Светлана Гладыш
«ЧТОБ НИКОГДА НЕ ПОВТОРИТЬСЯ…» Ночные посиделки летом
С Ириной Шевелёвой мы познакомились на одном из вечеров клуба Осетрова… Едва обменявшись положенными любезностями, немедленно о чем-то заспорили. Однако обе покидали ЦДЛ в несомненной уверенности: встретиться следовало гораздо раньше. Произошло это пятнадцать лет назад. Безусловно, я знала её работы, но читала — от случая к случаю; теперь исправно следила за публикациями Шевелёвой, каждый раз с наслаждением чувствуя вкус русского языка — языка чистейшего, нетронутого современностью
моды. Особую радость ей доставляло среди постоянно обновлявшегося изобилия новых поэтических имён вылавливать настоящее. И объявить: "Новый поэт пришёл — из прошлых лет, издалека, из Руси".
Бывало, мы компанией частенько засиживались на Скарятинском допоздна, а поскольку Шевелёвой добираться до персональной "фазенды" приходилось в тьмутаракань (электричка плюс автобус), то я забирала её к нам домой. Разменяв с сыновьями квартиру, Ира купила для себя жилье далеко за пределами Москвы. "Там мне спокойнее, вдали от суеты лучше пишется", — расхваливала она свою "фазенду". Однако, сколько раз мы с Мариной Замотиной — другом Шевелёвой на
все времена — ни навязывались в гости, у Ирины всегда находилась причина отказать: плохая дорога весной и осенью, непредсказуемое расписание автобуса зимой, и так далее. А для неё самой путь до Москвы и обратно становился всё тяжелее. Оказалось, что знаменитая "фазенда" — квартирка на первом этаже общего дома, где, судя по всему, зимой было холодно, а весной и осенью — сыро.
Мы засиживались до петухов на лоджии, прекрасно проводя время за кофе и… не только. Моя дочь Катерина, собираясь ложиться спать, заглядывала: "Девушки, кофейник горячий, на плите. Спокойной ночи". "Мерси", — хором бормотали мы, и возвращались к жизненно важной на данный момент проблеме. Например: миди или макси?
Обе любим юбки и чтобы "очень-очень длинно и волновалось вокруг". Худенькой лёгкой Ирке такие наряды шли необыкновенно. Правда, нарядов было мало, денег — тоже, но поговорить — сердцу приятно. Неведомым образом цвета одёжек превращались в многообразие оттенков стиха "чудесного незнакомца".
— Да поставь ты чашку! — шипела Ирка. — Представляешь, открыла книжку "Мамины сливы" и повеяло чудом:
Июнь заблудился под Нарой,
В лугах захмелели шмели,
И — тянет туманом и паром,
И светом от русской земли.
— Чувствуешь? Счастье без всякой слащавости.
— Чьё?
— Козлов. Геннадий. И ещё:
И все парады у Кремля
Элита принимает сидя.
Верховный, что войны не видел,
С трибун глядит на "Тополя".
И невдомек элите той,
Что ничего она не стоит,
Не выучив урок простой —
Приветствовать знамена стоя.
— Каково?! Не устарело у русских поэтов "но гражданином быть обязан".
Её щедрость первооткрывателя и способность находить прекрасное, пропущенное в известном, безграничны. "Ирина Шевелёва" — имя не шумное, но достойно известное. Именно ей мы обязаны шагом "в бездны неведомого. Неиспытанной никем безграничности космоса и личности человека". Так она обозначила Юрия Гагарина в литературном воплощении Парпары:
На краешек Земли
Гагарин встал. А что за окоёмом?
Неведомое. Страшное. Туман…
Она готова читать и читать Парпару, Козлова. Потом Сергея Гончарова, военного прозаика, уверенно заявившего себя автором поэтического сборника.
Замолкает — защёлкали соловьи. Только на Юго-Западе Москвы они так разливаются под окном многоэтажки.
Ирка сбегала на кухню за кофе. Слушая переливчатые трели, задумались — каждая о своём. Нарушаю безмолвие:
— Ир, для тебя важно как уживаются личность поэта и творчество?
— Это ты о чём?
— Понимаешь, мне было лет девять, когда я случайно вытащила с полки — дома у нас была огромная библиотека — книгу в светло-зелёной суперобложке "Некрасов в воспоминаниях современников". Искал ребёнок, конечно, стихи, но… Открыла… Когда вернулись родители и старший брат, я рыдала, сидя на полу: "Как он мог, как же так?! Перчаткой по лицу, меховой перчаткой ударить кучера! Некрасов, ведь он же "Выдь на Волгу, чей стон"… "Вот парадный подъезд"…
Врёт она, всё врёт!"
Лёва спокойно вернул "Воспоминания" на место. "Рановато, — произнёс брат, который был много старше меня и в ту пору считался среди библиофилов Москвы одним из лучших знающих книгу. — Вернёмся к этому попозже".
Понятно, — потом узнала Некрасова в главном, но всё равно осадок остался. На всю жизнь.
— Сие подтверждает истину — всему своё время, — изрекла Ира и, посерьёзнев, добавила: — Вообще, самая прекрасная книга, прочитанная несвоевременно, бывает опасна. Знаешь, я с двойственным ощущением читаю — правда, очень редко — писательские письма и дневники. Не для нас они душу открывали, и писано всё в сокровенные моменты.
А воспоминания? Современников. Ну считали необходимым подчеркнуть в поэте и такое: мол, вот какие мы объективные. Натура человеческая ведь никуда не денется. Главное — что мы хотим найти в памяти о великих и что себе оставить: червоточинку о пьяном кутеже или то, как поэт из своих средств помогал голодающим или больным писателям. Ясно?
— Ясно, давай про сейчас. Тебе как критику не мешает, когда пишешь о современниках, о тех, с кем дружна и знакома — не понаслышке — со всей подноготной, не всегда лицеприятной?
Ирка прямо-таки взорвалась:
— Причём вообще здесь Литература? Причём здесь Слово?! — (Ей-богу — русская словесность прозвучала у Шевелёвой с Большой буквы). — Это абсолютно разные жизни, разные измерения в пространстве. Дело не в том, что мы знаем, "из какого сора растут стихи"… Нам невозможно постигнуть, как ОНО вырастает — ТО, что побуждает нас плакать, радоваться, куда-то стремиться, наконец, что-то, чёрт возьми, сделать хорошее. И если подобное с нами случается, то какое мне дело, что автор
любит одновременно трёх женщин или дал кому-то в морду?!
И вообще, иди свари ещё кофе, хотя до Катерины тебе не досягнуть…
Стоя у плиты, я в который раз восхищалась умением Шевелёвой отделить зерно от плевел. Это умение ценили и уважали поэты и прозаики, и многое из того, что не касалось созданного автором, никогда не отражалось на критическом анализе произведения. Что, к сожалению, случалось и случается в литературном процессе, когда личная неприязнь влияет на профессиональную деятельность. У неё такой зависимости не было. Мне кажется, при абсолютном неприятии личности автора она просто бы не взялась
оценивать предложенное. Единственное, что, опять же на мой взгляд, могло послужить причиной её предвзятости, — это отношение к детям. Если у тебя есть ребёнок, то он важнее всего остального. Так она считала и так поступала. Её сыновья всегда были для неё важнее.
Возвращаюсь с источающим аромат кофейником. Ирина тянет чашечку.
— Даром не получишь. Читай!
Она минуту размышляет, и я слышу:
Сорвётся стылая звезда,
Сорвётся лист, сорвётся слово.
Всё будет завтра как вчера,
И послезавтра будет снова.
Всё повторится в простоте:
В ночи с гнезда сорвётся птица
И растворится в темноте,
Чтоб никогда не повториться.
Изумительные строки Владимира Бояринова прозвучали пророчески — в то утро завершались наши с Ириной посиделки, "Чтоб никогда не повториться".