Нет в России того, кто бы не знал Василия Шукшина. В одной из своих автобиографий, а написано было их Василием Макаровичем не так уж и много, есть такое: "…Всю жизнь мою несу Родину в душе,… Я живу с чувством, что когда-нибудь я вернусь на родину навсегда".
Село Сростки. Для того, кто будет проезжать село, следуя Чуйским трактом, покажется оно шумным, бойким, где совсем негде тишине спрятаться. Хоть и небольшой, но плотный базарец, постоялый двор с придорожным кафе. Низенькие домишки, не жмущиеся бок о бок, а стоящие на просторе. Стела с годом основания села. День-деньской снуют машины по тракту, и лишь к ночи он немного затихает, словно начинает дремать, изредка пропуская по себе поздних путников. Но чуть свет — вновь оживает;
оно и понятно: Чуйский тракт — дорога жизни для всего российского Алтая.
Редкие берёзовые рощи чередуются полями, которых здесь явно больше. Где паханными, а где и плотно заросшими некосью.
Совсем близко от дороги — памятник войнам-сростинцам, павшим в Великой Отечественной войне. Солдатский памятник "обняли" мемориальные плиты с фамилиями павших. Подошёл ближе. Взгляд невольно отыскал столбец с фамилиями начинающимися с буквы "т". Трое "Трушиных" не вернулись с полей сражений той войны. Знать, и сегодня живут на селе те, с кем повенчан я одной фамилией. Может, однофамильцы, а может, и дальние родственники, с кем ниточка родства прервалась
в годах-десятилетиях.
Для тех, кто захочет увидеть другие Сростки, нужно непременно сойти с оживлённого тракта на любую улочку села, примыкающую к тракту, и отправиться вниз, к реке Катуни. Широка Катунь. Вольна в течении. Несёт свои воды от самых предгорий величественной горы Белухи, через весь Алтай, путаясь в скалах и петляя по высокогорным и ковыльным степям, принимая в себя воды больших и малых рек и в конце своего пути сливаясь с Бией, даёт жизнь новой реке — Оби.
В глубине села вы увидите совсем другие Сростки. Спящие в тиши улочки, с рядками приземистых, с четырёхскатными крышами домами, смотрящими на деревенский мир сквозь небольшие оконца при ставнях, выкрашенных в бело-голубой цвет. Настоящие казацкие куреня! Именно такие избы я впервые увидел на Дону, в станице Вёшенской. Позже, в Сростках, узнал, что именно казаки положили начало Сросткам в 1804 году, обосновавшись здесь для защиты южных рубежей России. Вот и домишки соответствующие
казацкому быту возводили. Как правило, окошки при ставнях. Нет замысловатой резьбы на наличниках. Лишь нет-нет, да и заприметишь по верхнему наличнику искусно вырезанную арфу, или пару голубков, обращённых друг к другу. Видимо, был на селе мастер, наловчившийся выпиливать миниатюрные арфы для украшения наличников, вот и шли к нему сростинцы за такой красотой. Многие из таких домишек не одно поколение сростинцев видели. Селились очажками, оттого-то и село сегодня выглядит таким просторным, вольным. Направление
сростинских улиц не предугадать — так уж изначально загадывалось село, хаотично, по удобству, а не по архитектурной правильности. Улицы не давят друг на друга. То сбегающие к Катуни извилистой змейкой, то выровнявшись стрелой, тянутся по селу, далеко просматриваясь. Сойдясь фасадами домов, они тотчас расступаются на дворах. Тут не сразу поймёшь, где один огород заканчивается и с какой межи соседский зачинается.
Есть у сростинцев и своя традиция — скворечники под самый скат крыши пристраивать. Да ещё и раскрасить их так, чтобы глаз радовал.
В палисадниках то куст сирени приметишь, то раскидистый куст калины, а то и вовсе ель, прикрывшую своей шатровой кроной двор, сохраняя тень в жаркий полдень.
Ещё обычно для Сросток — стадо коров подгоняемых пастухом и крутящиеся вокруг своих кормилец ребятишек. Кто побойчее — и хворостинку прихватит, выправляя бурёнке ближний путь к дому. Сразу видно, — при таком хозяине всё под приглядом будет.
Вдоль деревенских улочек, там, где некось засилье взяла, поднялась во весь рост крапива, заслонив плотной стеной звенья заборов, порой цепляясь за руки, словно здороваясь.
Катунь. Сростки. Шукшин. Это одно целое, определяющее собой тот небольшой мирок, что взрастил многогранный талант Василия Шукшина. Всё дальше, от года к году, относит время ту пору, когда Сростки видели живого Шукшина. Помнят ли Сростки Шукшина? Несомненно, помнят. Помнят своими тихими улочками, и взглядом окон старых домов, что "видели" Шукшина ещё мальчишкой. Помнят его и берега Катуни, где пропадал с удочкой маленький Вася. А ещё дома, что и поныне держат в себе
прикосновение шукшинских рук, его дух. Таких изб по Сросткам много — в коих музеи, а некоторые и поныне при хозяевах, дышат деревенским бытом. Одним словом, сегодня Сростки без Шукшина никуда, как когда-то и сам Василий Макарович. И он теперь с лёгкой руки скульптора Вячеслава Клыкова, остановившего в камне последний кадр шукшинских "Печки-лавочки", задумчиво смотрит на родные Сростки с высоты любимой горы, по которой бегал в детстве босыми ногами сбивая утреннюю росу и где теперь каждый год в день
его рождения — 25 июля вспоминает Россия его талант. Вспоминает шумно, не в один день, а с толком и расстановкой, целыми Шукшинскими чтениями. И те, кто приезжают в Сростки, к Шукшину, непременно начинают свой путь на Пикет от того места, где некогда стоял дом, в котором родился будущий сростинский писатель. Хотя кто он, Шукшин? Писатель или актёр, режиссёр или сценарист?
В одной из своих ранних статей, посвящённых Василию Шукшину, другой Василий — Белов — писал: "… Но всё-таки кто Василий Шукшин? Режиссер, актёр, писатель? Когда я спросил об этом его самого, он только улыбнулся и пожал плечами: "А шут его знает. Дело-то ведь не в этом…"
А в чём тогда? — пытаюсь додумать я ответ Василия Макаровича. И ответ приходит сам собой, словно он весь на поверхности, открытый. В родине! В Сростках! И не было бы без них Шукшина, ни писателя, ни артиста, ни режиссёра. Всё оттуда!
Мемориальный музей Шукшина в здании старой сростинской школы. Фонд музея бесценен. Здесь удалось собрать многое, что связано с Василием Макаровичем — от детства до последних лет жизни.
Особую комнату занимает класс. Наглядные пособия — плакаты. Глобус. Доска. Старые, сделанные от "руки" парты. Настоящие, с откидной планкой на столе. Точь в точь такие парты стояли и в моей начальной школе. Уж за такой партой стулом не поелозишь — скамья и стол одно целое. Особливо нас, мальчишек, забавлял откидной стол — чуть погромче отложишь — стук на весь класс. Тут без учительского замечания не обойтись...
Есть в Сростках особенные места, связанные с детством Василия Макаровича Шукшина. Место, где когда-то стоял дом, в котором родился Василий Макарович, и "дом за плетнём", где прошли его детские годы. Два сростинских дома шукшинского детства, объединённые одной человеческой судьбой.
Второму дому повезло куда больше, чем той маленькой избёнке, чьи стены первыми услышали плач народившегося на свет божий младенца Василия. Новые хозяева придорожного участка снесли ветхий домишко, и лишь теперь памятный знак из белого камня напоминает о прежнем его существовании. Родительский дом находился совсем рядом от дома деда Василия Макаровича — Сергея Фёдоровича Попова. Да впрочем, он и сам был частичкой этого подворья. Изначально это был просто-напросто амбар из которого
получилась избушка в одно оконце. Как она выглядела — можно увидеть на картине художника Попова, что хранится в мемориальном сростинском музее Шукшина, что расположился в здании старой школы, в которой когда-то учился сам Шукшин и где впоследствии немного учительствовал. Нет дома, но стоя у памятного знака, непременно чувствуешь его незримое присутствие. Взгляд не желает замечать новостроя, прорываясь сквозь него, ища иной образ.
Не пощадило время и дом отчима, где прошли детские годы Василия Макаровича — за ветхостью он был снесён, и сегодня на этом "корню" стоит новый дом, возведённый по образу и подобию того, дома детства.
Спокойна и размеренна сегодняшняя жизнь усадьбы этого небольшого "синеокого" дома шукшинского детства. На смену одним посетителям приходят другие. Прохаживаются по избе. Заглядывают, приоткрыв дверь в низенькую баньку "по чёрному", что приютилась в глубине усадьбы, удивляясь нехитрости сия постройки, её неразворотливости. Подходят к плетёному сараю, что у самого плетня. Кто-то слегка покрутит колодезный ворот, наворачивая на круг тяжёлую гремучую цепь. Какие
мысли при этом посещают тех, кто переступил порог этой простой крестьянской усадьбы? И если бы не имя Шукшина, она, несомненно, осталась бы одной из тех многих, безымянных изб, что стоят сегодня на сростинских улицах.
У дома по-прежнему растёт берёза, накидывая тень на сплетения двух улиц, и до Катуни с Поповским островком рукой подать, да и до Пикета, что по левую сторону, всего чуть-чуть ходьбы старой сростинской улочкой. На этой улице есть дома, отмеченные мемориальным знаком. Вот дом, где мать Василия Макаровича проживала после продажи "дома детства". А вот дом Натальи — сестры Василия Макаровича. А вот и другой дом, связанный с именем Марии Сергеевны… И во всех этих домах Шукшин
бывал. Он, словно не спеша, шаг за шагом, подбирался к подножию Пикета, чтобы любоваться Сростками со взгорья, видя каждый изгиб долины, уходящей к Катуни, где прошло его детство.
"Дом матери" Шукшин приобрёл на гонорар за роман "Любавины" К слову скажем, что именно на этом взгорье когда-то и стоял дом семьи Любавиных. Словно всё тут соединилось воедино — и гонорар за книгу, и новый дом на любавинском "корню". Всё кстати! 1965 год дал точку отсчёта новому времени шукшинской жизни в Сростках. Дом у Пикета пришёлся по душе Василию Макаровичу. Да и как тут не прийтись по душе, — светлый, в четыре окна на главную улицу, сад,
пусть небольшой, но тихий и уютный. Четырёхскатная крыша, голубые ставни и рамы окон. Давненько примечаю, что при ставнях изба как-то по особому смотрится, гостеприимнее и теплее. И поныне ставни в работе — на ночь закрываются, а по утру вновь распахивают свой голубой оконный взгляд. Дом — словно притулившиеся у подножия Пикета облако в голубых поволоках.
От дома дорога ведёт на Пикет, заворачивая вправо, играя на взгорье, круто поворачивает вверх и мимо сельского погоста ведёт на самую высь, откуда с высоты птичьего полёта открывается просторный вид на разбросанные дома, на отчерченные, словно по линейке, усадьбы пахоты, на излучину реки. И вот он, Василий Макарович, будто бы уставший от дальней дороги, наконец-то добравшийся до своей тихой родины, прежде чем спуститься с косогора к материнскому дому, присел отдохнуть, задумавшись
о чём-то своём таившимся в глубине души. А может быть, старательно всматриваясь в даль, пытается увидеть дом детства и спешащую к нему навстречу мать… А кругом — цветущее разнотравье, с обеих сторон обступившее тропку, и вот она вовсе теряется из виду, сливаясь в массе зелени.
А мать, она рядом, совсем недалеко, на сельском погосте, вместе с дочерью Натальей под одной оградкой, прикрытая, словно обнятая, прядями оплакивающих их берёз, которые так любил их сын и брат.
И эта милая сторонка детства и юности, хранящая память о нём, словно сошла в вечность, спрятавшись в траве-мураве и шелесте берёзовых рощ, в перекличке ласточек, быстром течении норовистой Катуни. "Как часто во сне мне снится детство", — говорил Василий Макарович. А ведь от детской поры его отделяло к концу жизни всего лишь каких-то три десятилетия. Уж больно маленький срок отпустила ему судьба жизни на тёплой земле. Теперь эта тихая родина детства рядом с ним. Всегда!