Стараниями филологов уже вошли в широкий научный оборот такие словосочетания как "петербургский текст" и "московский текст" применительно к русской классической литературе. Более того, обозначен и еще один значительный, хотя отчасти и спорный, культурный феномен — "крымский текст". Спорный, поскольку, думается, сам этот культурный локус определяется иными, нежели в предыдущих случаях, критериями — территория, где он должен базироваться, разомкнута, культурное единство на деле есть мультикультурное сосуществование. Впрочем, как бы то ни было, перечисленные "тексты" поддаются описанию, следовательно — анализу.
     Несколько иначе обстоит с вынесенным на титульный лист монографии понятием "цыганский текст". Странно было бы утверждать, что такой феномен отсутствует. Напротив, он общеизвестен (пусть само словосочетание использовано автором если не впервые, то наверняка одним из первых). Цыгане, начиная с конца восемнадцатого столетия являются активными участниками культурной жизни русского общества, а в повседневное существование наших соотечественников они вошли и того раньше. Цыганское пение и цыганская пляска пленяли сердца и умы не одного поколения литераторов, артистов, художников, музыкантов, а пестрая таборная жизнь представлялась эталоном свободы среди казенщины и официоза. Не будет преувеличением и такое сравнение: как уезжали в Швейцарию борцы с режимом, так, в сложных обстоятельствах или при душевных терзаниях ехали в табор А.С. Пушкин, Л.Н. Толстой, А.И. Куприн. Эти недолгие отлучки можно рассматривать как своеобразную форму внутренней эмиграции: уходили из мира регламентов в мир, существующий по неписаным законам (о том, что такое понимание цыганского феномена ошибочно и предвзято, свидетельствуют работы современных этнографов).
     Однако вернемся к "цыганскому тексту", существование которого в отечественной культуре бессмысленно отрицать. Тем не менее, в самом словосочетании этом заключен парадокс. То, что принято считать порождением цыганской культуры, не всегда имеет к ней хоть какое-то отношение. Есть псевдо-цыганские беззастенчивые подделки, сработанные ловкими авторами, почувствовавшими интерес публики к данной теме, есть литературные произведения, связанные по тематике и антуражу с этим предметом. Есть, в конце концов, собственно описания жизни, типов, искусства цыган — и в этнографической литературе, и в мемуарах — особенно в них — и в литературе художественной, и тут проза может на равных тягаться с поэзией, так обширен корпус сочинений, где упоминаются цыгане, и в стихах, и в прозе. Но цыганских текстов как таковых практически нет в пределах русской культуры, поскольку искусство цыган — форма исполнительства, обставленная определенными приемами и традициями, а не собственно песни или танцы. Исследователи указывали, что многие песни, которые исполняют цыгане, заимствованы из русского фольклора, а танцы — конгломерат движений и фигур, заимствованных из того же русского танца, или из танцев других народов, с которыми цыгане исторически были связаны. При том, и песни, и танцы всегда исполнены с истинно цыганскими азартом и темпераментом.
     Таким образом, механизм этого искусства функционирует по следующему принципу: заимствование — усвоение и адаптация — оригинальное исполнение. Но если самое искусство цыган основано на перечисленных критериях, то куда более значительная часть культурного феномена, именно "цыганского текста", это восприятие как искусства цыган, так и образа их жизни, художественная рефлексия. Эта часть пропорциональна, если не равна русской культуре в целом. Редкий мемуарист, повествуя о прожитых годах, не упоминает представителей цыганского племени. Цыгане в качестве персонажей, по большинству эпизодических или третьестепенных, встречаются у В.И. Даля, Ф.М. Достоевского, Н.С. Лескова. Традицию изображения этих персонажей сформировали пушкинские "Цыганы", что также общеизвестно.
     Автор монографии достаточно подробно рассматривает предысторию появления цыган в контексте русской жизни и русской культуры. Без такого экскурса не обойтись не только потому, что научный жанр требует старательности, даже при неизбежном присутствии "общих мест", предыстория является одновременно и временем формирования предпосылок к возникновению "цыганского текста". А возникнув, феномен этот постепенно превращается в традицию, делается предметом рефлексий и ретроспектив. В качестве примера можно предложить многочисленные отклики — и полемические, и апологетические — на упомянутую пушкинскую поэму. Отклики и аллюзии, что характерно, со временем не теряют своей актуальности. И в стихах Б.Л. Пастернака, и в стихах М.И. Цветаевой при внимательном чтении обнаруживаются переклички с первоисточником. На этом основании логично сделать вывод: пушкинские образы заключают в себе некие базовые, фундаментальные смыслы, которые не поддаются влиянию времени. И эти смыслы определенным образом связаны с интересующим феноменом.
     Стоит отметить, что автор монографии не замыкается в классической эпохе. Часть монографии посвящена опосредованному влиянию цыганского искусства на такие фольклорные формы как жесткий романс и городская баллада. В данном случае рассуждение идет не о художественных достоинствах и недостатках этих форм или их отдельных образцов. Пусть это и очевидные поделки, созданные для непритязательной публики, которая следует моде на все "цыганское". Мода прошла, жестокий романс и городская баллада остались, отразив, сюжетно ли, интонационно, испытанное влияние.
     Однако самым значительным достоинством монографии следует считать раздел, где автором проанализированы некоторые мотивы в поэзии XX века, связанные с интересующим феноменом. Анализ этот отличается основательностью по исследованному материалу. Сами мотивы, получившие условные названия, также весьма показательны. Все вместе эти столь разнородные и, может показаться, мало связанные друг с другом тенденции и произведения и составляют "цыганский текст".