Сегодня мне пятьдесят пять. Юбилей. Епифанчики. Вчера первую пенсию принесли. Жизнь на одном дыхании прошла. Что праздновать? Вечером придут коллеги и друзья, придёт давняя подруга Майра с мужем Есетом. И дочка их Маша с женихом. Маша — Алёшки моего ровесница. В одном роддоме родились. В далёком от Москвы Казахстане. Но Алёшки на празднике не будет. И уже никогда не будет. Чеченская война, будь она… Два года как схоронила я сыночка.
Убираюсь в нашей маленькой квартире. Стол на середину комнаты выдвинула. Ну, не совсем дастархан получается, тесновато. Только коту Баксу вольготно, он гордо по столу расхаживает.
— Брысь!
Стол протёрла, зеркало протереть надо. С той стороны, из зазеркалья, смотрит на меня круглолицая, сероглазая, совсем ещё не старая женщина. Светло-русые с лёгкой проседью волосы широкой синей лентой ловко подвязаны. Ресницы совсем как у девочки — длинные, густые, чёрные. Никогда не красила. Свои такие.
Тру я зеркало тряпкой — и вдруг меня словно током ударило…
Мне одиннадцать лет. Первые Епифанчики. Кручусь перед зеркалом, новое платье примеряю. Небольшое прямоугольное зеркало в потёртой коричневой раме висит высоко на стене. Я пританцовываю в центре комнаты. То так повернусь, то этак. Пшеничная коса — короной вокруг головы. Платье небесного ситца с крупными белыми ромашками, поясок на талии, широкий подол куполом. Красота! Платье бабушка сшила. И про Епифанчики рассказала. Это день рождения так называют, когда тебе, например, одиннадцать
лет исполнилось, вернее, когда в количестве прожитых лет две одинаковые цифры.
Оказывается, в нашей семье Епифанчики всегда женщинами празднуются. Это колдовство такое особенное. Древняя полесская магия. Епифанчики отмечаешь — бабий век продлеваешь. Бабушке я верю. Она настоящая колдунья — добрая и сильная. После войны именно она перевезла нашу семью из лесной глуши под Пинском в восточную часть Украины, на берег днепровский. И поселились мы в Зелёной балке. Дед работу нашёл в совхозе при полигоне — объездчиком. Фронтовик, без левой руки, а с лошадьми
умел управляться. Слушались они его. Видно, слова особые знал. Одной рукой легко бедкой управлял. Дом поставили в центре совхозного посёлка. Далеко от станции, и от автотрассы далеко. Три километра пешком.
Но в совхозе паспорта на руки давали, а в колхозах — нет. Паспорт маме был нужен, она годик в совхозе поработала и в городе на литейный завод устроилась. Там и папу встретила. И мы вскоре родились: я и два младших брата — погодки.
Ожидание счастья и есть счастье. Ах, первые мои Епифанчики — беспечная пора. Вся жизнь впереди, прямая и широкая, как синяя лента Днепра, что, смело рассекая степь, тянется к горизонту и исчезает в утреннем тумане. Утро жизни. Первое взрослое платье. А вчера на речке Петька Горобец вдруг в губы меня поцеловал. И убежал, дурачок рыжий. Я смеюсь. И красивая девчонка в зеркале смеётся. А в окне молодое лицо мамы. Из города приехала. Конфет привезла. И чёрный сплошной купальник
— мне на день рождения в подарок. Негоже большой девочке без купальника.
Епифанчики, Епифанчики. Мой двадцать второй годок застал меня в Казахстане. Тоже степь, но сухая, горячая, как поцелуи Бахыта… Я на заводе программистом работаю. Второй филиал, где наш вычислительный центр размещается, стоит в степи, на самой окраине города. Иду со смены. Утро раннее. Город ещё спит. Не близко до центра. Но молодые быстрые ноги несут меня легко. Усталости не чувствую. Домой добегу и ещё читать буду. Курсовую закончить надо. В институте на заочном учусь. Через
неделю в Новосибирск лететь. На сессию. А на завод я по распределению после техникума попала. И покорил меня Казахстан. Родным стал. Здесь и счастье своё встретила. Бедовое моё счастье… Бахыт …
…Над курсовой, неожиданно для себя, уснула. Разбудил меня голос Надежды Владимировны.
— Иди обедать, Ася, — зовёт квартирная хозяйка. Дразнящие борщовые запахи разливаются по квартире. Умеет готовить борщ Надежда Владимировна. Потягиваясь и зевая, захожу на кухню.
— Тут твой хулиган опять под окнами трезвонил, на велосипеде вокруг дома круги наматывал, — ворчит хозяйка.
— Когда?
— Да вот только что!
Я и про борщ забыла, и сон как рукой сняло. Пулей вылетаю во двор — нету! Бегу по улице. Слёзы в два ручья по щекам текут. Прохожие оборачиваются. Но мне всё равно. Знаю: не догоню. И что не удержу — знаю. Но всё равно бегу. Попрощаться он приходил. После пединститута в район учительствовать уезжает, в дальний колхоз. Так решил. А ведь аспирантуру предложили!.. И ещё я знаю, что женится он там. Не зря бабушкина колдовская сила ко мне перешла. Вижу я тонкую кареглазую девушку,
которую он там встретит. Вот она — обнимает моего милого… И ребёнка вижу, девчушку кучерявую…
Самый трудный мой Епифанчик — тридцать три года. Солнце палит невыносимо. Мы с мамой идём по выжженной степи. От второго филиала, где я живу в малосемейном общежитии, в центр автобусы не ходят, вернее, ходят непредсказуемо и с очень большими интервалами. До магазина путь неблизкий. Мама пыхтит, платком утирается:
— Баба сказала, шоб я тоби одеяльце купила, для дытынкы. Обовьязково. И шоб червоне. Для хлопчика.
УЗИ тогда ещё не было. Пол ребёнка не определяли. Но мы-то с бабушкой знали…
К жаре казахстанской я привыкла, а идти тяжело. Рожать скоро, живот к земле тянет. Я бы лучше дома осталась, но маму мою не переубедишь…
Пару месяцев назад Бахыт приезжал. Увидев округлившийся животик, спросил:
— Мой?
— Нет, не твой.
Он усмехается:
— Мыкола постарался?
— Да, Николай, и замуж я за него пойду!
— Ну, давай-давай…
На том и расстались. Неправильно я сказала. По-настоящему мы так и не расставались никогда. У него семья, дочь. И преподавание в школе, и тренерская работа. Всё как хотел. А привезёт он своих учеников в город на соревнования — и у меня ночует…
Находились мы с мамой по жаре. Купили одеялко. Красное, как бабушка и велела. Для хлопчика. Но почему красное, если для мальчика? Разбираться сил у меня не осталось. Я еле-еле ноги передвигала. И уже у самого подъезда оступилась, упала. Мир в моём животе вздрогнул и перевернулся. Я потеряла сознание. Как воды отошли, как в больницу на скорой везли — помню смутно. Но хорошо помню зеленоглазую девушку Наташу, практикантку из мединститута. Она сидела у моей кровати, держала меня
за руку. Боль накатывалась и отступала, а рука Наташи была горячей прочной нитью между мною и жизнью.
Роды были трудными. Ребёнок запутался в пуповине. Рождался ножками. И не доходила я пару недель до срока. Но, слава Богу, вызвали среди ночи опытного доктора, вовремя он подоспел. И Алёшка родился, и я выжила. Сине-бордовый он родился — страшненький, сыночек мой родненький. А голос пронзительный, басовитый. И подержать мне его не дали. Едва показали — и сразу унесли…
Привезли меня в палату. Тихо. Сквозь окно звезда ясная на меня смотрит. И вдруг погасла. То ли облачко набежало, то ли причудилась… Но поняла я, что рано умрёт мой сыночек. И заплакала… Дежурная сестра подошла:
— Чего ревёшь, мамаша? Спи!
Вколола укол медсестра, и закружила меня ночь, убаюкала.
Кормить сына мне не сразу принесли. Почти через неделю. Все своих кормят. А я реву, молоко сцеживая. Груди пухнут, горят. Медсестра ругает:
— Цеди, цеди! Молоко пропадёт, что делать будешь?
А принесли Алёшку — словно солнышко взошло. И ничего уже страшно не было.
Коля в роддом не приходил. Ему про Бахыта доброжелатели напели. Но маму мою поддерживал. И на самолёт проводил. Улетела она счастливая. Внука дождалась. И одеялко для него купила. Красное. Всё по судьбе…
Тогда из роддома мамаш уже со свидетельством о рождении выписывали. А так как я не замужем — про отца ребёнка спросили:
— Как отца зовут?
— Иван, — ответила я.
Почему своего отца назвала, а не Колю, — не знаю. Затмение нашло. Так и записали — Алексеем Ивановичем.
С Колей мы потом расписались. Но прожили недолго. Всего один год. Он уехал. Вернулся на родину, в те полесские леса, которых я никогда не видела.
Сорок четвёртый Епифанчик. Алёшка носится по опустевшей квартире. Контейнер загрузили. В Москву уезжаем. Недолго прожили мы в заводском доме, в приватизированной квартире. Продала я её ради Алёшкиной будущности. Ждёт нас в Подмосковье малюсенькая квартирка, вечность не видевшая ремонта. Братья квартиру подлатали, обои поклеили — жить можно. Главное — школа для Алёшки рядом, и до Москвы всего двадцать минут на электричке. А здесь, в Казахстане, завод встал, на филиале нашем,
где был вычислительный центр, теперь арендаторы водку разливают…
В стране перестройка — полным ходом! Немцы в Германию уезжают. Русские, кто может себе это позволить, — в Россию. Вот и мы с сыном решились. Спасибо братьям, помогли.
А Бахыт? Давно его не видела. Говорят, развёлся, в город вернулся и снова женился. Хорошо живёт. Магазин открыл...
Тру я зеркало тряпкой — прошлое вспоминаю, жизнь перед глазами пробежала… Неужели мне пятьдесят пять?! Пальцы разжались, и зеркало — вдребезги. Пытаюсь собрать. Одним из осколков ладонь поранила. Вот неумёха! Или это уже старость подкрадывается? На шум Бахыт с кухни прибежал. Осколки веником собирать помогает. Причитает:
— Вай-бай! А рука что? Покажи. Ну, слава Богу, только царапина. Ничего-ничего. Это к счастью!..
К счастью? Разбитое зеркало? Вопреки всем приметам? Я улыбаюсь сквозь слёзы. А что?! Ведь сбылось же бабино предсказание. Нашёл меня мой милый. Через много-много лет. В другом краю. Значит, и предречённое счастье случится. Когда уже и не ждала. Раньше сына растила. А с его смертью и сама умерла, словно все силы из меня вынули…
Но Бахыт нашёл меня. Оживил. Расколдовал. А ещё через год — расписались. Пока бедно живём. Трудно. Вот и пенсия. И Бахыт почти седой… Смотрю я на него, молодость нашу вспомнила — и опять в слёзы. А он:
— Ну что ты ревёшь, дурочка? Всё у нас с тобою будет. Поверь, всё только начинается. Давай дастархан накрывай. Гости на пороге!
Вот такие Епифанчики!