Всё-таки хорошо дома: и дышится, и пишется. Особенно на берегу любимой реки Хупты. И не важно, поймал леща или плотву, главное — успокоение от воды, от окружающей природы, дарующей новые впечатления, ощущения и строчки.
ЧЁРНЫЕ БЕРЁЗЫ
Село Хоромное Брянской области фашисты разрушили практически полностью.
Невдалеке от этого места выросли чёрные берёзы.
Почернели берёзы от горя,
И впитали и порох, и дым.
И, наверное, очень не скоро
Доведётся стать белыми им.
Разве можно забыть про пожары,
И про то, как пронзила беда?!
Можно, видимо, только, пожалуй,
Не забудут беду никогда.
Ах, берёзы! Родная природа!
Детский плач под корой не затих.
И глаза сорок первого года
Обожгли и обуглили их.
НА НОВОДЕВИЧЬЕМ
На открытие памятника Герою России, писателю Александру Маргелову
Над беретами небо ниже,
И свинцовые облака.
То Илья пред собою движет
Стерегущие мир войска.
А куда? Лишь ему известно,
У него над десантом власть.
И десант запевает песню,
Чтобы громом потом упасть.
Разорвать при посадке путы,
Прохрипеть на земле: "Ура!",
И "привет" передать кому-то
С вечных русских небес с утра.
…Многолюдно сейчас в округе —
Полосатый шальной народ.
Но молчат в стороне подруги
Так, что оторопь мир берёт.
ПОПУТНОГО ВЕТРА
— Попутного ветра! — тревожно шепнула дорога.
— Попутного ветра! — вздохнула устало ветла.
Я скоро узнал, что попутного ветра немного,
А встречного больше, и меньше, чем думал, тепла.
Сияли рассветы, дымились всё чаще закаты,
И сыпались звёзды под ноги с незримых небес.
И вдруг неизвестность толкнула по жизни куда-то,
А ветер попутный мгновенно бесследно исчез.
Теперь доверяюсь, как правило, встречному ветру,
Характер его беспощаден бывает и крут.
Попутного ветра желаю идущим по свету
И тем, кого в дальнюю даль до сих пор не берут.
СИЗЫЙ ДЫМ
Попрощался по-русски с тобой,
И душа ошалеть не успела:
Сизый дым восходил над избой,
Где мне мать колыбельные пела.
Задохнулся с утра сентябрём,
Но подумал уже на дороге:
Как мы мало на память берём,
Как мы много теряем в итоге.
И готов сквозь разлуку кричать,
Что никем ты не станешь без дома,
Где плела колыбельные мать,
Заслоняя от молний и грома.
Где всегда остаётся судьбой
Сизый дым над избой, сизый дым избой
ВЫВОДКА ЛОШАДЕЙ НА СТАРОЖИЛОВСКОМ КОНЕЗАВОДЕ
Диптих
I
Строит глазки Чудесная Ханна —
Неземная походка, полёт!
А за нею Хангай на поляну
Из конюшни по-царски идёт.
Ах, порода! Рязанские веси,
Сна не знающий конезавод!
И собрал всю элиту он вместе
И на многие годы вперёд.
Томно даль озирает Осанна,
Не спешит выходить Благовест.
У него, жеребца, как ни странно,
Вида нет на заморских невест.
Он успеет, отыщет подругу,
Чтобы глаз уже не отвести…
Ходят редкие кони по кругу
И мечтают семью обрести.
II
Что за кони! Хангай и Осанна,
И Ва-Банк, и ещё Благовест,
А ещё и Чудесная Ханна
Созерцают природу окрест.
Грациозны Идера и Блия!
Ах, какие у них имена!
И дала имена им Россия,
Стала матерью многим она.
Как спокоен лоснящийся Атом,
Одиссея кусает узду.
И возможно, что вместе когда-то
Они жизнь жеребёнку дадут.
Их выводят сейчас по ранжиру,
Но они так идти не хотят,
Потому что, как боги по миру
Эти кони на скачках летят.
И в поводья цепляться не надо,
Не держи их, усталый жокей.
Эти кони и сами награда
В неоконченной скачке твоей.
ЛОВЕЛАС
Жалкий червонец барона затерялся в шурум-буруме* ассигнаций и кредиток.
В. Пикуль, "Баязет".
Он беспечен, но угрюм,
В голове его такое!
Ну, сплошной шурум-бурум
Не даёт ему покоя.
То он влюбится, то он
Сомневается в фактуре.
И уже он не влюблён
И не строит глазки дуре.
Сомневаюсь, что она
Глазки никому не строит.
Ну, а значит, ни хрена
И она любви не стоит.
Вот такие тут дела.
Мрачно ходит возле ГУМа.
А ведь жизнь почти прошла
Полная шурум-бурума.
Наваристый суп в казане,
Дурманящий запах горошка.
И ловит картошку на дне
Большая походная ложка.
И лук, и морковь, и чеснок,
И зелень, и перец с петрушкой…
И ты чуть не валишься с ног,
Стоишь в ожидании с кружкой.
Уха — это хвост с головой,
Добавки — обычное дело.
Но суп-то у нас мировой,
И нет совершенству предела.
РЫБАКИ
И на что только мы не ловим?!
Год прикормку для рыб ищу.
Для чего мы желаем крови
Карпу, окуню и лещу?
Их и жарить уже устали,
Да и кошки на них плюют,
А мы ловим, не перестали,
Пока рыбы у нас клюют.
Покупаем пшено, перловку,
Жмых, пшеницу и "Геркулес",
И сидим, подсекаем ловко
Тех, кто к нам на крючок полез.
Жалко рыбу? Конечно, жалко!
Не поделаешь ничего.
Ведь рыбалка на то рыбалка,
Тут, как в жизни всё, кто — кого.
ЛЕЩ
Таких лещей не поднимал давно я.
Серебряный искрящийся поднос
Тащил я, изнывающий из зноя,
Не замечая тучных рыбьих слёз.
Пустил в садок, где рыбе было тесно.
Куда её, подумалось, девать?
Ну, надо же схватить кусочек теста,
Чтоб жизнь свою вольготную прервать!
Чего ты загляделся, простофиля,
Чего ж крючок не выплюнул назад?
И вот теперь, и в разуме, и в силе
Ты прячешь от меня свои глаза.
Мои вопросы для тебя занозы.
Глотаешь воду, держишься за жизнь.
И первый раз в садке роняешь слёзы
И, как мальчишка, плачешь и дрожишь.
ЛЕТО НА РАНОВЕ
Дождями насытилось лето,
Ушли за Можай облака.
Осталась в наследство поэту
Кормящая рыбу река.
На Ранове солнце резвится,
Кувшинки плывут загорать,
Их чистые добрые лица
Устанут оттенки менять.
Не спите, шмели, до заката,
И пой свои песни, пчела.
Возможно, что утром куда-то
Исчезнут остатки тепла.
Погода на то и погода —
На завтра невнятный прогноз,
Но песни слагает природа,
До спазм пробирая, до слёз.
ЗНОЙ
Застоялись дожди без дела,
Ветры ждут, а его всё нет.
И зорянка своё запела,
И проснулись ужи чуть свет.
Завозились лещи в осоке,
Карп взлетел над водой рябой.
Всё на свете имеет сроки,
Всё приходит само собой.
Соберутся, как сёстры, тучи,
Ветер явится верховой.
Достаю я на всякий случай
Тонкий плащ камуфляжный свой.
Верю, дождь этим утром будет,
Схлынет в отпуск ушедший зной,
И вздохнут полной грудью люди,
Пережившие всё со мной.
РАССВЕТНОЕ
Я проснулся и ждал — запоют,
О любви затрезвонят друг другу.
Не сбылось. Не создали уют.
Не прославили счастьем округу.
Повстречались, наверно, не там,
Не хватило для радости слуха.
Не слыхать по прибрежным кустам
Леденящего радостью духа.
Вот и мне не до сна в этот час,
Трели вновь не пронзают, как стрелы.
Почему ж я проснулся сейчас?
Может, правда, душа постарела?
Шепчет Сетунь опять о своём,
Ей ведь тоже одной одиноко.
Не приветлив для всех водоём
И выходит кому-нибудь боком.
Но вернутся сюда соловьи,
Перепутают светлые ивы.
И тогда, дорогие мои,
В самом деле, я буду счастливым.
ЧЕРЁМУХА
Не вздыхай так тревожно, черёмуха.
Что дрожишь ты и так холодна?
Ведь любовь бьёт по сердцу без промаха,
И уже не уходит она.
Что ж ты кутаешь плечи духмяные?
Что ж ты слушаешь вновь соловья?
Никогда не придёт окаянная
И счастливая сказка твоя.
Ничего для тебя я не сделаю,
Целый вечер опять простою.
Как невеста ты, белая-белая,
Делишь грустную долю мою.
И щеки моей нежно касаешься,
Так и кажется — что-то поёшь.
Потерпи, и ты скоро отмаешься,
Потерпи, скоро ты отцветёшь.
* * *
О чём-то спорят галки на стерне.
Не исключаю, что и обо мне.
Что до сих пор я и о них пишу,
Не так живу, не так уже дышу.
Пишу, не знаю для кого, о них,
Пока их крик в округе не затих.
ЧИЖ
Алексею Кавылину
Дед следит за маленьким чижом,
Вырезая чижика ножом.
Много лет сидит он у окна.
Жизнь проходит. А она одна.
Он, скорей, следит за пацаном,
Что чижа увидел за окном.
Под берёзу ставит западок
Незнакомый деду паренёк.
Протирает дед свои глаза:
А не он ли, много лет назад?
СТАРЫЙ ПЛЕД
Старый плед, оставленный на даче,
Просто тряпка давнего тепла.
Пожелай мне, старый плед, удачи,
Пожелай душевного тепла.
Я давно один на белом свете,
Я устал от мелочных побед.
Ничего мне светлого не светит,
Как тебе, мой обветшавший плед.
Я сегодня вечером уеду,
Накопились в городе дела.
Прижимаюсь к старенькому пледу,
С кем вся жизнь счастливая прошла.
ЛЕВЫЙ БЕРЕГ
Чтоб навек забыть потери
Вот на этом берегу,
Перейду на правый берег
Даже через "не могу".
Подарю пролётным птицам
Что найдётся в рюкзаке.
Заночую, чтоб спуститься
И умыться на реке.
И пойду с душой пустою,
Чтоб стучаться в чью-то дверь.
Погляжу, чего я стою
В этой жизни без потерь.
А намаявшись в дороге,
Одолев дожди, пургу,
Окажусь другим в итоге
Вновь на левом берегу.
ПОРТРЕТ
Петру Крамаренко
Написать портрет не сложно,
Главное, чтоб только в нём
Не был светлый образ ложным,
Были форма и объём.
Остальное — дело красок,
Мастер знает, что к чему.
Он уверен: мир из сказок,
Что торопятся к нему.
Кисть вздохнёт, своё допишет,
Ей в работе всё дано,
И она, как мастер, дышит
И глядит на полотно.
Вот осталась только подпись,
Собственно, последний штрих.
И портрет, как чья-то повесть,
Улыбнулся и притих.
ПОКОЙ
Оплавит солнце облака,
И тут же соберутся тучи.
Привыкшая к теплу река
Мгновенно солнца заканючит.
И дождь проедет стороной
В скрипучей старенькой телеге.
Но только вскоре надо мной
Оставит радуга побеги.
Она повиснет над рекой,
Играя крыльями заката,
А, значит, обретёт покой
Его утративший когда-то.
ТАК ПОВЕЛОСЬ
— Я не ослышался? Не показалось?
Первый опёнок вздохнул на пеньке.
Переборол и жару, и усталость,
И задрожал у меня на руке.
Что ж, молодёжь и лиха, и беспечна,
Голову любит подставить она.
Нет бы молчать да и жить себе вечно,
И получать за покой ордена.
Нет, нарывается снова и снова,
Лезет всё время она на рожон.
Так повелось от рожденья Христова,
Так продолжается с древних времён.
Но успокоенность — страшная штука.
Только сомкни на мгновенье уста,
Тут и настигнет безжалостно мука,
Так же поднимут на крест, как Христа.
* * *
Краем поля, краем моря,
Сквозь прогнившее жнивьё,
Проплывало чьё-то горе.
Оказалось, что — моё.
Оказалось, сбился с курса
Недостроенный фрегат.
Я его один со вкусом
Строил двадцать лет подряд.
А ему воды не надо,
Как и солнечной земли!
Проплывает мимо сада,
От людских забот вдали.
Одичал, устал таиться,
Стал похож на вороньё.
Я боюсь, что век продлится
Горе горькое моё!
Встал фрегат, пробито днище,
Спущен вымпел на корму.
Страшно всё-таки, дружище,
Быть не нужным никому!
ПАВЛОВО-НА-ОКЕ
Памяти Юрия Паркаева
Триптих
I
В сердце своё забытьё не пускаю,
Давнюю дружбу храню в кулаке.
Помню, как нож подарил мне Паркаев
В городе Павлово, что на Оке.
Я из чехла его не вынимаю,
Незачем нож без нужды вынимать.
Я и сегодня с трудом понимаю,
Как умудрился тогда не проспать.
Я и в музей не сходил бы, наверно,
Я о Есенине что-то б не знал.
Но магнетизм его неимоверный
С первого взгляда сразил наповал.
У переправы, торгующей рыбою,
Долго смотрел на седую Оку.
Страшно и грустно мне: с этою глыбою
Мог бы не встретиться я на веку.
II
Для тебя Россия — облака,
Синий свет, подаренный когда-то,
В небеса глядящая Ока
В алые мгновения заката.
Вот и стой над этою рекой
И пиши, пока хватает вздоха.
Ведь иной Отчизны никакой
Не дала с рождения эпоха.
Пусть шумит холодная вода,
Согревает ветер переправу,
Боль России — лишь твоя беда,
Ну, а радость — общая по праву.
III
За переправой — рыба, рыба,
И рыбий запах на версту.
Спасибо, Родина, спасибо
За мудрость и за чистоту.
Пишу стихи, покуда можно
О самом главном не молчать.
Ты понимаешь, как же сложно
Тебя, родная, величать.
Привет задумчивому лету,
Дождю, шумящему листвой!
Дари, земля, покой поэту,
Пока живой, пока живой.
ПАРОМ
Памяти Юрия Паркаева
Сетовал: "Мало на свете, Володя, нам
Времени, чтобы мечты воплотить".
Но фестиваль его "Малая Родина"
Счастье мне дал на Оке погостить.
Я никогда себя счастьем не баловал,
Гнал от греха его часто взашей.
Разве один бы я выбрался в Павлово,
В город горячих калёных ножей?
С кем-то ходил по речному базарчику,
Берегом шумной, беспечной Оки.
К нам подбегали с добычею мальчики,
Видимо, будущие рыбаки.
Я, как рыбак, им конечно, завидовал,
Честно хвалил за удачный улов.
И уходили они не с обидою,
Всё понимая на свете без слов.
Лет уже пять, вероятно, без малого,
Как этот город мне честь оказал.
Часто мне снится паром тот у Павлово,
Старенький рыбный базар.
В КУПЕ
Не так взглянул, не то сказал,
Не так уставился в газету.
И прячет хитрые глаза,
Не поворачиваясь к свету.
Молчит себе, как будто спит.
А может, он бежавший с зоны?
Он отвернулся и сопит,
Разглядывая перегоны.
Я напрягаюсь и молчу,
Притягиваю ближе сумку.
А я спокойствия хочу,
И сна, который будет в руку.
Хочу! Но разве тут заснёшь,
Когда ты едешь, с кем попало!
Я достаю из сумки нож,
И осторожно режу сало.
Он достаёт свою еду,
Протягивает мясо с булкой.
И я что есть на стол кладу,
Чтоб только не казаться букой.
Разговоримся за едой,
Окажется, он из Афона.
И я ему, дурак седой,
Оставлю номер телефона.
* * *
Поседели берёзы и клёны
В позабытой моей стороне,
И отвешивать впору поклоны
Их сажавшим когда-то и мне.
Да кому тут отвесишь поклоны?
На сто вёрст никого не найти.
Только галки одни да вороны,
Только ветер, что сбился с пути.
Постою, помолчу и уеду
От того, что уже не вернуть.
Только ветер приезжему деду
Будет в спину безжалостно дуть.
ПРОЗА
Колумбийский писатель, лауреат Нобелевской премии по литературе,
автор романа "Сто лет одиночества" и повести "Полковнику никто не пишет"
Габриэль Гарсиа Маркес в 1987 году посетил Переделкино.
Вспомнить мне в сотый раз уже хочется
То, что Маркес сюда приезжал,
Что читал я "Сто дней одиночества"
И что просто его уважал.
Вероятно, ходил возле пруда он,
Может быть, и на Сетуни был.
Я всю жизнь его яркую трудную,
Как и сочную прозу, любил.
Возле дачи иду Пастернаковской,
У музея дотошный народ.
В русской прозе великой и знаковой
Скромный "Доктор Живаго" живёт.
А полковник в отставке в Колумбии
Всё готовит к боям петуха.
В ком же больше живёт самолюбия,
В ком же больше любви и греха?
Не отвечу, кому чего нравится,
Одиноко и мне одному.
Дай-то Бог с самомнением справиться,
Дай-то Бог не солгать никому.
ПРОСТЫЕ ТРУДНОСТИ
Вечер без звёзд прост.
Песня без чувства ложь.
Самый простой вопрос
Просто так не поймёшь.
Просто слагать стих
Или держать плуг,
Просто сказать: "Прости!"
Тем, кто от горя глух.
Просто, не чуя ног,
Выйти без страха в ночь,
Чей-то найти порог,
Чтобы шагнуть помочь.
Просто любовь — яд
Или шипы роз.
Просто в тени стоят
Стайки худых берёз.
Хватит на целый свет
В мире добра и лжи.
Просто тебя нет.
Что без тебя жизнь?!
СТАЛЕВАР
Я возвращаюсь после смены,
Я стали выдал сто пудов.
А у подъезда джентльмены
Примерно двадцати годов.
Гуляющие чьи-то дети.
Им чёрный труд не по плечу.
Стоят, не жившие на свете,
И я их обойти хочу.
А эти трое — руки в брюки.
Один: "Куда, ты, дядя, прёшь?"
На эти пагубные звуки
Меня охватывает дрожь.
Фонарь не светит у подъезда,
Слегка накрапывает дождь,
И голос сиплый и нетрезвый
Мне вновь: "Куда, скотина, прёшь?!"
Я понимаю, дело плохо
И не до шуток в этот час.
Они хотят меня угрохать,
Они и власть, и суд сейчас.
А у меня в кармане пусто,
И даже мелочь не звенит.
Какая на хрен там капуста?
А эта троица хамит.
Ей всё равно, ей дома скука,
Вот и решились потрошить.
— Ты, чё, меня не слышишь, сука?
Давай бабло, коль хочешь жить.
А я из нашего спецназа,
А там такие мужики!
Я не "включал" ещё ни разу
Свои стальные кулаки.
Я был разведчиком в Афгане,
Прошёл бунтующий Кавказ.
А дома столько всякой дряни
Шныряет по ночам сейчас.
А я варю металл, как кашу,
Кормлю трудом своим семью,
А эти лезут в радость нашу,
А эти лезут в жизнь мою.
Я перехватываю финку,
Я бью, не глядя, прямо в лоб.
И я для них такой в новинку,
Я их могу отправить в гроб.
Они лежат, глотают воздух,
Не отрываясь от земли.
А в небе сказочные звёзды
С луною ясною взошли.
Я прохожу в подъезд спокойно,
Чтоб никого не разбудить.
Я завалюсь сейчас на койку,
Ведь завтра снова сталь варить.
ВХОДИ, ЗИМА
Леониду Крохину
Последние объятья октября
И первое дыханье снегопада.
Я жизнь прожил, и, кажется, не зря,
Я жизнь прожил, и, кажется, как надо.
Входи, зима, но душу не студи,
Не оставляй своих рубцов на теле.
Я знаю всё, что будет впереди,
Я знаю, чем закончатся метели.
ПЕРЕД МОСКВОЙ
За час собирают бельё проводницы,
Народ проявляет терпенье своё.
Отечество наше, родная столица,
Дорожное счастье моё.
Я прячу в рюкзак опустевшую фляжку,
Гляжу за окно и молчу.
В стотысячный раз возвращаюсь из Ряжска,
В стотысячный раз не хочу.
Какая природа! И небо бездонно,
И дали вокруг не объять.
Уже объявляют "зелёную зону",
А значит, уже не поспать.
На верхнюю полку матрац поднимаю,
Подушку туда же сую.
И медленно к выходу молча шагаю,
И, кажется, вечность стою.