Олег Трушин «КРАШЕ НАШЕГО ДУНИНА Я НИЧЕГО НЕ ВИДАЛ…»
"Быть русским, любить Россию —
это духовное состояние"
М.М.Пришвин
Большая Ордынка. Старинные особняки, дома довоенной поры. Церковь Всех скорбящих радости, Третьяковская галерея, и, конечно, Лаврушинский переулок со знаменитым домом писателей, где в одной из квартир жил и работал Михаил Михайлович Пришвин.
Квартира в доме на Лаврушинском была для Михаила Михайловича Пришвина лишь зимним пристанищем. Но в последние годы жизни особой любовью Пришвина стало Подмосковное Дунино. С наступлением "весны света" отправлялся он под Звенигород, на берега Москвы-реки, в неприметную деревушку Дунино, где на тихой уютной улице, под сенью старых сосен и елей ждал его небольшой дом. Ведь не зря впоследствии он восхищённо писал в своём дневнике: "…Много я видел на свете своих земель
и чужих, но краше нашего Дунина нигде ничего не видал… "
Дунино. Каким его увидел Пришвин в первый год после Великой Победы, мы знаем из истории. Ведь именно здесь, всего в ста метрах от дома Пришвина проходила "линия Жукова" — цепь укреплений Красной армии, противостоящей фашистским полчищам, рвавшимся к Москве. Окопы, блиндажи, пулемётные гнёзда, ряды противотанковых заградительных ежей. Насмерть стояли под Дунино защитники столицы. И выстояли, не пропустив захватчиков на противоположный берег Москвы-реки.
И только можно теперь представить, что творилось в окрестностях усадьбы осенью рокового 1941 года. Те отголоски войны и сегодня напоминают нам о тех суровых днях. Прямо за усадьбой Пришвинского дома ещё сохранились остатки земляных укреплений, помнящих бои за Москву. И поминальное било, изготовленное из части корпуса разорвавшегося снаряда "Катюши", подвешенное на старом клёне, что растет на тропе, где когда-то пролегала Нижняя Дунинская дорога, есть добрая память
о тех славных защитниках Москвы, стоявших тут насмерть.
А в самом Пришвинском доме в ту суровую осень и зиму 1941 года был солдатский фронтовой госпиталь. И трудно теперь представить, что в доме писателя, в его рабочем кабинете, гостиной стояли кровати, на которых лежали раненные в боях солдаты. И стены этого дома видели смерть отважных героев.
Именно таким, "прошедшим" войну, истерзанным и разбитым, с госпитальной утварью и попал в добрые пришвинские руки дунинский дом, ставший впоследствии счастливым уголком жизни Михаила Михайловича Пришвина и его супруги Валерии Дмитриевны.
…От столицы Рублёвско-Успенское шоссе, отсчитав чуть более полсотни вёрст, приведёт вас на разъезд, от которого с полчаса пешего пути, мимо старого дунинского кладбища, по лесной дороге-аллее "катящейся" под уклон к Москве-реке, вы и придёте в старую русскую деревушку Дунино.
…На столбе, что у калитки, памятка в виде мемориальной доски: "Усадьба писателя М.М.Пришвина".
Построила дом некая Мария Освальд, муж которой имел финские корни. Пытливый наблюдатель, осведомлённый в архитектуре, непременно отыщет в доме скандинавский стиль постройки. Упомянем о нём и мы. Это массивная восьмигранная веранда, держащаяся на двух открытых опорных столбах, открытые лаги-брёвна под ней, и полуподвальном помещении дома.
Сколько пользовалась домом его основательница, неизвестно, но в 1901 году дом с усадебной территорией по купчей перешёл в руки семье статского советника Лебедева-Критских, и если бы не война, порушившая дом, может быть, и не продали бы они его в мае 1946 года семидесятитрёхлетнему писателю Михаилу Михайловичу Пришвину, принявшему дом в полуразрушенном состоянии: без окон и дверей, с прорехами на крыше, с исковерканными войной деревьями усадьбы. Так за пятьдесят тысяч послевоенных
рублей Михаил Михайлович Пришвин стал обладателем дома в Дунино. Купчая была сразу оформлена на Валерию Дмитриевну. Случилось это 13 мая.
В первый год приобретения дома в Дунино, уже поздней осенью, находясь в московской квартире, Пришвин запишет в своём дневнике: "Вижу из Москвы сейчас нашу реку в Дунино…" И в этой короткой фразе тоска. Тоска по приглянувшемуся отрадному местечку в тиши леса, где можно жить и работать.
Непросто было восстановить Пришвиным дом. "Мой дом над рекою Москвою — это чудо! Он сделан до последнего гвоздя из денег, полученных за сказки мои или сны", — радовался Михаил Михайлович, приводя дом "в чувство".
Усадебный дом стоит на взгорье, словно спускаясь с холма, из глубины таинственного ельника. Небольшой, одноэтажный, но с полуподвалом, часть которого, выступая над землёй, "приобрела" при строительстве окошки. Особой красоты веранда под крышей-колпаком — изящное дополнение к дому. Резные планки под карнизом в два ряда.
Захожу в дом. Массивная дверь даёт возможность пройти в прихожую. Вешалка для одежды, за батареей — трости Михаила Михайловича. Три из них — из сухих еловых деревцев, сделанные самим писателем. Упор под ладонь руки — из крепкого корня. Пошёл гулять — прихватывай любую.
В углу умывальник-рукомойник, под ним на тумбе потрескавшаяся от времени фаянсовая раковина — подарок Пришвиным академика Петра Капицы, давнего друга семьи писателя.
В столовой, самой большой комнате дома, свой порядок. Первым делом внимание привлекает буфет, смастерённый мастерами Сергиева Посада в начале 30-х годов XX века и принадлежавший Пришвину ещё со времени его жительства в Сергиевом Посаде. Резной, расписной, с уймой всевозможных ящичков. Наверху шкафа — подставка под ножи, кофемолка и масса туесков под сыпучие продукты. Посередине столовой — стол. На столе самовар.
В уголке у окон деревянные стулья со спинками в виде тетеревиных хвостов — лир. На столике радиоприёмник "Рига-10" — большая роскошь по тем временам. Кресло-диван, что у окна, есть собственное изобретение Пришвина. Сам придумал! Спинки кресла-дивана устроил из автомобильных спинок от сидений. И получилось вполне удачно!
У стены, под самотканой дорожкой, заветный сундук. В нём долгие годы хранилась самая главная вещь в творчестве писателя Пришвина — рукописные тетрадки дневников, которые он вёл почти всю свою жизнь.
Столовая была не только местом приёма гостей и обеденного часа. Она ещё и играла роль "утреннего храма" мастера слова. Просыпался Михаил Михайлович рано, зачастую ещё до восхода солнца. Шёл в столовую, заваривал чай и писал. Писал свои дневники. "Утренней молитвой" называл Михаил Михайлович это действо. На свежую голову ясно ложилась мысль. Открывал окошко — и слушал нарождавшееся утро.
Из столовой можно выйти на веранду. И поныне на ней стоит плетёное пришвинское кресло, круглый стол, и вид парка ничуть не изменился. Вот только ещё больше взметнулись ввысь зелёными свечами ели-долгожители, да разросся яблоневый сад. Вот только скрылась Москва-река за разросшимися кущами ивняка, заслонившими простор.
Святая святых — писательский кабинет. Письменный стол, кровать, доставшаяся "по наследству" от фронтового госпиталя. Пришвин был неприхотлив в быту и такая кровать его вполне устраивала. На столе пишущая машинка. Массивные книжные шкафы, "до отказу" набитые литературой, охотничьи принадлежности, сумка-планшетник, берестяной короб, дорожный саквояж. В углу, между окон, вещички любимого увлечения — фотографирования: фотоаппараты, проявительный прибор, лоточки
под фиксажи, всякие нужные коробочки. "Я, когда делается плохо, начинаю заниматься фотографией", — отмечал Пришвин. С фотоаппаратом Михаил Михайлович никогда не расставался, благодаря чему мы сегодня имеем уникальные фотографии, сделанные писателем. На них его жизнь и то, что окружало его.
На письменном столе в овальной белой рамке — фотография матери писателя. Рядом очки, чернильница с пером, папка для бумаги. Показали мне и набор карандашей, хранящихся в металлической коробочке из-под леденцов. Карандашные огрызки, грубо заточенные, но помнящие руки мастера слова. Пришвин любил карандаши! Они никогда не подводили, ни в жару, ни в мороз, давая возможность писать при любой погоде.
От главного входа в усадьбу в разные стороны расходятся липовая и еловая аллеи. В дальнем углу усадьбы ещё живы старые трёхсотлетние ели, под сенью которых любил отдохнуть с записной книжкой Михаил Михайлович. За домом калитка, за которой лес. Лес был для Пришвина вторым домом. Лес питал самобытное творчество писателя, давал пищу для сюжетов его произведений.
В разросшемся яблоневом саду теперь есть даже пчёлы — несколько ульёв-домишек хорошо просматриваются с главной усадебной тропки, ведущей к дому.
Я был в усадьбе в ту пору, когда буйным цветом играли флоксы, и их томный запах после дождя тянулся по всей усадьбе. Ещё цвели запоздалые пионы, а на клумбах рдели рубином низенькие кустики герани. Зрели на упругих яблоневых ветвях яблоки и липовый лист, одним из первых чувствующий приближение осени, уже начинал укрывать тропку аллеи.
Лето 1953 года было для Пришвина последним, проведённым в Дунино. В октябре этого же года писатель навсегда покинул усадьбу.
Немного, всего восемь лет в биографии Пришвина заняла дунинская усадьба. Но это были, наверное, самые счастливые годы его жизни.