Александр Алиев
«ПОЕДУ В МОРЕ НАСТОЯЩЕЕ, В БАКУ» А.Ф.Писемский и его экспедиция
Я довольно часто бываю в Новодевичьем монастыре. Это вообще очень приятное место для прогулок, не говоря уже о том, что здесь сосредоточен целый ряд первоклассных памятников архитектуры и православных святынь.
Весьма обширным был прежде и здешний некрополь. Начавший формироваться в первые десятилетия после основания обители, он к 1920-м годам насчитывал более 2800 захоронений с надгробными плитами или памятниками. Но затем по распоряжению властей монастырскую территорию очистили от могил представителей дворянских и купеческих фамилий, оставив, главным образом, погребения декабристов и членов их семей, а также крупных деятелей науки, литературы и искусства. В результате
после "прополки" на поверхности осталась едва ли сотня надгробий.
В их числе, безусловно, следует обратить внимание на захоронения (с южной стороны Смоленского собора) выдающегося русского писателя Алексея Феофилактовича Писемского и его супруги, Екатерины Павловны. Писемский скончался 21 января 1881 года — 135 лет назад. В своё время имя его произносилось с таким же уважением, как имена И.А. Гончарова, И.С. Тургенева, Ф.М. Достоевского, Л.Н. Толстого, и талант его считали первоклассным.
Но мы не будем здесь подробно разбирать творчество Писемского, а коснёмся лишь одной (и, надо, сказать, малоизвестной) его стороны. Речь пойдёт о цикле путевых очерков, опубликованных в журнале "Морской сборник" в 1857 году.
Небывалый успех, сопровождавший книгу Гончарова "Фрегат "Паллада", побудил главного начальника флота генерал-адмирала Великого князя Константина Николаевича (брата императора Александра II) командировать молодых одарённых писателей в так называемую "литературно-этнографическую" экспедицию в разные края России "для собрания сведений до морской части относящихся".
Из всех предложенных местностей Писемский выбрал Нижнее Поволжье и побережье Каспийского моря. Это был, по его мнению, самый экзотический маршрут — Алексея Феофилактовича манила дикая окраина, где за государственным рубежом России и цивилизованного мира вообще лежали в тяжёлой дремоте земли таинственных среднеазиатских деспотий.
Девятого января 1856 года писатель выехал поездом из Петербурга в Москву, а там пересел в экипаж и через Рязань, Тамбов, Кирсанов, Сердобск к февралю добрался до Саратова. Что его здесь поразило — так это необычайно тёплая для этого месяца погода: "я был уже на настоящем юго-востоке, солнце пекло как у нас в последних числах марта". А вскоре писатель тронулся в дальнейший путь, причём везли его, в основном, по замёрзшей Волге. Лёд кругом чувствительно
потрескивал, а по сторонам виднелись полыньи и проруби, почти ничем не огороженные. На обрывистых берегах стояли какие-то хатки-мазанки, а возле них неприкрытые, из плетня, загоны для скота. А из попадавшихся сельских храмов ни единого каменного. "Всё это, если хотите, довольно живописно при заходящем солнце, но и только", — замечает Писемский. Почти у самой Астрахани ему пришлось переправляться через реку на калмыцких салазках.
Адски уставший от этого путешествия он несколько дней отогревался в гостиничном номере, о чём и сообщал в письме к жене. Ну а потом принялся знакомиться с жизнью города и его окрестностей, совершил плавания на островок Бирючья Коса, позднее — на мыс Тюк-Караган (где случайно познакомился с отбывавшим в тамошнем укреплении Новопетровское ссылку Т.Г. Шевченко), а также на архипелаг Тюленьи острова. И всё это стало возможным благодаря дружескому отношению астраханского
губернатора контр-адмирала Н.А. Васильева, который всячески содействовал писателю в его миссии — исследовать "быт жителей, занимающихся морским делом и рыболовством".
Так пролетело около месяца. В конце марта Алексей Феофилактович уведомляет супругу: "На той неделе я, вероятно, поеду в море настоящее, в Баку". В этот вояж Писемского пригласил опять же Н.А. Васильев, желавший установить, возможно ли создание бакинского порта.
Известно, что Астрахань, хотя и считается практически прикаспийским городом, от неё до моря ещё порядка девяноста вёрст. Волжское течение в этом месте представляет какой-то сплошной лабиринт из рукавов, протоков, островов и пр. Фарватер здесь нередко преграждают отмели и перекаты. Вдоль берегов, густо поросших камышом, стояли кое-где рыбацкие селения и ватаги.
И вот в какой-то из дней второй половины апреля или начала мая писатель и его спутники погрузились на небольшое судно. На шестнадцатой версте ниже Астрахани вошли в Бахтемир — наиболее удобный из всех рукавов Волги и даже более проходимый, чем её главное русло, Старая Волга. Благополучно миновали несколько здешних опасных перекатов и к пяти часам вечера достигли Бирючьей Косы, где их уже ждал настоящий морской пароход "Тарки". Впереди виднелся Четырёхбугорный
маяк, место для которого было выбрано, говорили, ещё Петром I, а за ним и море. Но дальше путешественники тогда не пошли — дул сильный встречный ветер, и пароход не смог выгрести.
Проснувшись утром, Писемский по ровному стуку машины понял, что они уже идут по Каспию. Для Алексея Феофилактовича это оказалось первым в жизни морским путешествием и, естественно, он был взволнован. Поднявшись на палубу, он поинтересовался у штурмана, попадутся ли на их пути острова. Не скоро, ответил тот, да и вряд ли они будут видны в тумане.
Так и случилось. Ни остров Тюлений, ни остров Чечень Писемский не разглядел. Зато адмирал сообщил ему, что теперь они в настоящем Каспии, там, где и дна нельзя смерить. "Мало, что я в море, да ещё в бездонном", — подумал я и невольно посмотрел на ровно идущие одна за другой волны, которые как будто бы похожи на речные, только шире разливаются и совершенно аквамаринового цвета, — а там внизу, под водою… поглощены, может быть, горы, леса, города".
Промелькнули Кавказские горы, Дербент, Махачкала. К вечеру третьего дня пароход обошёл Шахову косу, а на следующее утро подтянулся на бакинский рейд. "Где же Баку?" — спросил я, выходя на палубу; мне указали на другую сторону. Я обернулся и чуть не вскрикнул: впечатление моё очень походило на впечатление человека, который вдруг неожиданно взглянул на театральную сцену, где давали какой-нибудь восточный балет. Представьте себе дугообразный морской залив,
в недальнем от него расстоянии крепость, над которой идут, возвышаясь по берегу, белые, без крыш, вроде саклей, домики и, образуя как бы пирамиду, коронуются ханским дворцом с высоким минаретом. Ко всему этому прибавьте благорастворённейший воздух, которым где-либо дышат смертные, воздух, которым грудь не надышится".
Писемский приехал в Баку, когда последний был небольшим уездным городом Шемахинской губернии, и власть в нём принадлежала исправнику и коменданту.
Записывая свои впечатления, Алексей Феофилактович не преминул первым делом кратко отразить здешнюю историю, вернее, перечислил правителей Бакинского ханства и обстоятельства окончательного перехода города в российское подданство в 1806 году.
Тем временем контр-адмирал Васильев вместе с офицерами объездил бухту вдоль и поперёк и остался очень доволен: глубина была достаточной, грунт для якорных стоянок удобен, а защита от ветров великолепна. Таким образом, давний замысел Петра Великого обустроить здесь порт мог быть, наконец, осуществлён.
По завершении объезда все выразили желание осмотреть местные достопримечательности и, прежде всего, ханский дворец. Но едва они вступили в крепость (а к середине XIX века городская территория ещё не вышла за пределы её стен), вся прелесть первого впечатления от Баку для Писемского пропала. "Кто не бывал в азиатских городах, тот представить себе не может, что такое бакинские улицы… мы шли между стенами без окон, по двое в ряд, и уже третий с нами не уставился
бы; над собой видели только полосу неба, а под ногами навоз".
Это уже гораздо позднее, при советской власти, бывшая цитадель ширваншахов была капитально отреставрирована и превращена в музей-заповедник. Тогда же во дворце размещались казармы, а в мечети — арсенал. Тем не менее, наружный облик строений сохранялся достаточно хорошо. Но что здесь великолепнее всего, по признанию писателя, так это вид с террасы на спускающийся вниз уступами город, на раскинувшееся вдали предместье и на уставленное судами море.
Далее наши путешественники направили шаги к чрезвычайно высокой башне в левой стороне крепости. К какой? Разумеется, к знаменитейшей Девичьей башне (Гыз галасы) — главному символу Баку. До сих пор неизвестно в точности, кем, когда и с какой целью была она сооружена. Писемский по примеру многих полагал, что это сторожевой пункт в системе древних городских укреплений. Но в любом случае он ознакомился с азербайджанским народно-поэтическим преданием о Девичьей башне:
"…один из древних ханов воспылал страстью к родной своей дочери и долго склонял её на свои преступные желания; дочь противилась, наконец, объявила, что готова разделить любовь в таком только случае, если для неё построена будет на берегу морском особая башня. Безумный отец согласился и выстроил эту самую башню. Дочь перешла и в ту же ночь, спасая свое девство, бросилась в море".
Осмотрев город, Алексей Феофилактович предпринял прогулку на катере, туда, где рядом с мысом Баилов существуют остатки какого-то загадочного подводного здания — то ли языческого храма, то ли караван-сарая, то ли замка. Известно, что уровень Каспия за прошедшие столетия неоднократно менялся. Так, итальянский географ XIV века Марино Сануто с горечью отмечал: "Каспийское море каждый год прибывает на одну ладонь, и многие хорошие города уже затоплены". В
то время вода плескалась у подножия Гыз галасы, что косвенно подтверждает легенду о девушке, кинувшейся с её вершины в Каспий.
НА другой день приехал шемахинский военный губернатор С.Г. Чилаев и предложил всем отправиться на так называемые индийские огни. Близ селения Сураханы почва до того пропитана нефтью и газом, что стоит на каком угодно месте раскопать почву, приложить огня — тотчас появится пламя, которое не угаснет до тех пор, пока его не задует ветер. "Бака, где огнь горит неугасимый", — недаром такая заметка появилась ещё у славного ходока "за три моря" Афанасия
Никитина.
В XVIII столетии сложился широко известный ныне культовый комплекс атешгях — храм огнепоклонников из Индии и Персии.
У ворот гостей встретили двое отшельников, желтолицых, худых, босиком и с нечёсаными по обету волосами. (Раньше, замечает Писемский, когда обитель процветала, их было более восьмидесяти человек.)
"В центре монастырской площадки стоял главный жертвенник — что-то вроде каменной, на четырёх столбах беседки. Один из индийцев принялся зажигать огни. Сначала он бросил огня на пол беседки, и пламя вспыхнуло, потом поднёс на длинных шестах огня к верхушкам столбов — и те запылали... Своё молебствие индусы совершают обыкновенно нагие, но с нами были дамы, и потому им запретили выполнение этих подробностей… один из индусов сел на корточки перед
жертвенником, что-то зачитал, потом покадил, кажется, кипарисом, позвонил в колокольчик, а другой, нечёсаный, стоя у стены и понурив голову, бил в тарелочки".
Надо добавить, что русского писателя и его спутников в Сураханах окружала большая толпа местных жителей. И Алексей Феофилактович, как настоящий этнограф, сразу же уловил своеобразие внешнего облика бакинских "татар" (как тогда называли азербайджанцев), в частности, благородное и воинственное выражение их лиц. Подробнейше была описана национальная пляска, названы национальные музыкальные инструменты. "…Вообще приветствовали нас с самым неподдельным
и искренним радушием", — заключает Писемский.
Обратный проезд в Баку вообще был обставлен практически по-царски: помимо казаков и коменданта с флотскими офицерами экипажи сопровождали человек тридцать всадников-азербайджанцев с горящими факелами из нефти. А сам город предстал перед путешественниками ярко иллюминированным; вдоль горы, где стоял памятник главнокомандующему на Кавказе князю П.Д. Цицианову, вились линии огней, а по дороге стоял народ с такими же факелами.
Трое суток бакинского пребывания минули быстро, пора было возвращаться в Астрахань. И уже там Алексей Феофилактович принялся за обработку черновиков. Однако изнуряющая летняя жара и подхваченная лихорадка вынудили его, в конце концов, прервать командировку. В середине сентября он уже в Москве, а спустя несколько недель — дома, в Петербурге.
Готовые очерки были отосланы Писемским управляющему Морским министерством адмиралу барону Ф.П. Врангелю, и они, как уже указывалось, появились в 4-й книжке "Морского сборника" за 1857 год.
"…Я желаю одного, чтобы статейка моя представила воображению читателя этот маленький городок в столь же яркой картине, в какой останется он навсегда в моём воспоминании!" — такими словами завершил Алексей Феофилактович очерк "Баку". Впрочем, и вся его дорожная публицистика (сочинённая, кстати, ровно 160 лет назад) по-прежнему представляет значительный интерес.