* * *
Как будто жизнь — одни мечты…
Дождём переливалась ёлка,
И кашель — спутник нищеты —
Меня оставил ненадолго.
Отсюда в ветреный простор
Длиною в дни мои примерно
Гремит в палатках жаркий торг,
И радостный гремит, и нервный.
Гирлянды солнечно горят,
И в мире никаких напастей,
И морем огненным бурлят
Абхазских мандаринов страсти.
Пусть дует так немилосердно,
Пусть выдувает нас подряд,
Но мандарины всё бессмертны,
Всё сладкий источают яд,
Что ты ни в чём не виноват,
И пахнут, черти, счастьем верным.
* * *
Перрон холодный. Ветры намели
Туман рассветный.
Но вижу, всё же вижу я вдали
Вагон последний.
Кругом кружится, свищет пустота
Смятенной птицей.
Но знаю я, но вижу: где-то там
Состав змеится.
Стучит, как сердце, много лет и зим,
И бесполезно.
И острой сыростью разит
Его железо.
Сидит с билетами в руке
Мой друг печальный,
И заварился в кипятке
Пакетик чайный.
Ни городка и ни села,
Ни деревеньки.
И проводница принесла
Постель за деньги.
А наверху, впотьмах, дымят одни
Ночные лампы.
И одинокими людьми
Прокурен тамбур.
Но светит-светится вдали перрон —
Как будто летний…
И я стою — гляжу в пустой вагон,
Вагон последний.
* * *
Сейчас здесь сумрачно и сыро.
Хвощом обросшая сосна
В кору забилась и сокрыла
Начертанные имена.
Сейчас здесь даже первый — лишний.
Дождями пахнет ржавый мох,
Из зарослей на пепелище
Через малину и горох
Нахально прущий — гуще, выше.
И на скамейке у крыльца
Я всё ищу, ищу, не вижу
Стрелой пронзённые сердца.
* * *
Через квадратики железные окна
Могу смотреть и руку протянуть
Навстречу дню… Который день без сна!
А надо спать, и надобно уснуть.
А вечером опять пылает жарко,
Через края выплёскивает яд.
…А тут приют дают, мохнатую пижамку,
Колпак на голову — и бубенцы звенят.
* * *
Всё слишком — явь. Бесстыжая, в натуре,
И как дышать.— Стою, рычу, бегу,
Слезами заливаюсь. Мне бы, дуре,
Привыкнуть — я привыкнуть не могу.
Мне это боль. Всё это боль и небыль,
И есть обетованная земля.
И птица чёрная летит в ночное небо,
Крылами мощными не шевеля.
* * *
На руки, полные беды,
На сердце, полное огня,—
Кувшин колодезной воды,
Студёное дыханье дня —
И боли не было и нет,
А есть покой, зима, зима,
И вся летит, летит ко мне
Метелью ставшая волна.
* * *
Один верблюд, второй идёт, четвёртый…
Песок горячий сыплется у ног.
И бьётся в бок тяжёлым длинным свёртком
Каменьями расшитое сукно,
За шагом шаг всё бьётся в бок верблюжий.
Между горбов протянуты ремни.
А за окном метель. Метель и стужа.
И фонарей дрожащие огни.
И ночь уже как будто на исходе,
И посерело чёрное окно.
А в бурдюках ворчит и тихо бродит
Разбавленное кислое вино.
И тащится ничейная поклажа.
Пылает солнце в призрачной тени.
Их нет, верблюдов тех, они миражи.
Их нет совсем — но как же, вот они:
Шестой идёт, седьмой верблюд, девятый…
Вцепилась в шерсть колючая еда —
Да и запуталась. Эх ты, горбатый!..
Горбатый, рыжий — в общем, как всегда.
Мы скот, мы вьючный скот. Жратва — отрава,
Гогочет в ухо пьяненький злодей:
Погонщику всё — право и расправа,
Всё травля анекдотов и людей.
А мы чем хуже? Сами мы с усами —
Весёлый нынче выдался народ:
И-и-ех, однова живём! И-и-ех, пляшем на вулкане!
Гуляй, босота! И-и-ех, дыра в кармане!
Никто дыру в кармане не зашьёт.
Да ладно, дыры… Как без дыр в хозяйстве?
На свете нашем так уж повелось.
Ведь даже и у боженьки в пространстве
Космическом без дыр не обошлось.
Окно белеет. Светится бумага
На письменном столе. И ты пока что есть,
Моя тревога и моя отвага,
Прекрасная бессонная болезнь.
И станет утро ледяным туманом.
Восстанет ночь хохочущий обман.
И караван бредёт за караваном,
И караван за караваном,
За караваном караван.
* * *
На набережной девушек кадрят,
И, Чёрное, кому-то шепчет море.
А под платаном фонари горят
И тень ползёт. Цыганское подворье.
Здесь шали пёстрые медяшками бренчат
И милостыня сыплется в горшки.
Здесь прокопчённый теплится очаг
И в дыме пряном притомились шашлыки.
Здесь на горбу у карлика в лорнет
Макака пялится на пьяную гульбу.
Здесь птичка добрая за сто монет
Мне вытянет нарядную судьбу.
А водоросли тихою змеёй
Повыползали, пенные, из вод.
И море выдыхает сонный зной
И, Чёрное, — встаёт, летит, поёт.
* * *
…И Ника безголовая летит
К врагам моим, и все глумятся бесы
Над правдою моей, и время мстит
Мне близкой старостью, немудрой и безвестной.
Гонцы мои не принесут друзьям
Ни хлеба сытного, ни слова утешенья.
Лишь мечется, ревнуя и дразня,
Мой призрак доблестный отчётливой мишенью
Над милым берегом — спасительный покров,
Пробитый пулями, изодранный на клочья,
Взметает одержимее ветров
Свои лохмотья — и вовсю хохочет.