Дмитрий Ковалёв
(1915-1977) ПРОХОДЯТ МИРНО ОБЛАКА...
Дмитрий Михайлович Ковалёв родился в семье сельского кузнеца в старообрядческой Ветке, на Соже. После окончания трёх классов начал трудиться, помогая по дому, в кузнице и на поле. Продолжить образование удалось лишь с девятнадцати лет. В 1940 году уходит добровольцем на Северный флот, где прошёл всю войну: сначала стрелком морской пехоты, затем подводником, работал во флотской печати. Первая книга "Далёкие берега" (Минск,
1947). После демобилизации в 1946 году приезжает в Минск, сотрудничает в разных изданиях. В 1957 после окончания Высших Литературных курсов был приглашён заведовать редакцией прозы и поэзии в московском издательстве "Молодая гвардия". Впоследствии вёл творческий семинар в Литинституте. Отдавал много сил и времени работе с молодыми поэтами. Его напутствие получили поэты Анатолий Гребнев, Николай Благов, Михаил Вишняков, Юрий Фатнев, Николай Малашич, Иван Лепин, Константин Рябенький,
Анатолий Горбунов, Нина Шклярова и другие. Помимо трёх десятков поэтических книг оставил переводы в основном белорусской поэзии и прозы, а также критические статьи. Среди переведённых поэтов Аркадий Кулешов, Максим Танк, Петрусь Бровка, Пимен Панченко, Анатолий Гречаников, прозаиков — Янка Брыль, Иван Мележ; книга Я. Брыля, А.Адамовича и В.Колесника "Я из огненной деревни".
* * *
Вам приходилось в половодье
Плыть по Днепру па пароходе?..
Вода, вода — куда ни глянешь.
Земля далеко — как в тумане.
Луна одна — на целом свете,
Всю ночь высоко в небе светит.
И в дальних, дальних сёлах где-то
Поют девчата до рассвета...
А детство — только, только скрылось
За гладью той, что заискрилась.
А за неясной гладью — горы.
И память не гнетут укоры...
И над дорогой в свежей пене —
Еще ни облачка, ни тени...
Луна — как в детство, все такая ж,
Все вяжет сны, роняя спицы...
И не от грусти ты вздыхаешь,
Не от забот тебе не спится...
Вам приходилось в половодье
Вот так же плыть па пароходе?..
ДОЛИНА СМЕРТИ
Все повидавшие, на склоне сопки
Вдруг отшатнулись —
Будто ахнул взрыв:
Дрожали прутья нервно,
Неторопкий
Дым расползался,
Гребень приоткрыв.
...И первый,
Неожиданный до жути,
Дзот,
Сложенный из человечьих тел...
Заиндевелый,
Словно в каплях ртути,
Весь мерзлыми глазами он глядел.
Костями пальцы из него торчали,
Железно скрюченные кулаки.
Рты — словно бы еще "ура!" кричали...
Что смерть?!
Что орудийные клыки?!
Что лед, колючкой ржавою поросший?!
Скорбящий залп долину огласил.
Какой-то не своею волей брошен
Был батальон сверхчеловечьих сил.
И разряжал себя он в рукопашной,
Коловший и давивший без суда...
Стал снег целинный кумачовой пашней,
Долиной смерти названной тогда...
Как мы
В бесчеловечной той метели,
На той багрово-черной полосе
Остаться все-таки людьми сумели...
И даже человечней стали все?..
СНИЛОСЬ МНЕ
Тоне Ковалевой
Снилось мне,
Что в тундру ты пришла.
Все уснули.
И костер погас.
Чуть курилась легкая зола.
И никто-никто не видел нас.
Часовой — поодаль,
Строг и тих...
Я сиял,
Себе не веря сам:
Пламя недоступных губ твоих
Прикоснулось вдруг к моим глазам.
Я открыл глаза —
Тебя уж нет.
Солнечная ночь была длинна.
И молчал суровый край в ответ.
И пошли мы в бой:
Была война.
И в разгар атаки
Между льдин
Я упал,
Где тощие кусты.
Все ушли вперед.
А я — один.
Звал тебя,
Но не слыхала ты.
Как зола на угли,
Пала мгла
На глаза мои в мгновенье то.
Я заснул —
И снова ты пришла,
И не видел нас
Никто-никто.
Я проснулся в тишине палат.
Я скажу соседу и врачу,
Что задачу
Выполнил отряд...
А о том, что снилось, —
Промолчу.
* * *
Памяти подводника Василия Облицова
И все шумит, шумит залив...
Все о потерях...
И эта одинокость лунного пятна.
И непривычность эта:
Все в постелях,
Неразобранная лишь стоит одна.
С простыней подвернутый край одеяла.
До чего же сетка коечная всем жестка!
Там, где голова его лежала, —
Треугольник из тетрадного листка:
Серый, как птенец,
Взъерошены, как перья,
Детские каракули...
Так незабавно мал!..
Шутка ли — полет осилить первый!
О войну он крылышки пообломал.
...Письма все другим, другим вручали...
Все он ждал,
Все возвращался невредим...
Лунно, одиноко на причале...
Морю ураган необходим.
Снег остолбенел над шумной пеной.
И вот-вот уже войны конец...
Все забыться может постепенно.
Все забыться может наконец.
А ДУМАЛ Я...
Матери моей Екатерине Ивановне
А думал я,
Что как увижу мать,
Так упаду к ногам ее.
Но вот,
Где жжет роса,
В ботве стою опять.
Вязанку хвороста межой она несет.
Такая старая,
Невзрачная на вид.
Меня еще не замечая,
Вслух
Сама с собой о чем-то говорит.
Окликнуть?
Нет,
Так испугаю вдруг.
...Но вот сама заметила.
Уже,
Забыв и ношу бросить на меже,
Не видя ничего перед собой,
Летит ко мне:
— Ах, боже, гость какой!
А я,
Как сердце чуяло,
В лесу
Еще с утра спешила все домой...
— Давай, мамуся, хворост понесу.
И мать заплакала, шепча:
— Сыночек мой! —
С охапкой невесомою в руках,
Близ почерневших пятнами бобов,
Расспрашиваю я
О пустяках:
— Есть ли орехи?
Много ли грибов? —
А думал —
Там,
В пристрелянных снегах,
Что, если жив останусь и приду, —
Слез не стыдясь,
При людях,
На виду,
На улице пред нею упаду.
* * *
Над притаившимся в садах жильем
И над ведущей в лес косой дорожкой
Укропом пахнет,
Стираным бельем
И пригоревшею картошкой.
И слышно, как молчит дымок,
Что врос
В листву малинника,
В головки мака.
И помнят губы —
Как тепло и мягко
Касаться детских спутанных волос.
Свежо набрякшим викам
И люпинам,
И по росе —
Не терпится косе...
И хочется быть добрым
И любимым.
И хочется
Обычным быть —
Как все.
* * *
Проходят мирно облака над целым миром.
Им после них на свете — хоть потоп.
А мне и после нас все будет милым,
А мне небезразлично и потом.
А мне страшней всего,
Что видеть я не буду,
Как лунный свет над полноводьем тих,
Что я не буду удивляться чуду,
Детей любить, не буду слышать их.
И никогда я не узнаю,
Что с сынами, что с женою,
И не почувствую,
Как легки паруса весны — сады,
Как солнце поражает тишиною,
Когда оно выходит из воды...
И не смогу я заслонить собою
От нелюбви любовь в бою.
И нежность беззащитную мою
Не обнажу перед враждою.
* * *
Опять не получается работа.
Ночами беспокоят голоса.
Все требуют типичного...
Но что-то
Все лезет нетипичное в глаза.