Елена Царёва ВОЗМОЖНОСТЬ НЕ КРИВИТЬ ДУШОЙ Евгений БОГДАНОВ. "Доверенное лицо. Крайние обстоятельства". Повести. — М.: "КРУГЬ", 2017.
В четвертую книгу из серии по переизданию творческого наследия известного русского писателя Евгения Николаевича Богданова (1940-2011) включены две повести: "Доверенное лицо. Крайние обстоятельства".
Как следует из аннотации, повести по хронологии первая и последняя (как я понимаю, из написанного Евгением Богдановым). Далее в аннотации говорится, что повесть "Доверенное лицо" (1972) можно отнести к "производственной прозе", где по тенденции тех лет выведен харизматический образ руководителя, этакого производственного супермена, у которого любое дело спорится.
Это, пожалуй, точно сказано. Но очень кратко. Что касается образа руководителя, то он не только харизматичен, но и удивительно современен. Сразу скажу, что читать книгу мне не очень хотелось. От словосочетания "производственная проза" веет такой скукотой. Но я же не развлекаться собралась?
Но с первых же строк ("Всем бригадирам и мастерам смен "А", "Б", "В" и "Г" — ознакомиться, расписаться и сделать выводы!") я буквально "упала" в круговорот событий в плавильном цехе. Поверить в это невозможно, но я не могла оторваться от текста и дочитала повесть до конца, как говорится, "на одном дыхании". Год написания — 1972, вернул меня к действительности. Я опомнилась!
Впечатление осталось сильное. В первую очередь от удивительно яркого, простого и такого родного, понятного русского языка. Вроде как нет в прозе Евгения Богданова стилистических изысков. В общежитии живут "балдежно, дружно и безалаберно", "пальмы производили унылое инвентарное впечатление". Всего несколько слов, а картина складывается очень объемная.
Вторая повесть по-своему тоже производственный роман. Только из другой сферы, и в другие годы написанный. Разница между ними в 25 лет. Это, конечно, немало. А если учесть, что это еще и конец ХХ века! И время сменилось, и люди. Осталось лишь удивительное знание писателя. Иногда кажется, что сам Евгений Богданов стоял у плавильной печи или сидел за баранкой в рейсовом автобусе. Уверена, что это мои фантазии. Евгений Богданов — писатель, а даже не журналист (кто мог бы и сталь
варить, и автобус водить по редакционному заданию). И он осмысливал жизнь, а не изучал ее, стоя с кайлом рядом со своими героями.
Вторая повесть, которая, по-моему, все же роман (пусть не очень большой), тоже "пролетела" в моем сознании почти моментально. Остановка опять же случилась на дате написания 1995. Мы с повестью почти ровесники. Мне стало страшно. Неужели хоть малая толика того, что я прочитала, действительно могла иметь место в жизни? Конечно, о неразберихе и ужасах лихих 90-х кто только не пишет. И детективщики, и публицисты. Но обычно кошмарно-развлекательное чтиво воспринимается
мною, как и большинством читателей, в лучшем случае набором слов. Иногда увлекает сюжет, но чаще — так, лекарство от скуки. А вот у Евгения Богданова герои как будто только что стояли рядом с тобой, и на минутку вышли из комнаты. Они как будто живут здесь и сейчас. То есть как будто я участвовала в событиях в плавильном цехе и разбиралась в тонкостях и правильностях получения ордеров на жилье среди работников цветной металлургии. Тоже могу сказать и о городе Дятлове. Разве он мне не знаком?
Проза Евгения Богданова, напомню, художественная проза, так "зацепила за живое", что у меня мурашки по коже побежали. "Пятый день Котов лежит в палате — невозможно, невыносимо, слепящее белой; белая простыня окутывает его тело, в белую раковину у изголовья капает белая хлорированная вода. Кран гудит время от времени, и звук его тоже белый, тугой, как разрываемый пополам бинт. Он больше не может терпеть этого насилия белизны, глаза застилают слезы".
Поискала в интернете материалы о творчестве писателя. И.Шевелева пишет: "Евгений Богданов не работал в жанре публицистики. Ему это было не нужно. Все взывающее к публицистическому пафосу, злободневное он доверял художественной прозе — как отвечающей событиям жизни людской. "Рассказ как жанр давал ему возможность не кривить душой", — объясняет свой творческий принцип его герой, писатель Глеб Елахов".
Речь идет о последнем романе Богданова. Вот тут-то я и запуталась. Видимо, у издателей, выпускающих книги по переизданию творческого наследия, своя хронология творчества. Они выделают первый и последний роман, первую и последнюю повесть. Странно. Да и нужно ли?
В аннотации к книге говорится: "О повести "Крайние обстоятельства" (1995) автор говорил, что хочет создать народный роман, простой, как хлеб. Она написана с четкой оценкой ситуации, без подтекстов, чтобы было понятно любому простому человеку". Итак, автор создавал роман (я права!), а получилась повесть. Или это все-таки роман? А разве первая повесть не простая как хлеб? Вот первая-то как раз именно такая, простая как хлеб. Вторая — тоже. Но уже как хлеб "в
нарезку". То есть тот же, но с учетом времени. И в упаковке.
Не соглашусь с утверждением, что "Читая первую повесть, вторую воспринимаешь как фантастику, и наоборот. Так эпоха внутри одной человеческой жизни вычертила свои сумасшедшие зигзаги". Красиво написано, но не совсем понятно. Внутри чьей жизни? О какой эпохе идет речь? И нет в повестях (конкретно в этой книге, о других не скажу) ничего фантастического. Даже для меня, человека другой эпохи. Представляю, как читают эти повести те, кто жил в то время. И в 1972 и в
1995 году. Обе повести стали для меня откровением, скажу красиво "оголенным нервом" своего времени. Даже, пожалуй, первая поразила больше. Все-таки напряжение в жизни страны в девяностые — не новость. А вот некий советский оптимизм, многократно осуждаемый в периодике, стал понятен. "И снова понеслась эта странная, суматошная и одновременно веселая смена. Раннее ночное солнце било в пыльные фонари плавилки, заходило с торца. И вдруг потемнело: не видимый Сергею маневровый тепловоз аккуратно выдвигал
в пролет плавилки открытую платформу, уставленную совками с графитом. На краю платформы, сложив руки на груди, стоял "геолог".
И.Шевелева пишет: "Проза — это история и повседневность, любовь и постепенно, зримо проступающая тайна судьбы родины. Развернутая нескончаемо жизнь россиян. В каждом увиденном штрихе. В зримой расстановке, в соединенных, вживленных друг в друга политической атмосфере и западающих в память штрихов личного поведения людей из народа, их разношерстных, неуправляемых нравов. Так создается обилие разноокрашенных сюжетов, реакций на них, их осмысление".
Длинно и сложно, но все по делу. Я бы так красиво сказать не смогла. В кратком обзоре трудно объяснить, почему я не смогла закрыть книгу, пока не уперлась глазами в дату написания. Это же не детектив, когда хочется понять, кто прав, а кто виноват.
"Крутой берег Енисея уже обтаял под прилежным полярным солнцем, обнажились сваленные в беспорядке бревна, остовы деревянных ящиков с размытыми надписями "Крайний Север", куски брезента, обрывки тросов, цепей, почерневшая упаковочная стружка. На самом гребне, вздыбленная первыми судорогами, тускло отсвечивали громадные голубые льды.
По колено в ледяной кипенной крошке, оскальзываясь и обдирая руки, горожане карабкались наверх, словно торопились причаститься к тому великому, необычному откровению, что свершалось в глухих потугах природой.
Мощные удары потрясали берег, но это не было еще началом, — в пяти километрах выше по руслу рвали лед взрывники".
В книге Евгения Богданова мы попадаем совсем ненадолго в мир советской действительности 70-х годов и середины 90-х. Совсем ненадолго, на 100 и 170 страниц. И наше восприятие действительности уже никогда не будет прежним. Я-то для себя точно увидела то, что показалось мне очень важным. И с этим я теперь буду жить. Буду жить сегодня. Завтра. Всегда.