Владимир Андреев __ СТИХОТВОРЕНИЯ
Московский литератор
 № 4 февраль, 2016 г. Главная | Архив | Обратная связь 



Владимир Андреев
СТИХОТВОРЕНИЯ

     "Когда не требует поэта / К священной жертве Аполлон, ... то меж детей ничтожных мира, / Быть может, всех ничтожней он...", — отметил Пушкин. Поэту, его душе, ведомы и зримы собственные достоинства, несовершенства и мучительные грехи, он чувствует весь этот груз в комплексе соответственно своему таланту. И путём творчества стремиться достроить в себе человека.
      
     ДАВНЫМ-ДАВНО ПОД РОЖДЕСТВО
     Выйду один за ворота,
     Снегом до звёзд проскриплю.
     Мирную хватку мороза
     С детства как русский люблю.
      
     Выйду один, рукавицей
     Хлопну по хрому сапог.
     И перекошенной птицей
     Тень полетит из-под ног.
      
     Я зашагаю по воле
     К дальней избе чабана.
     Знаю, — там закололи
     Под Рождество кабана.
      
     Ломится там из духовок
     Сладко колбасный дух.
     Руку, что гнёт подковы
     Крепко пожмёт мне друг.
      
     Бабы стол накрывают.
     Стопки налиты всклень.
     Гречка благоухает,
     Крупная, как сирень!
      
     Всё чин по чину — чётко.
     Лишку гутарить — грех.
     Капает сало с печёнки, —
     Скатерть шипит, как снег.
      
     Вот мужики раздобрели.
     Рявкнул петух-горлохват.
     Мы, как в степи метели,
     Песней ударили в лад.
      
     Ветер ли ветку клонит,
     Я не замерзну в степи,
     Ржут ли за Сотью комони, —
     Милая, мирно спи.
      
     Выйду — качаются избы.
     Бес из трубы — голенаст,
     Режется с месяцем в игры
     И выгибаться горазд.
      
     АНДРЕЙ БЕЛЫЙ
     Время бежит, спотыкаясь, по лицам,
     Веет бесстрастно душу от тела.
     Солнце стоит в рукавице,
     Или — Андрей Белый.
      
     Каркнул, играючи, Рихард Вагнер,
     И ворона села на шею сосны.
     Мир пернатых ностальгически замер,
     Стряхнув снега ранние сны...
      
     Деревья столпились, как люди,
     Но чтобы ублажить Ульянова, Бетховен Людвиг,
     Который в классике съел собаку,
     Исполнил для русского родственника "Лунную сонату".
      
     Рукавица от солнца дымится,
     Прояснилось. Кашлянула птица...
     И ходит, словно без дела
     По пятам своих стихов Андрей Белый.
      
     Он Бугаев по отцу,
     Мощный русский мужик.
     Променял на паршивую овцу
     Свой последний гривенник.
      
     Но как бы то ни было — он шел в закате,
     Как иностранный лимон спелый...
     И, спускаясь, снежинки нежнее ваты
     Шептали ему: "Привет, брат Белый!"
      
     *   *   *
     В небесной мысли я — невидим.
     Иду землёю, вьюсь, как плющ.
     Но рядом я всегда с тобою,
     И оттого я — вездесущ.
      
     Меня не зрит земное око.
     У нас не так, как у людей.
     И голос вечного истока
     Мне слышен: он — в душе твоей…
      
     *  *  *
     Наш чай остыл заброшенно и тихо.
     Снежок за окнами, как небеса, блестит.
     Хранит молчанье в банке облепиха.
     Калина в сахаре во все зрачки глядит.
      
     Снежинки падают.
     Февраль влечётся, ткётся…
     Он в меру лют и полнокровно строг.
     И знает: нам не весело живётся,
     Но вера есть, она как сердце бьётся,
     Надежду же февраль нам приберёг.
      
     *  *  *
                 Жизнь — продолжение мысли...
                 Так ли это?
                 Проверь на коромысле
                 Белого света —
                 Так ли это?
      
                 А может, это — равновесие жеста,
                 Перешедшего в совершенство?..
      
     Короткая во всей вселенной тень.
     Сигнал, — чтоб гнать скорей коров на дойку.
     Свистят, как пули, оводы сквозь день.
     Стреляет кнут провористо и бойко.
      
     Пыль красная завесит жизнь мою.
     Иду, ликующий, за жарким стадом.
     В себе, как в опере, от радости пою,
     О том, что рядом всё идёт и ладом.
      
     Ни туч, ни облачка во всей вселенной нет.
     Коровы шествуют, покачиваясь сыто.
     Очами крупными поводят сановито,
     Ведь в стойле пойло ждёт их на десерт.
      
     Хозяйки добрые бурёнок разберут,
     Впуская их в прохладные застенки.
     А я раздет до пояса, разут,
     Шумящий и разлапистый, как ветки.
      
     Прохладная, как вечер дней глухих,
     Меня постель проглотит сеновала.
     Мой дух мальчишеский, он до поры притих,
     Помалкивает смирно, в полнакала.
      
     Я знал, — что счастие у нас в роду, в крови!
     А беды русские — ошибка и детали...
     И я читаю книгу о любви,
     Которую мне предки преподали...
      
     *  *  *
     В моей ноге взбрыкнула кочерга.
     Интимным хрустом ей ответила нога.
     А где-то звук возник, похож на ржанье
     И на зубовный скрежет скоростей.
     А рядом жизнь проходит, как мечтанье,
     Во всей наивной вечности своей.
      
     А за окном мороз слезу мозолит.
     Метель прозрачная висит, как стрекоза.
     И тихая тоска слова любви мусолит,
     И голубые светятся глаза...
      
     А где-то мать о сыне Бога молит.
     Жена волнуется, что кашу пересолит.
     Мой сказочный сосед боится перебрать, —
     Поскольку поутру — похмелье, бред и стыд.
      
     А жив он оттого, что выучен страдать...
     А всё ведь это наша широта,
     Когда по бездорожью живота
     КАМАЗ вовсю лютует и гремит,
     Но путь ему сугробом перекрыт.
     А кочерга мороза не выносит,
     Стучит в окно, как будто хлеба просит.
      
     И ночь стоит в платке Большой Медведицы.
     В руках у ней сверкает кочерга.
     И вдовье платье стелется метелицы,
     Скрипит, как месяца точёные рога.
      
     РОДНЫЕ
                 Слава в вышних Богу, и на земле мир,
                 в человецех благоволение.
                 Славословие великое
      
     Седьмого апреля вещи волшебные, вещие,
     Поскольку вмещают в себя Благовещенье.
     Седьмого апреля родилась моя мати
     По великой милости Божией и благодати.
     Давно это было, а кажется — недавно —
     Матушка моя Андреева Мария Николавна.
      
     Матерь божия наша Пречистая,
     Розго зеленосеннолиственное,
     Склоняясь над мамой моей во сне,
     Сказывала хорошие слова обо мне...
      
     Когда же подходит край апреля,
     Я поминаю прославленного дядю Андрея.
     А после Пасхи, на Фоминой неделе,
     Не боюсь никого, рублю с плеча!
     Вспоминаю, становясь на колени,
     Батюшку моего Фому Кузьмича.
      
     ОТЕЧЕСТВО
     Отечество моё. Поле. Взорванная тишина.
     Из "толстого" леса заголосили "катюши".
     Я сдавливаю ладонями уши.
     Заныла. Застонала Отечественная война.
     Земля выпрыгивала потрясённо сама из себя,
     И рассыпалась, как жуткие кусты ракит...
      
     Воля Божья заговорила. Это наша судьба.
     Холодно в животе, как в погребе. Знобит.
     Прощайте, мои братаны! До свиданья. Пока.
     В светлой радости вы меня нянчили,
     Играли со мной "в жмурки" и "мячики",
     Подбрасывали до потолка...
      
     Но вот сдохла война, как раненная лошадь,
     Пристреленная в ухо...
     Воронками вывернута площадь.
     Мерзость запустенья, разруха...
     Я долго жду вас, мои братаны!
     Но вы, братья мои, так и не пришли с войны.
     ----------
     Братаны — старшие братья (Сиб.)
      
     НИКОЛАЮ КЛЮЕВУ
     Холодный пот ломает куст ромашки.
     Кого-то повели на эшафот.
     А тот в скукоженной, смирительной рубашке
     Проклятиями исковеркал рот.
     Хрипят слова, разорванные в звуки.
     В таком огне погиб и мой отец.
     Хрустят татуированные руки
     И русский дух приемлет свой венец...
      
     С вещами шли, с вещами расставались.
     Как хорошо без жизни, без вещей!
     Но оставаться мы людьми старались
     В холодном студне ожиревших вшей.
      
     Никто не скажет, что такое воля.
     Свобода что — никто не скажет вам.
     И только русское некошеное поле
     Сквозь ветер скажет с горем пополам.
     Не соберёт друзей ни хлеб, ни водка,
     Ни песен русских долгая тоска, —
     Теперь без перьев дохлая селёдка,
     Да стол тебе, по присказке, — доска.
     Черняшки груз тебе, как стук намаза,
     Засова брань, у Бога то не в счёт, -
     И вретища всемирного зараза
     В кровь твою неслышно протечёт.
      
     Стоишь один, как месяц синегубый,
     С глазами, вбитыми в себя, как ржавый гвоздь.
     И лёгкий на подъём, и грубый,
     Наш мир колеблется, как над болотом трость.
      
     В росе холодной вспенились ромашки.
     О чём-то время говорит всерьёз.
     Встречай избу в берёзах нараспашку,
     Где ты родился, вскормлен и возрос!..
      
     ВЕЧНЫЕ ПОЭТЫ
                 — Указан птице лес,
                 Пустыня — льву.
                 Трактир — Хафизу...
                 Из Хафиза
      
     Бледная бумага, как непропечённый блин.
     Поэт весь потный, как рубаха лесоруба.
     Зато поёт он, как соловей в ночи, один.
     Поёт про Персию, Шираз и про поэта-друга...
      
     Века стучат, как женщин каблуки.
     Бензин сгорает, как еретик, в моторах.
     Я поостыл слегка, и не с руки
     Ловить желанья блеск в их похотливых взорах.
      
     Ну что ж, за пивом в магазин махну!
     Но денег нет. Продам штаны со страху.
     А кто их купит? Куда я не взгляну...
     И вдруг Саади! С себя стянув рубаху,
     На плечи кинул потные мои...
      
     Переглянулись в чаще соловьи.
      
     Великий перс! Спасибо друг, рубаха-парень.
     Хотя ты был порой угрюм и странен...
      
     Сидим с Хафизом на ящике от пива,
     Рядком Хайям, как виноград в себе.
     Как много, братья, во вселенной дива,
     Когда Саади сам поёт о соловье...
      
     *  *  *
                 Владимиру Силкину
      
     Силкин вырос, мне сказывали, в Ряжске,
     С которым он всегда в одной упряжке.
     В природу он входил, как хоботок шмеля,
     Потом сиял, как белая ромашка.
     Ему к лицу июньская рубашка
     Просторная, как русская земля...
      
     Он любит осени тревогу и уют.
     Грибы, рыбалку, в общем-то, охоту;
     И ветры спелые ему стихи поют
     Про детство, юность и родную роту....
     Но дух его бывает не на месте,
     Когда, не ведая ни совести, ни чести,
     В Российском шатком королевстве
     Его родную землю, как стулья, продают.
      
     А с виду он обычен и спокоен.
     Закован мягко в мудрости броню.
     И смотрит он, как грозный воин,
     На жизни мышью беготню...
      
     МОЛИТВА
     Господи! В припадке неполноценности
     Пред Тобой на колени рухну.
     Укрой меня от атеистического бандитизма
     Современности.
     Спаси, сохрани и простри надо мной руку!..
     Ведь где-то же цветёт жасмин
     Рядом с колокольчиками голубыми...
     Воздвигни меня с колен.
     Сердцем к Тебе устремляюсь путями любыми.
     Укрепи ноги мои и сущность моих устен.
     И душу созижди в целостности.
     Я ещё хочу попирать землю в припадке
     Неполноценности...
      
     *  *  *
     Я молюсь, как мать велела, Богу.
     Но не прошу у Бога ничего, —
     Поэт один выходит на дорогу,
     Чтоб Бог узрел и сохранил его.
      
     *  *  *
      Ведьма сказала голосом вьюги:
     — Жди, милок, письмецо от подруги.
     Морщинами годы легли на лицо.
     И я, как осёл, всё жду письмицо.
      
     *  *  *
                 Галине
      
     Во мне лежит любви твоей тоска.
     Я помню всё, что было между нами.
     Мы встретились с тобою и Москва
     Качнула золотыми куполами.
      
     Прости меня за бешеные дни
     За дерзкое стремленье стать поэтом.
     Но ты любовь свою в душе храни,
     Прошу тебя, молю тебя об этом.
      
     ДЯДЮШКИН СОН
     Больше нет в перспективе пиров Валтасара.
     На пиру восседают в богатых одеждах Авраам и Сара,
     А рядом гибкой пантерой рабыня Агария
     К горилке с перцем ставит тонко нарезанный мрамор сала,
     Напевая при этом древнюю песню русского социализма:
     "Где ж вы, где ж вы, очи карие..."
     И я возрыдал в наиве, как на грех:
     — Хороша страна Болгария,
     Но Россия лучше всех!..
      
     БЫВАТ...
     Я потерял студенческий билет,
     И тесную невинности обузу.
     Когда-то было мне девятнадцать лет.
     Никак те годы я не позабуду...
     В цветах мохнатых спал сентябрьских парк.
     Как водоворот она была опасна,
     Зато решительна, смела, как Жанна д Арк,
     И, как заря в листве дерев, прекрасна.
     Цыганка ли, латинская хохлушка?
     Какая в ней, шалея, мчалась кровь?
     Она, как живопись веков! Она — пастушка!
     Я посох ей вручил. И приоткрылась дверь.
     А там, за дверью, словно побирушка,
     Меня ждала и жаждала Любовь...
      
     *  *  *
     Звезда безмолвствует и ярко крестится.
     Снег под ногами скрипит.
     Молится Гомер на русскую Большую Медведицу,
     И басни про Одиссея мне говорит...
      
     ЗАПАДНОЕ ПОЛУШАРИЕ
     На боку Америка, как женщина, лежит
     Тюлень на льдине у щеки дрожит.
     Грудь канадская спокойна, белоснежна
     Дремлет беззаботно и небрежно.
     А Тихий океан ласкает ей живот,
     Он извивается лукаво, как удав,
     Японию под мышкою прижав...
     Атлант серьёзен, он наоборот,
     С другого бока гладит тихой сапой.
     Россия машет им медвежьей лапой,
     И держится упрямо на плаву,
     Подняв Камчатку вверх, как булаву.
     Гольфстрим Атланту брюхо вечно пучит.
     И пьёт Колумб с Америго Веспуччи, —
     В тоске предавшись тяжкой думе, —
     Ямайский ром в холодном трюме...
      
     *  *  *
     В бархатном тёмном халате
     На реке лежу подо льдом.
     Холодно мне, как в нетопленной хате,
     Звёзды хватаю обгорелым ртом.
     Лёд на реке, как сахар в пустыне Сахара.
     На древних брегах сосульки ушедшей травы.
     Слева родимый полузабытый Харьков,
     Справа — ристалища калькированной Москвы.
     Просыпаюсь в фуфайке на свалявшейся вате,
     На железной проволочной кровати.
     Проплывают чьи-то зубы, сверкая на полке.
     Рыбы поблёскивают в вакуумной упаковке.
     Дни, как старухи с личными корытами
     Уносятся прочь, позабыв про нас...
     И жизнь пролетает с крыльями перебитыми
     Уже не наша, замаскированная, как спецназ.
      
     *  *  *
     Я бывал Синдбадом-мореходом.
     Шторм и счастье волновали грудь.
     Теперь же стал я русским пешеходом.
     Мой путь тернист, он грозный, русский путь.
      
     РАССТАВАНИЕ
                 Не нам, не нам, Господи, а имени Твоему.
      
     Соловей и я порой ночной
     Пропустили, молча, по одной
     В честь встречи нашей будущей весной
     Вот в этой роще трепетной,
     Родной...
     Поговорили с ним о сём, о том,
     И песни распевали хлёсткие потом.
     Он пел, соловьюшка! Я тихо подпевал.
     А песням вслед Есенина читал...
      
     Ещё мы выпили в итоге по чуть-чуть.
     Тут соловей вспорхнул и в дальний путь,
     Как тайна, устремился в край чужой...
     И вот один плетусь в тоске домой...
      
     За ласточек, за журавлей, за всех пичуг
     Переживал, как родственник, как друг.
     Молился про себя и сокрушался я,
     Но сильно, всей душой, — за соловья.
      
     УВОЛЬНЕНИЕ НА БЕРЕГ
     Пристанет рокочущий катер.
     И берег, качнувшись не в лад,
     Походки матросской характер,
     Как прежде испытывать рад.
      
     Бегут золотые минуты.
     Секундная стрелка тонка.
     Уже за плечами маршруты,
     И кнопка нажата звонка.
      
     И вскрикнет слегка половица.
     Рванётся молчанье волной.
     И встречи внезапная птица
     Замечется в клетке грудной...
      
     *  *  *
     Не вижу разума я в том,
     Чтоб долго чахнуть над стихом.
     Родился он, так пусть живёт,
     Идёт, шагает пусть вперед...
      
     Я жму ему от сердца руку!
     Как брату лучшему, как другу!
     А там пусть время завершит, —
     Но стих и сам не лыком шит.