Николай Шмагин ВИКТОР — В ПЕРЕВОДЕ С ЛАТИНСКОГО «ПОБЕДИТЕЛЬ»
Прошли годы после окончания ВГИК, не говоря уже о той далёкой, но счастливой поре, когда мне довелось обучаться вместе с группой самоуверенных, бесшабашных молодцов на курсах художников-декораторов при киностудии "Мосфильм".
Просматривая как-то альбом с фотографиями, я увидел на одной из них себя с Виктором Судневым: в руках у нас были кисти, на лицах застыли улыбки. Мы в то время помогали живописцам расписывать задники в декорациях, которые стояли за окнами и изображали то фрагменты природы, то здания напротив, дворы, или небо.
Я решительно снял трубку телефона. Стыдно сказать, но уже прошло года два или три, как мы не общались с ним.
— Это Николай, его товарищ. Добрый день, Татьяна.
— Добрый день.
— Я давно не звонил, по командировкам всё разъезжаю. Был на Украине, в Днепропетровске, в Новой Каховке. Вот недавно приехал из Киева. Как вы там поживаете, Виктор дома?
— Как раз сегодня ровно год, как он не живёт дома.
— Вы что, разошлись? — спросил я первое, что пришло в голову. Моему удивлению не было границ. Я знал, как он любит свою жену, и сын у них растёт, он так мечтал об этом.
— Если бы. Умер он, годовщина сегодня со дня его смерти. Вот, мы с сыном, Сашей, помянули его. Простились. Товарищи были, из цеха. Недавно все разошлись…
Я молчал, потрясённый, не веря своим ушам. Как это, Виктор, и умер? Он же такой здоровяк, жизнелюб, не может быть такого, что за чушь!
— Он попал под машину на переходе. Сзади него старушка споткнулась, и он бросился на помощь, вытолкнул её на остановку, а сам не успел, легковушка на полном ходу сбила его.
— Это я знаю. Он рассказывал мне в прошлый раз, по телефону.
— Не обижайтесь. Он гордый, не хотел, чтобы увидели его слабым, больным. А дальше всё пошло под откос. Вся наша жизнь. От увечий он так и не оправился. Полгода провалялся в больнице, получил инвалидность, оказался на пенсии. Хотя он не сдавался, гири там разные, гантели. Мечтал поправиться, на работу выйти.
Я долго не мог прийти в себя от услышанного. На стене передо мной висели два пейзажа, написанные маслом, они мне нравились больше других. Когда-то мы с Виктором часто ездили по заповедным подмосковным местам, на пленэры, теперь эти пейзажи на стене — дань памяти о моём товарище, Викторе Судневе.
Это был высокий здоровяк с кротким выражением лица и смущённой улыбкой. Таким я его увидел впервые на студии, где работал грузчиком мебельного участка, и так же, как и он, поступал на курсы художников-декораторов. Экзамены были серьёзные, почти как в художественный институт; рисунок, живопись, композиция, общеобразовательные предметы, собеседование. Сдал успешно, и в числе двадцати абитуриентов, а всего поступало человек сто, был принят на курсы.
Вскоре мы все перезнакомились, но настоящими товарищами моими стали Виктор Суднев, Юрий Фомичёв, и ещё пара бойких ребят, остальные остались просто одногруппниками.
За учёбу принялись рьяно: во втором блоке нам выделили просторную комнату, где мы слушали лекции по киноискусству и материальной культуре, изучали архитектуру и комбинированные съёмки, декорационное мастерство, рисовали, писали акварелью натюрморты. В перерывах курили на лестнице в отведённом для этого месте, шлялись по павильонам.
Учителями нашими были настоящие профессионалы кинематографа. Уроки живописи давал Василий Васильевич Голиков, фронтовик, инвалид войны и самобытный, яркий живописец.
Поскольку живописью я увлекался с детства, и мой отец, художник, был примером для подражания, то и результаты были выше других. Василь Василич, так мы звали его промеж себя, выделял меня среди прочих.
— Ну, Николай, тебе и поправлять ничего не надо, молодец. Всем советую присматриваться к работам друг друга. Это помогает, — он переходил к следующему мольберту, за которым пыхтел розовощёкий Владимир, балагур и рассказчик анекдотов, но по части живописи и рисунка слабый, как младенец. Василь Василич хватал его кисти, и начинал править натюрморт, исправляя огрехи горе-ученика.
— Ты смотри, вот он натюрморт, перед тобой. Работай цветом, мазки клади по смыслу, а не тычь кистью куда попало. Кувшин веди сверху вниз, скатерть свисает со стола, так кистью работай вниз, по складкам. Смешивай цвета, они должны быть чистыми, без грязи. Кувшин синий, скатерть белая, арбуз зелёный, тени прозрачные…
Проходя мимо Виктора, который работал истово, он одобрительно кивал головой и шёл дальше…
Мастером рисунка был Ипполит Новодерёжкин, глядя на которого, сразу было ясно — это художник. Он тихо подходил к листу ватмана, на котором были попытки ученика перенести с натуры изображение гипсовой головы Сократа, например, и бережно поправлял карандашом пробелы в рисунке. Соединяя линии то там, то здесь, он превращал разрозненные куски в единое целое, то бишь, в голову мыслителя, придавая искусными штрихами выражение глубокой мысли и воли на его лице.
Декорационное мастерство вёл художник-постановщик Сергей Александрович Портной. Невысокого роста, в сером костюме, был он настоящим профи в своём деле, дотошно и въедливо вдалбливая в наши головы специфику кинопроизводства, в частности, художественное оформление кинокартины в целом.
Однажды, когда мы оказались в спорткомитете, Виктор увидел в углу двухпудовую гирю, и обрадовался, как ребёнок. Стал жонглировать ей перед нами, затем легко отжал раз по десять каждой рукой, чем поразил всех, включая и сотрудников спорт-отдела. Никто из нас не смог повторить. С трудом выжав гирю два раза, я едва не вывихнул руку. Лишь Виктор Кoрман, он был постарше нас, отжал гирю по три раза каждой рукой и, усмехнувшись, многозначительно поднял кверху палец:
— Виктор в переводе с латинского — "победитель"!
С тех пор все мы частенько со смешками повторяли эту фразу, вводя нашего скромного товарища в смущение. Над чем смеялись, сами не знали…
С Виктором нас сблизили общие интересы. На занятиях сидели рядом, ревниво поглядывая время от времени на работу друг друга. Каждый старался перещеголять другого в мастерстве. Может быть, от того живопись и рисунки наши были ярче и глубже, чем у остальных. Хотя и те были ребята не промах, старались вовсю.
После занятий мы вместе ехали домой. Как-то незаметно для обоих, в разговорах, стали лучше понимать друг друга. Я рассказал о себе, он поведал о своей жизни.
В семнадцать лет он влюбился в соседскую девушку, которую знал с малого детства. Вместе ходили в школу, сидели за одной партой. Незаметно для себя выросли и сами не поняли, когда их дружба переросла в трогательную любовь.
Как-то они решили покататься по озеру и взяли напрокат лодку. Витька грёб уверенно, сильно. Лодка скользила по озеру, а счастливая Таня, сидя на корме, восхищённо смотрела на своего Витю, ничего не замечая вокруг себя.
Беда возникла ниоткуда. Огромный катер с пьяными горланящими мужиками и бабами наехал на них и рванул дальше. Лодка пошла на дно вместе с влюблёнными, которых ударило и накрыло волной.
Когда Витька вынырнул, на водной глади никого не было: ни катера, ни лодки, ни девушки. В отчаянии он нырял и нырял возле этого страшного места, почти до самого дна, но безуспешно.
Обезумевшего от горя и отчаяния, его подобрали рыбаки на моторке. Он рвался в озеро, в водах которого исчезла его любовь, хотел сам утопиться, но рыбаки скрутили его и доставили домой…
После окончания школы он работал грузчиком на автозаводе, получал хорошую зарплату, помогал матери и сестре.
Виктор узнал, что в Доме культуры завода есть студия живописи, показал педагогам свои работы, и его приняли. Оказалось, что изостудия одна из лучших в Москве, и он был счастлив, что может там учиться мастерству художника.
Его трудолюбию могли позавидовать самые прилежные, и вскоре Виктор стал одним из лучших. Однажды кто-то из студийцев рассказал, что на Мосфильме открываются курсы художников-декораторов, и посоветовал Виктору попытаться туда поступить.
Об этих престижных курсах знали многие в Москве, но Виктор не привык пасовать перед трудностями. И вот, спустя месяц незаметно пролетевшей учёбы, мы после занятий сидим в сквере напротив Мосфильма.
— До сих пор, как услышу имя Таня, сразу в душе всё переворачивается, а перед глазами та жуткая картина на озере, — Виктор хрустнул сильными пальцами рук, снимая напряжение, и отвернулся в сторону.
— И что, больше ни с одной девушкой не дружил?
Он отрицательно покачал головой.
Я был впечатлён рассказом до глубины души. Не часто с тобой делятся сокровенным.
— Подожди здесь, я мигом.
И не успел Виктор возразить, как я скрылся в дверях магазина, напротив. Купил пару бутылок портвейна, колбасы с хлебом, и вернулся к Виктору.
Бутылки осушили быстро, потом уже вдвоём сбегали в магазин и купили ещё. Беседа потекла непринуждённо и громче обычного, привлекая внимание прохожих.
— Знаешь, Вить, клин клином вышибают. Найди себе девушку, женись, и жизнь наладится!
— Пробовал, не получается.
— Плохо пробовал, надо повторить. А вдруг случится чудо, и ты снова полюбишь?!
Языки у нас стали заплетаться, и тут неподалёку остановилась милицейская машина. Вышедшие из неё милиционера направились прямиком в нашу сторону.
— Нарушаем? Предъявите документы.
— Расположились с удобствами, распиваете спиртные напитки, гражданам мешаете отдыхать, — кивнули они на открытые окна в доме рядом, и мы поняли, откуда вызвали наряд милиции.
— Придётся проехать с нами.
Машина быстро домчала нас до отделения милиции, где, спустя два часа, нам выписали штраф за мелкие нарушения общественного порядка, и отпустили с миром.
Только сидя в троллейбусе, вздохнули с облегчением.
— Всё, с пьянством покончено, — схохмил я, но Виктор со всей серьёзностью закивал головой в знак согласия …
За время учёбы на курсах, а это целый год, мы с Василь Василичем побывали в лучших музеях-усадьбах Москвы и Подмосковья. Писали этюды с натуры, делали эскизы интерьеров и экстерьеров. Привозя с собой вино, закуски, иногда устраивали сабантуи на природе. Выпивая, рассуждали об искусстве, о своих пристрастиях, любимых художниках.
Делали совместные фото, которые впоследствии заняли место в альбомах, и на стенах кабинета. Прошли годы, а на фотографиях мы так и остались молодые, бесшабашные весельчаки и мечтатели.
Летом всех распределили по кинокартинам, как стажёров, и мы разъехались по командировкам на съёмки. Лишь осенью снова встретились в учебной мастерской, чтобы обменяться впечатлениями о работе в съёмочных группах.
Успешно сдав экзамены, начали работать декораторами.
Со временем фильмы, на которых мне посчастливилось работать, пошли один за другим. Разные города и сёла, люди вокруг, съёмочные группы и актёры, увлекательнейший процесс подготовки и проведения съёмок на долгие годы захватил меня.
Виктор же как-то не прижился в съёмочных группах. Ему мешала скромность и нерешительность, неумение отстоять своё мнение, излишняя деликатность и даже обидчивость, когда тебя обзывают, например, недотёпой.
Вскоре он перешёл на работу в живописный цех. Там было спокойнее, всё зависело от личных способностей и умения, как художника. Сперва он писал фоны за окнами декораций в павильонах, позже перешёл в цех росписи тканей, где приобщился расписывать гобелены с орденами, портретами для исторических фильмов.
Когда я работал в Москве, нам иногда удавалось встречаться. То у меня были наряд-заказы в живописный цех, то заглядывал к нему просто так, по— дружески. Тогда мы вместе обедали или же после работы выпивали по стаканчику вина в яблоневом саду Мосфильма, возле пруда. На улице больше не рисковали, памятуя о том, как нас замели в милицию.
— Да уж, здесь-то нас никто не заметёт, — отмечал я, оглядывая высокие ели, на берегу, ряды яблонь, уходящие вглубь сада. А за оградой в это время сновали люди и машины.
— На студии осталось лишь несколько человек, остальные разбежались кто куда после курсов, — с сожалением констатировал Виктор.
— Это точно. Я недавно одного из наших повстречал, он водителем троллейбуса работает. Говорит, дети есть просят. На наши-то 90 рублей особо не разгуляешься. Мне вон жена весь хребет перепилила за это, — пожаловался я другу. — Ты вот когда женишься? Ещё лет десять, и останешься бобылём, никто не возьмёт дедушку Витю.
Мы развеселились, представив себе этот казус, допили бутылку вина и неспешно двинулись к проходной…
— Может, на пленэр вместе махнём? — однажды предложил я другу. Он обрадовался. — А что, давай. Я знаю в Подмосковье такие лесные опушки, перелески с озерцами, ахнешь.
И вот с утра в ближайшие выходные мы встретились на Киевском вокзале. По площади из динамика разносилась шуточная песня "На недельку до второго…" в исполнении Игоря Скляра. Всем вокруг сделалось веселее.
Сели в электричку и поехали в тесноте, да не в обиде, взволнованные и полные радужных предчувствий от встречи с природой. Предчувствия нас не обманули.
Выйдя на одной из станций мы прошли вглубь перелеска, и, оказавшись на опушке, задохнулись от волнения: перед нами во всей своей первозданной красоте раскинулось небольшое поле, озерцо, тонувшие в утренней дымке лесные дали.
Работали без устали часов шесть, ревниво поглядывая на плоды трудов друга-соперника, стараясь перещеголять самих себя.
— Всё, перекур, — бросил я кисти в ящик, вытирая руки тряпкой.
Витя не возражал. Расположившись на пригорке, перекусили, чем бог послал. Затем поработали ещё немного. Погода испортилась, энтузиазм угас, да и подошло время уезжать.
— Здорово поработали, давай в следующие выходные опять рванём куда-нибудь, — предложил я другу. Моему воодушевлению не было предела. Его обуревали те же чувства.
— Давай на Ленинские горы! Там я озерцо одно знаю рядом с монастырём, и вид сверху на Москву, — с охотой откликнулся Виктор…
Жизнь есть жизнь, и так она сложилась, что после тех чудных поездок пару лет мы не виделись. Приехав как-то из очередной командировки, я позвонил ему, и услышал в трубке радостный голос:
— Коля, а я недавно женился. Год прошёл, и у нас уже родился сынишка, — торопился сообщить друг такую долгожданную для него новость.
— Я рад за тебя! Как жену-то зовут?
— Таня, — смутился Виктор так, что я ощутил это даже по телефону.
— А сынишку? — спросил я дальше, будто ничего не понял. Хотя мне было ясно, что это имя являлось для него сакральным и несло смысл исключительной значимости в судьбе.
— Александром, в честь моего отца…
Однажды, вернувшись со съёмок, я встретился с приятелем-живописцем. Зашёл к нему просто так, поболтать, вспомнить о нашей совместной работе на кинокартине "Они сражались за Родину".
— Не знаешь, как там Виктор Суднев, всё ещё в больнице, или уже дома? — спросил товарищ после того, как мы с ним поговорили, вспоминая о прежних трудных, но счастливых временах.
— Я ведь приехал из командировки, так что не в курсе. А что с ним стряслось? — в душе моей поселилась неясная тревога.
— Его среди бела на переходе дня сбила машина. Бедняга. Всего переломало, живого места нет. Да ты сам позвони ему, а лучше съезди, навести. Вы же друзья!
— Да-да, сейчас же позвоню, всё выясню…
В телефонной трубке раздался приятный женский голос:
— Вам кого? Я слушаю!.
— Это Николай, товарищ Виктора. Я только что узнал о том, что с ним случилось. Как он там?
— Спасибо, Николай. Сейчас уже лучше.
— Я бы хотел к нему в больницу подъехать, навестить. Можно?
— Да он уже, слава Богу, дома. Сейчас самого позову. Витя, тебя тут товарищ спрашивает…
— Николай, это ты? — прозвучал в трубке слабый, но такой знакомый голос.
— Да, Витя, привет. Я не знал ничего, всего два дня как вернулся в Москву.
— Здравствуй, Коля. Понимаю, ты весь в делах, рад за тебя. А я, видишь, болею. Инвалидность получил, на пенсии".
— Так, давай, я подъеду, повидаемся!
— Не теперь. Как-нибудь потом, Коля… В больницу вот опять кладут. Но я обязательно выкарабкаюсь. Вот тогда и увидимся…"
Зная характер друга, я и предположить не мог в ту минуту, что свидеться с ним больше не суждено. Что никогда не придётся нам на пару писать этюды, рассуждать о живописи, мечтать. Ведь многое из самого хорошего часто откладываем на потом, забывая при этом, что это "потом" может и не наступить вовсе...