Когда Аня вспоминала своё детство, то неизменно видела перед собой худого бледного мужчину, лежащего на скрипучей солдатской кровати с панцирной сеткой. Разница была лишь в том, что сначала его кровать стояла в большой и просторной комнате, потом её зачем-то переместили в комнату поменьше, а позже — и вовсе в узкий перешеек за печкой.
Постоянным жильцом кровати был её родной дядя — Володя, младший брат отца. Ане объяснили, что дядя Володя сильно болен и лучше его не беспокоить. Но Аня не понимала — как может считаться больным человек, если у него целы руки и ноги и даже не перевязана окровавленным бинтом голова, как в тех военных фильмах, которые каждый день показывали по телевизору.
Дядя Володя тоже любил смотреть телевизор, но чаще всего безмолвно лежал на своей скрипучей кровати, отвернувшись к стене или вперившись в потолок.
Иногда Ане делалось страшно, и она думала, что дядя Володя умер. И только скрипучее нутро панцирной сетки, которое громко извещало о каждом, даже малозаметном передвижении лежальца, успокаивало её и заверяло, что это не так.
— Хорошо хоть, что в доме есть такая музыкальная кровать, — радовалась про себя Аня. — И как было бы страшно, если бы эта кровать не издавала свои резкие, противные, но такие важные звуки.
Аня пребывала под присмотром дяди Володи каждый день, когда родители уходили на смену на завод. Под присмотром дяди Володи — это сказано громко: неизвестно кто и за кем присматривал. В целом, Аня, конечно же, была предоставлена самой себе.
День обычно начинался так: Аня приносила на завтрак дяде Володе едва тёплую овсяную кашу, с утра сваренную хлопотливой матерью, а сама усаживалась на диван есть гречневый брикет.
Спрессованный гречневый брикет (такие теперь в магазинах не продают!) тоже был кашей, только пока ещё не сваренной, но почему-то именно он, солоноватый и жёсткий, возбуждал у Ани намного больший аппетит, чем обыкновенная утренняя еда.
Потом нужно было налить дяде Володе чай и намазать маслом хлеб. Для себя же можно было достать из шкафа клубничный кисель, который тоже пока ещё не стал киселём, а носил гордое имя — концентрат.
Вкусно-то как!
Чем нравился Ане дядя Володя, так это тем, что он никогда не делал ей замечания в ответ на её неизменные шалости, в отличие от матери, которая, не досчитавшись в шкафу запасов полуфабрикатов, частенько устраивала скандал.
Скудно позавтракав, Аня шла обследовать комод. В комоде было много разных интересных вещей. Например, семейные фотографии. Вот отец в армии, бравый солдат, а это её мать со своими братьями и сёстрами — совсем ещё девочка, чуть постарше самой Ани. А тут дяди Володина свадьба — снимки неудачные, смазанные, ну уж какие есть.
Саму свадьбу Аня помнила смутно, была ещё совсем маленькой. Но знала, что дядя Володя познакомился со своей будущей женой (а звали её Валентина) в пристанционном буфете, где та торговала булочками и остывшим кофе.
Жили они после росписи в городской коммунальной квартире, где Володиной жене принадлежала целая комната. Жили себе жили, а потом родили Андрюшку. А когда Володя заболел и тяжёлый диагноз подтвердился, молодая жена выставила его за порог с одним чемоданом в руках. Да ещё вдогонку кричала, что нечего ребёнка заражать.
В ответ на это Володя сильно обиделся, даже говорил, что Андрюшка, может быть, и вовсе не его. Но потом успокоился: его, не его, какая разница — парню нужен отец. Сына Володя проведывал, возил ему подарки, которые сварливая Валентина убирала в дальний угол, а потом тайно отдавала — отца-то надо знать.
— А Валентина-то твоя — ничего, — заключила Аня, пересмотрев свадебные фотографии и сложив их стопкой в большом ящике комода.
— Вот именно, что ничего, — с опозданием отозвался дядя Володя.— Была бы чего, случилось бы всё по-другому.
Не поняв мудрёной игры слов, Аня решилась похвалить и самого Володю:
— И ты сам — ничего, симпатичный, особенно в костюме.
— И я ничего, — согласился тот.
— А почему у тебя невеста без фаты? — удивилась своему неожиданному открытию Аня. Она вспомнила красивых невест в белоснежных платьях и свадебных головных уборах, которых часто видела на городских площадях.
— Денег на фату не хватило.
— Так можно было занавеску у мамки попросить или накидку с подушек…— нашлась Аня.
— Фату невесты надевают, когда у них женихов до свадьбы было немного, — объяснил дядя Володя.— А когда много женихов, никакая занавеска не поможет.
Своим заявлением дядя Володя поставил Аню в тупик — она всегда считала, что много женихов — это как раз хорошо, и у неё у самой обязательно будет женихов много, а она выберет из них самого-самого. Правда, чем он будет самый-самый, Аня пока не знала. Ну, наверное, такой же красивый, как дядя Володя на фотографии — смоляные кудри, точёные черты лица, большие грустные глаза…
Внешностью Володя пошёл ни в мать, ни в отца. Родные говорили, что похож он был на далёкую прабабку-турчанку, которую их прадед встретил где-то на просторах родной сторонушки и увёл от бедного мужа. Прабабка быстро вписалась в крестьянскую жизнь, и детей приносила тоже крестьянских — коренастых, с широкими скулами и круглолицых, и ни одного среди них не было похожего на неё, чтобы с кудрями, да с тонким носом, да точёным лицом. А вот гляди ж ты, через столько лет и вдруг
появился Володя…
И где только что таится внутри человека, где что прячется, чтобы вот так, спать да спать, а потом вдруг взять и удивить? И как природа определяет тот момент, когда именно нужно преподнести свой неожиданный подарок, напомнить о себе и об изрядно подзабытых корнях, затерянных в каких-то тайных глубинах? Мол, не помните вы свою прабабку, осталась где-то её бесхозная могилка, истлели косточки, а она тут как тут! Не было бы её, не случилось бы вас…
Анин отец очень дорожил своим младшим братом, он его, считай, и вырастил вместо отца. Отец в войну погиб, мать — целый день в поле, а за малым нужен был присмотр.
После армии Анин отец осел в небольшом уездном городке рядом с воинской частью, где прежде служил. Женился на местной, отстроил небольшой домок, а потом выписал к себе Володю. Поначалу молодая жена возражала — мол, сами только начали жить, куда ещё один рот, но отец сказал, что без Володи — никуда.
Была у Аниного отца в отношении младшего брата и заветная мечта. Сам он, с образованием в пять классов, дальше заводских коридоров вряд ли куда мог продвинуться, а для Володи он запланировал светлое будущее — определил его на обучение в техникум, потом в институт и прочил в большие начальники.
Но, видно, старший брат предполагал, а кто-то — располагал. Вместо преддипломной практики услали Володю, как активного комсомольца, на уборку картофеля. И случилась это в дождливую осень, а картошки в поле — только убирай. Разве можно такой урожай в земле оставлять?
Вернулся Володя с полевых работ совсем больной. Лечили его по-домашнему — малиновым вареньем да чаем с мёдом. Вроде как прошло, вроде как забылось. А ровно через год, при очередной медкомиссии, объяснили Володе, что был такой Роберт Кох, который нашёл в организме у людей какие-то палочки…
Может, это тоже наследство далёкой прабабки?..
Аня плотно задвинула ящик комода и пошла посмотреть, не появилось ли чего-нибудь новенького в платяном шкафу. Но там все было по-прежнему: в большом отделении на вешалках висели праздничный отцов костюм и пара материных платьев, а в маленьком аккуратными стопками было разложено постельное белье и прочие малоинтересные вещи.
Аня знала, что платяной шкаф был материным приданым, а откуда и когда в их доме появился комод, она точно не помнила, но зато хорошо помнила, когда в их доме появилась кровать с панцирной сеткой, на которой теперь спал дядя Володя. Из взрослых разговоров Аня узнала, что кровать отец раздобыл в той же воинской части, в которой когда-то служил (кровать шла под списание), там же по случаю ему достался деревянный стол и три табуретки, которые разместились на кухне.
Ещё в доме была широкая кровать, где спали родители, и Анин диван. Да, ещё телевизор!
Каждое приобретение новой мебели было для Аниной семьи целым событием. Аня хорошо помнила, как они покупали на кухню новый буфет.
В те далёкие времена покупка самого простого кухонного буфета была занятием непростым. Нужно было с вечера записаться в живую очередь, ночью не опоздать на перекличку, а к обеду, когда в магазин завезут товар, ещё и отстоять своё право на покупку в череде льготников и инвалидов.
Аниным родителям удалось удачно преодолеть все три этапа, и к вечеру белоснежный буфет занял своё достойное место на полупустой кухне.
Уставив новый буфет домашней утварью, мать на скорую руку собрала нехитрый ужин: отварила рассыпчатой картошки, достала из подпола солёных грибов, нарезала на тарелку крупные шматы сала.
По этому поводу даже встал с кровати больной Володя, и они с отцом в честь домашнего праздника распили маленькую чекушку.
— Хороший буфет, — похвалил приобретение Володя. — Представительный.
— Слова-то какие говоришь — "представительный", — шутя передразнил его Анин отец. — Если бы ещё его, этого представительного, запросто можно было в магазине купить, тогда было бы дело. А то, как представишь, какое тебя ждёт представление…
— Ничего, ничего, ещё заживём, — вступилась Анина мать. — Наступит другое время…
— Кому наступит, а кому может и не наступить…— грустно закончил едва начавшийся разговор Володя.
Посидели. Помолчали. Дружно постучали вилками.
— Ты это брось! Вылечим тебя, не сомневайся, — уверенно продолжил разговор Анин отец, подняв очередную рюмку. — Найдём хороших докторов, дядя Петя из Сибири барсучий жир пришлёт…
Услышав про хороших докторов, Володя немного ожил и даже порозовел лицом. Правда, виной всему мог быть лишь крепкий горячительный напиток, закусывая который, он подхватил на вилку крошечный солёный грибок.
— Мой! Мой! — вдруг неожиданно громко закричала Аня. Она вспомнила, что именно этот грибок она увидела на самой верхушке дерева, когда они с отцом по осени ходили в лес по грибы, и сбила его длинной палкой, а потом долго искала в высокой траве.
Грибок она бережно уложила поверх отцовских трофеев, едва уместившихся в широкой двухвёдерной корзине, и всю обратную дорогу бдительно следила, чтобы он не выпал и не потерялся.
— Возьми себе другой, — одёрнула её мать.— Нельзя же у человека изо рта еду вынимать.
— Не хочу другой, хочу этот, — не унималась Аня.
Володя, не выдержав детской истерики, отдал Ане гриб вместе с вилкой и обиженный пошёл к себе на кровать.
Настороженная мать попыталась отнять вилку у бушующей дочери, но та, ловко увернувшись, с удовольствием проглотила скользкий грибок.
Когда Володя ушёл, Анина мать завела свой постоянный разговор, который сводился к тому, что больного нужно кормить отдельно.
— Сколько раз я тебя просила? Нет, ты скажи — сколько раз? — обращалась она к Аниному отцу.
— Он и так целый день сиднем сидит, может и одичать…— отвечал тот.
— Лучше уж одичать, чем всех позаразить…
— Я заразиться от него не боюсь, насчёт тебя — не знаю. И потом, они что, эти палочки, по вилкам ползают?
— Может, и ползают, кто за ними следил?
Чувствовалось, что отец в ответ хотел, было, сказать что-то резкое, но смолчал.
Разговор, как всегда заканчивала мать:
— Ладно мы с тобой, но ребёнок… Ребёнок-то чем виноват, почему и он должен страдать?
Аня слышала этот разговор множество раз. Поначалу мать выделила Володе отдельную посуду и старалась его кормить накануне общего ужина. Потом, когда отец возмутился, начала приглашать Володю за общий стол, но с отдельной посудой и с отдельной едой. Но после того, как отец в сердцах выбросил на помойку Володины вилку и ложку и постановил, что отныне ужин — ужин для всех, мать сдалась. Единственное, на чем она настаивала — на праве на некоторую изоляцию для ребёнка — отдельная
посуда теперь полагалась маленькой Ане.
Но все это было как-то условно и очень не по-настоящему. Наверное, отец, также как и наивная Аня, где-то в глубине души считал, что если у человека целы руки и ноги, а на голове нет окровавленного бинта, то все так или иначе поправимо.
…Поздней весной Володю действительно отправили в санаторий, который располагался в сосновом бору. Он пробыл там половину лета, поправился и вернувшись домой, больше не лежал на кровати, а все больше сидел на крыльце и грелся на солнце. Он даже пытался делать нехитрую домашнюю работу, но брат запрещал:
— Отдыхай, набирайся сил, — одёргивал тот.
Одного лишь он не мог запретить Володе — возиться с его любимыми голубями.
Анина мать считала, что голуби — это баловство, но к голубятне особо не касалась. Но Аня помнила, как она бурно выражала свои эмоции, когда нашла в сарае полупустой мешок с зерном, предназначавшимся для кур.
— Лучше бы десяток несушек купили в хозяйство, — возмущалась она, потрясая мешком. — Что эти голуби? Выброшенные деньги.
Голубей Володя, как прежде, уже не гонял — видно, тяжело ему было размахивать шестом, но взамен этого придумали они с закадычным другом Котькой, тоже заядлым голубятником, затейливую игру. Котька сажал лучших Володиных голубей в картонный ящик и увозил к себе, на другой конец города, а дня через три выпускал. И голуби, все как один, возвращались назад.
Признав своих голубей, Володя радовался, как ребёнок.
— Значит, любят они меня, не забыли, — делился он с Аней.
— Как же они могут любить, если у них даже нету мозгов,— не соглашалась та.
— Чтобы любить, мозги не нужны. У них же есть сердце. Ты только послушай — стучит!
Володя выбирал самого крупного голубя и протягивал его Ане. Прислонив ухо к птичьей груди, та соглашалась:
— И вправду стучит…
А по осени Котька придумал новую забаву — подговорил Володю пойти на охоту. Охотились они и раньше, но тогда Володя ещё не так сильно болел.
— Куда тебе на охоту, смотри — не дойдёшь, — остужал его пыл Анин отец. А про себя отмечал: может охота к добру — по лесу пройдётся, силы в себе почувствует.
На охоту друзья-товарищи всё-таки пошли, и подстрелил там Володя двух рыжих носатых вальдшнепов.
Носатых вальдшнепов Анина мать нехотя ощипала и потушила с луком, но есть их, кроме самого Володи, никто не стал.
— Зачем ты их ешь? — удивлялась вездесущая Аня.
— Может, хоть они мне силу дадут…— отвечал Володя, мусоля крошечное птичье крыло.
— Откуда у них сила, они же маленькие?
— Маленькие-то маленькие, зато высоко летают.
— А что, кто высоко летает, у того больше сил?
— Может, и больше. И потом…
— Что потом?— не отставала надоедливая Аня.
— И потом — на земле одна сила нужна, а в небе — другая…
— А тебе какая сила нужна? Которая в небе?
— Это уж как пойдёт…
Почти до самого окончания осени все было нормально, но аккурат накануне зимы Володя вдруг сильно затемпературил, да так, что над его одеялом начал подниматься пар. Анин отец отвёз брата в больницу, сказал, что надолго, а может быть даже навсегда.
Оставшись в пустом гулком доме одна, Аня очень грустила и почему-то часто вспоминала двух маленьких рыжих птичек со странным именем "вальдшнепы". И делалось ей от этих воспоминаний как-то не по себе: видно, было у тех птичек не так уж много сил. И не хватило их даже на самих себя, не то что на дядю Володю. Никаких сил не хватило — ни земных, ни небесных.