* * *
Припомню и дымы, и пажити — в золе…
Упав на землю, в травах заночую.
И, встрепенувшись рано — на заре,
Я имя несказанное почую.
Увижу, как дрожит над головой
Оно на паутинке из росинок,
Насквозь просвеченное синевой
И звонкое, как жаворонка трель,
Россия.
ЗВОНАРЬ
Небесной тайною окутанный,
Раскачиваясь как фонарь,
Под куполом, под самым куполом,
Весь в чёрном, мечется звонарь.
Под ним стрижи крылами чиркают
О храм отвесный, как скала.
А он расставил ноги циркулем
И бьёт,
и бьёт
в колокола.
Он бьёт отчаянно и яростно.
Он плакать заставляет медь.
А им,
колоколам,
как аистам
От этих рук бы улететь.
От своего больного пения,
От золочёного креста
И от терпения, терпения
На нём распятого Христа.
* * *
Безбрежного безмолвья миражи…
Молчание, подобное бездарной краже…
Родилось слово о любви — скажи.
Спеши сказать. Потом уже не скажешь.
Пока душа, и разум твой, и плоть,
Судьбе подвластные, в согласье,
Не торопись всплеск чувства побороть.
Оно и так когда-нибудь погаснет.
И слово отзвенит, словно ручьи,
Весне несущие свой гимн по весям…
Родилось слово о любви — вручи
Так алчущему слова —
старцу иль повесе.
* * *
Добра людского и людского зла,
Схлестнувшись, тени падали на полночь.
Душа моя горела и звала,
Сама не ведая кого, на помощь.
Сквозь все пространства мчались поезда
И возносили в небо позывные.
И голубая вздрогнула звезда,
Откликнувшись на горести земные.
Звезда, которая тем только и в долгу,
Что так недосягаемо светила,
Меня услышала, и вольтову дугу
Меж небом и землёю прочертила.
И посреди полночной немоты
Душа моя и тело ликовали…
И проступило вновь из темноты
Спокойное сияние овала.
Так проступали в детстве образа,
Когда пред ними гасла вдруг лампада…
О, неужели эти синие глаза —
Не вымысел,
а подлинная правда?!
* * *
Там, где ветер играет с листвою опавшей,
Проплывут журавли над осеннею пашней.
Высоко прокурлычут они над избушкой,
Заглядится им вслед у калитки старушка.
И прощально помашет рукой, завздыхает:
— Вот и снова куда-то они улетают.
Полушалком прикроет озябшие плечи.
— Доживу до весны — обязательно встречу.
И с ведром заспешит к журавлю у колодца.
Хорошо, что хоть он на земле остаётся
С этой пашней осенней, с этим небом и с нею.
И погладит она журавлиную шею.
Скажет: — Старая птица! Пока не укрыли
Нашу землю снега, разомни свои крылья,
Потому что совсем нелегко сквозь метели
Долететь до той первой апрельской капели…
* * *
Перрон. Вагоны. Время истекло.
Средь грохота вокзального и гама —
В платочке — сквозь туманное стекло
Глядит в глаза мне старенькая мама.
И продолжает что-то говорить,
И я в ответ ей головой киваю.
И между нами горестная нить
Невидимо пульсирует — живая.
Напоминает: снова жить нам врозь
И утешать друг друга редкой вестью…
И мне не задержать уже колёс,
Рванувших поезд в час урочный с места.
Их скорости стальной не превозмочь,
Над рельсами то охать им, то окать.
И я гляжу, как убегает в ночь
Светящаяся прорезь окон.
Но вот и поезд мглой заволокло,
Огни его померкли меж полями.
И лишь одно всё светится окно —
Во всей Вселенной для меня одно,
И в нём глаза — из-под платочка — мамы.
* * *
И впереди не жду спокойных дней,
И с силой мне не справиться подспудной.
Она подступит прежнего сильней,
Покличет в край, далёкий и безлюдный.
Старушка там совсем одна
У печки с чугунком хлопочет,
И на меня как бы со дна
Житейского поднимет очи.
А в них — мольба седых полей,
И между нами — дождик, дождик.
И станет мне ещё больней
И всё-таки чуть-чуть надёжней.
О чём она беззубым ртом
Своё, бессонное лепечет?
Не слышу. Дай же Бог потом
Слова губам её —
при встрече.
* * *
Боюсь и зёрнышка просыпать
Святого чувства и, как песнь,
Я повторяю вновь:
— Спасибо
За то, что ты на свете есть!
Я говорю:
— Не ради казни
Простилась с близкими людьми, —
Как будто ждал меня здесь праздник
Ещё не виданной любви.
О, как я торопила поезд, —
Как всадник дикого коня!
Всё потому, что быть мне порознь
С тобою — гибель для меня.
Кто дал тебе такое право?
Себя не помня, как в бреду,
Не признавая троп, по травам
К тебе распахнуто иду.
Не верю в небе чистом грому.
Земных не понимаю слов
О том, что не тебе — другому
Куда нужней моя любовь.
Но тяжелы слова, как глыбы.
И, принимая эту весть,
Я повторяю вновь:
— Спасибо
За то, что ты на свете есть.
* * *
…И что бы ни глаголили уста,
Какие ни сулила б жизнь мытарства,
Мы есть, мы будем, и чиста
Звезда одним нам ведомого царства.
Как даль там неоглядная видна!
Как там мерцание огней несметно!
И как разбившаяся о скалу волна
И вольнодумна, и бессмертна!
Ей заповедные оберегать края,
Волнуясь, пенясь, клокоча и воя,
Пока четыре вскинуты крыла,
Пока летят над синей бездной двое.
* * *
Снег серебристого отлива
Морозной силой напоён.
И так распахнуто, счастливо
Зима берёт меня в полон.
Несусь, как спичкой, лыжей чиркнув,
Через заснеженную гать.
И ветру нравится горчинкой
Перцовой горло обжигать,
Свистеть лужёной в уши глоткой,
В бараний рог на взгорье гнуть…
Но мчусь, к цепочке одногодков
Примкнуть надеясь где-нибудь,
Чтоб с ними, как бывало, стаей
Лететь легко — крыло в крыло…
То ль от меня они отстали?
То ль я от них? Вдали бело.
Вдали под хлёсткими мазками
Метель упрятала стерню…
И голос в спину, словно камень,
Свистит убийственно:
— Лыжню!..
И страшно отступить в разбеге,
Ещё страшней крестом упасть…
И ослепительно по снегу
Другая юность пронеслась.
* * *
Дымы ползли, вставали на дыбы,
Кишмя кишели и свивались в кольца —
Чудовища пожарищ и пальбы.
Но мы уже — солдаты. Добровольцы.
И много нас, красивых, молодых.
И что там говорить, —
как на подбор, невесты.
Но в нас кипело грозное, как вихрь,
Бедой разбуженное чувство мести.
И он — седоволосый политрук —
Сплеча не мерил мерой мелкой
Нас, не жалевших ни сердец, ни рук.
Но хмурился, как будто беркут.
Ворчал: "За вами глаз да глаз —
За вашим
тонконогим
войском..."
Наверно, в ком-нибудь из нас соблазн
Сверкнул румяным яблоком
в авоське.
И он ходил, глядел из-под бровей,
Ремни поскрипывали портупеи.
В кустах, где пел безумец соловей,
Совсем недавно
пули
пели.
И умирали наши женихи,
И поднимались вновь
навстречу смерти
братья...
Стояли мы навытяжку, тихи,
Цветастые сменив
на гимнастёрки
платья.
И, сдерживая пылкие умы,
Мы жаждали скорее быть при деле.
А он глядел задумчиво. И мы
В глаза его отцовские глядели.
ПОЛЯНА
Лосем медленным, сохатым
Бродит по лесу июль.
Не поверишь, что когда-то
Всё стонало здесь от пуль.
Не поверишь, но вглядишься —
И смахнёшь слезу с лица:
Средь зелёного затишья —
Холмик низенький бойца.
Средь щемящего безмолвья
Ели подняли штыки,
И несут у изголовья
Вечный караул дубки.
Ты пройдёшь вокруг поляны,
Где решалась жизнь в боях,
Зарубцованные раны
Нежно тронешь на дубах.
И хоть радость — в каждом блике,
Полон мир вокруг любви,
Но поляна в землянике,
Словно в пролитой крови.
* * *
Ни шороха вокруг, ни звука лишнего.
Лишь сквозь листву — наискосок лучи…
Я, повинуясь тишине, услышала,
Как рядом дуб обугленный кричит.
Своё простёр он чёрное распятие
Над скорбным множеством могильных плит,
Пытаясь вырвать из себя проклятие
За каждого, кто здесь — сражённый — спит.
И всё бессильно пред его отчаяньем:
И зелень буйная, и неба синева…
Молчание, одно только молчание
Уместно здесь. Бессмысленны слова.
* * *
Мой мозг как беспристрастный объектив,
Он разностями всякими напичкан.
Вот и она в мой просится актив —
В окошко постучавшая синичка.
И хочет пониманья и любви,
Не признавая никакой границы…
Добиться пониманья меж людьми
Куда труднее, милая синица.
Порой меня охватывает страх:
Что значу я с порывами благими
На тех животрепещущих весах,
Где мир пытается уравновесить гири?!
Все помыслы мои несу добру
(Вопрос лишь в том — какие миллиграммы),
Когда спешу в заботах поутру
Или в строке оттачиваю грани.
Задача, понимаю, нелегка,
Да вот опять прокаркал хрипло ворон.
И сразу вздрогнула моя рука,
Заговорил во мне, как прежде, воин.
Заговорил знакомо из глубин…
Мы в памяти с ним и поныне носим
Наш в сорок пятом сданный карабин,
Напомню номер — двести двадцать восемь.
* * *
Течёт предо мною малышка-река,
Вся просвеченная до донышка.
Сверкают на солнце рыбёшек бока.
Рыбёшки — с ржаное зёрнышко.
Сидеть бы беспечно под ивой густой,
Любоваться промытым песком бы…
Да мост через речку лежит не простой —
Цепочкой брошены в воду бомбы.
Как видно, давно им сапёра рука
Распотрошила нутро умело.
А кто-то привёз их сюда "на пока" —
Делайте, дескать, нужное дело.
Примчались девчушки, уселись на них
И хлебными крошками кормят рыбок…
И во мне рождается стих
Из гнева и детских улыбок.
И сердце покоя не знает, и мозг.
И голос вскипает лирический:
"Все бомбы собрать —
можно выстроить мост
через океан
Атлантический".