Круглый стол на кафедре русской классической литературы и славистики
Литературного института
им. А.М. Горького
А.Н. Варламов, доктор филологических наук, и.о. ректора Литинститута. Странно, что есть "Мой Пушкин", но нет "Моего Лермонтова". Здесь личное восприятие еще острее. И хотя такая книга интересна лишь при авторстве поэта уровня Цветаевой, свое отношение к Лермонтову каждого из нас неотменимо. В первую очередь оно ценно, когда мы говорим о первом, детском, подростковом восприятии. Дальнейшее — вопрос обучения, литературоведческого истолкования, филологии. Оно
вторично, а вот если вспомнить собственного Лермонтова детских лет, первоначальное, непосредственное знакомство с ним...
Мое — случилось на Кавказе. Моя мама, учительница литературы в школе, любившая возить своих учеников по знаменитым литературным местам России, взяла меня однажды в Пятигорск. Так в моей жизни и совпало — Лермонтов и горы. Не знаю, что поразило больше. Наверное, все-таки горы. Я увидел их впервые в жизни: издалека на горизонте — Большой Кавказский хребет, отдельно возвышающийся двуглавый Эльбрус, увидел вечный снег, небо, огромных в нем птиц и пропал, и понял, что это мое. Горы
запали в душу, впоследствии я часто там бывал, поднимался на перевалы, на всю жизнь запомнив: "Синие горы Кавказа, приветствую вас! вы взлелеяли детство мое; вы носили меня на своих одичалых хребтах, облаками меня одевали, вы к небу меня приучили, и я с той поры все мечтаю об вас да о небе".
И когда я стал читать стихи Лермонтова, его поэмы, роман, я вспоминал Кавказ, и мне делалось от этого роднее, теплее. Лермонтова невозможно представить вне Кавказа. Вот уж кто был кавказским пленником в самом прямом смысле этого слова. Его судьба вообще показывает нам, как важны для человека детские впечатления, как врачуют они душу, как направляют полученный от Бога дар в ту или иную сторону. Кавказ сделал Лермонтова тем поэтом, каким мы его знаем, Кавказ поставил его перед
испытанием войной, странным образом мало отразившейся в его прозе ("Герой нашего времени" скорее про отпуск на войне, чем про саму войну), но так пронзительно сказавшейся в стихах:
Наедине с тобою, брат,
Хотел бы я побыть:
На свете мало, говорят,
Мне остается жить!
Кавказ стал местом его гибели и встречи с вечностью. И это глубоко неслучайно. Лермонтов не равнинный, но горный и горний поэт. Таких в русской поэзии больше не было. Конечно, он отдал дань русскому равнинному пространству, написав про долгий проселочной путь на телеге, про дрожащие огни деревень и подобные морям разливы рек, но ведь и это все фактически по дороге на Кавказ. Он может быть и не хотел туда ехать, он хотел остаться, спрятаться, укрыться в бесконечных лесах или
степях России, но отказаться было не в его власти. Есть поэты, выбирающие судьбу, а есть Судьба, выбирающие Поэта. И стоит ли после этого удивляться, почему всякий раз, когда мы отмечаем круглую дату лермонтовского рождения или смерти, с нами что-то случается?..
Л.А. Карпушкина, кандидат филологических наук, доцент Литинститута. Да, Алексей Николаевич, "свой" Лермонтов есть у каждого из нас и, наверное, у каждого русского писателя — современника и жившего после него. Хочется напомнить, что самую лестную оценку явлению Лермонтова в русской литературе дал Лев Толстой: "Вот кого жаль, что так рано умер! Какие силы были у этого человека! Что бы сделать он мог!.. Был бы жив Лермонтов, не нужен был бы ни Достоевский, ни я".
Этот воспроизводимый по воспоминаниям современника отзыв Толстого, безусловно, невозможно интерпретировать только как высокую оценку стилевых достоинств прозы Лермонтова, это характеристика, в целом, духовного потенциала автора.
Г.Ю. ЗавгороднЯЯ, доктор филологических наук, профессор Литинститута. Также интересно, что писал о Лермонтове Вл. Соловьев: "Первая и основная особенность лермонтовского гения — страшная напряженность и сосредоточенность мысли на себе, на своем я, страшная сила личного чувства. <…> Лермонтов когда и о другом говорит, то чувствуется, что его мысль и из бесконечной дали стремится вернуться к себе, в глубине занята собою, обращается на себя". А Д.С. Мережковский
отметил, что Лермонтов "не совсем человек"; он принадлежит к тем редким душам, "для которых поднялся угол страшной завесы, скрывающей тайну премирную".
И.Г. Минералова, доктор филологических наук, профессор МПГУ. Кажется, в сонме речей по случаю 200-летнего юбилея М.Ю. Лермонтова, что ни скажешь, обязательно повторишь то, что у всех на слуху или на устах. Как юноша, как молодой человек, не успевший даже в зрелый возраст вступить, он поражает не столько даже своим трагическим опытом души (откуда ему в 17-18 лет ТАК ЗНАТЬ МИР!), сколько ВЕЛИЧАЙШИМ даром выразить этот трагический опыт. Почти мальчик, он пускает читателя по ложному
пути: "Нет, я не Байрон, я другой…", заставляя объяснять его стиль то "романтической зависимостью", то "европейским" происхождением. Не хочу ничего подобного говорить, потому что солидаризуюсь с Иваном Буниным в конце жизни, именно в конце жизни, то есть стариком уже утверждавшим, что Лермонтов — самый русский из всех русских поэтов.
С.А. Васильев, доктор филологических наук. Ирина Георгиевна, согласен, и ведь смысл хрестоматийного отрицания — "…я не Байрон…" далее раскрывается через строку: "Но только с русскою душой". Вселенское, универсальное постигается через призму национального, которое, как подчеркивал Юрий Иванович Минералов, является важнейшим фактором художественности. Так, в знаменитом финале упоминавшегося стихотворения: "Я — или Бог — или никто!" можно увидеть не
только колоссальный масштаб, присущий эпохе, и романтический максимализм. "Я" и "Бог" здесь, по большому счету, не противопоставлены, а соположены: святые отцы определяют того, "кто в сердце монах" как "у кого в сердце только и есть, что он да Бог". Так, иногда исподволь, иногда прямо стиль поэта определяет православная традиция — одна из конститутивных основ русской национальной культуры.
И.Г. Минералова. При этом надо иметь в виду, что Бунин всегда полемичен, но эта тоска по НЕБУ, нам, может быть, кажется исключительно русским свойством: "И звезда с звездою говорит…" или: "Тем я несчастлив, / Добрые люди, что звезды и небо — / Звезды и небо, а я — человек!"
С.А. Васильев. "Русскость" Лермонтова — это, конечно, и язык его литературного творчества. Как известно, Чехов считал лермонтовскую "Тамань" образцом русской прозы. Некоторые стихотворения поэта содержат любопытные отсылки к устной речи, например: "Из пламя и света / Рожденное слово" ("Есть речи — значенье…"). То, что некоторым современникам казалось чуть ли не ошибкой или как минимум "шероховатостью" слога, на самом деле является
художественно емким поэтическим образом, одним из творческих открытий поэта. В лермонтовской "Молитве" ("В минуту жизни трудную…") отразился близко родственный русскому и, наверное, не каждому современному русскому человеку легко понятный церковнославянский язык, о пользе которого так ярко в свое время рассуждал М.В. Ломоносов: "Есть сила благодатная / В созвучьи слов живых, / И дышит непонятная, / Святая прелесть в них".
Л.А. Карпушкина. Лермонтов не оставил литературной переписки и теоретико-литературных статей, поясняющих его взгляд на те или иные аспекты художественного творчества. Есть авторские предисловия к драме "Странный человек" и к роману "Герой нашего времени" (а также внутри романа заметка-предисловие к журналу Печорина, от лица офицера-рассказчика, что создает, конечно, весьма условную ситуацию отношений автор-рассказчик и открывает различные возможности интерпретации
этого послания к читателю). В предисловии к "Странному человеку" читаем: "Справедливо ли описано у меня общество? — Не знаю". В предисловии к журналу Печорина странствующий офицер бросает: "Может быть, некоторые читатели захотят узнать мое мнение о характере Печорина? — Мой ответ — заглавие этой книги. — "Да это злая ирония!" — скажут они. — Не знаю". Без корреляции текста и иронического подтекста понять Лермонтова невозможно, иначе читатель примыкает к той публике, которая
остроумно в предисловии к роману "Герой нашего времени" изображена в образе провинциала, принимающего дипломатов враждующих государств за нежнейших друзей.
Г.Ю. ЗавгороднЯЯ. Согласна, Людмила Александровна, и при этом художественный мир Лермонтова, как бы парадоксально и непривычно это ни прозвучало, представляет собой явление очень цельное. Хотя, казалось бы, цельность — не то понятие, которое обычно ассоциируется с Лермонтовым. Имеется в виду цельность, обусловленная присутствием во всем его творчестве неких сквозных, стержневых мотивов — они узнаются и в лирике, и в поэмах, и в драме, и в романе. Создается впечатление, что поэт
настойчиво возвращается к каким-то весьма значимым для себя вещам, которые могут быть воссозданы и аллегорически, и реалистически, и в духе романтизма, но — эффект "узнавания" от этого не исчезает.
И.Г. Минералова. Это так не только потому, что всякая новая эпоха пытается объяснить художника из своего времени, а потому что не вполне описан и обдуман его стиль в контексте эпохи, к которой он принадлежал. Он, имевший дар живописца, блистательный портретист и в поэзии и в прозе. Лишь отчасти этих вопросов коснулись исследователи (Л.Н. Дмитриевская, С.Н. Колосова). Хотя "Лермонтовская энциклопедия" по справедливости считается образцовой, сам Лермонтов гораздо шире
"его" энциклопедии. Он, имевший дар музыканта, создал такие стихи, что написать музыку к ним стремились многие ("Ангел" удостоился как минимум 4 романсов, причем выдающихся композиторов)! Его портрет "не помещается" в какую бы то ни было раму. Иногда у меня такое чувство, что не я читаю его стихи, а он читает мою душу: "Безумцы! Не могли понять, / Что легче плакать, чем страдать / Без всяких признаков страданья"…
Г.Ю. ЗавгороднЯЯ. С моей точки зрения, важнейший мотив у Лермонтова — это мотив утраченного рая, некоего идеального места и — что главное — идеального, блаженного состояния. На первый взгляд, очевидна прямая связь и с романтической эстетикой, и с мистическими настроениями первых десятилетий XIX века, но слишком ощутима в воплощении этой темы какая-то особая авторская личная вовлеченность и настойчивое к ней возвращение… С этим мотивом связано многое — и образная система, и более
частные мотивы, которые так или иначе восходят к указанному центральному. Наверное, не случайно стихотворение, написанное 17-летним поэтом и названное исследователями "самым полным выражением его поэтического мироощущения" (П.Н. Сакулин), — это стихотворение "Ангел", а поэма, к которой он возвращался на протяжении всей жизни — это поэма "Демон" (она фактически росла вместе с ним, а он — с ней). Между этими двумя вещами — "Ангел смерти", как некое переходное звено. Три эти
вещи содержат в себе квинтэссенцию указанного мотива, т.к. выражен он недвусмысленно, законченно, во всей полноте. Здесь есть предельная поляризация — и физическая, и духовная, здесь есть сам момент утраты блаженного устроения. И, наконец, отчаянная, но тщетная (ключевое слово!) попытка вернуть утраченное. А вернуть — через любовь, через ту единственную дверь, которая, кажется, ведет обратно в утраченное.
С.А. Васильев. Да, Галина Юрьевна, творчество Лермонтова удивительно цельно, компактно. Есть характерные, часто даже одноименные, сквозные образы для каждого литературного рода: в прозе (эпосе) — Печорин ("Княгиня Лиговская", "Герой нашего времени", в некотором смысле предтеча — Вадим из одноименного романа), в драматургии — Арбенин ("Странный человек", "Маскарад", "Арбенин"), в поэзии (в лирике, в поэмах) — демон. Что же до
поэмы "Демон", то после первой ссылки на Кавказ Лермонтов принципиально переделал ее финал, так получилась шестая редакция произведения. В этом финале душа Тамары, все же умерщвленной напечатленным Демоном поцелуем, попадает в рай, а не в ад, как было ранее: "Она страдала и любила, / И рай открылся для любви". Это характерный пример изображения победы света и вечной жизни в его творчестве. Такой финал не мог быть навеян ни мистериями Байрона, ни поэмой Мильтона, ни средневековыми балладами,
к которым произведение поэта нередко и в целом небезосновательно возводили. А повествование о победе над демоном, "влюбленным" в девушку и губящем ее женихов, об изгнании этого демона и дальнейшем счастливом ее браке с промыслительно данным ей супругом содержит библейская книга "Товит", которой нет в протестантской, зато есть в церковнославянской Библии, ее поэт хорошо знал.
Л.А. Карпушкина. Говоря о Лермонтове, конечно, нельзя обойти вниманием и его творческие отношения с великим предшественником, ведь и "Демона" раньше написал именно Пушкин. Лермонтов собою как будто воплощает мечту Пушкина, так колоритно выписанную в образе Чарского из "Египетских ночей": поэт, достаточно богатый, чтобы не думать о том, чтобы зарабатывать литературным трудом, намеренно стремящийся не обсуждать собственно литературные вопросы в обществе. И
Лермонтов не брал денег за свои публикации, а его вечная ирония в отношении серьезнейших тем совершенно обескураживала даже Белинского. С Пушкиным Лермонтова сближает и необыкновенно раннее мастерство: "Парус" написан в 18 лет, в 21 год — "Маскарад", в 23 — "Смерть Поэта", "Бородино", "Когда волнуется желтеющая нива…".
И.Г. Минералова. Упоминая о предшественниках, нельзя не поднять и другую тему. Неверно было бы говорить о "лермонтовский традиции" в русской литературе, а вот сказал же Андрей Белый что-то вроде: "Блок был рукоположен Лермонтовым", и попробуй оспорить. Напротив, найдешь множество поводов подтвердить это: "Простим угрюмство: разве это / Сокрытый двигатель его?" Будто бы не автопортрет создает Блок, а портрет Лермонтова! Или сравните "Завещание"
Лермонтова и "Устал я жить в родном краю…" Есенина: как можно было не только попасть так в тональность, но и пройти теми же образно-мелодическими ходами! Один самый русский угадал другого самого русского… А Рубцов? А сегодняшний И. Тюленев?! И о любви к женщине, и о любви к Родине так у него сказалось, что повторить невозможно, а продолжить многим хотелось и подхватить некоторым удалось…
Мы как-то ушли в разговоре о Лермонтове в размышления о тайнах его стиля, но, думаю, широкий читатель спохватится: ведь он национально-народный поэт и не только в гениальном "Бородино"! Как он точно и трагически предопределенно чувствует свое время в "Смерти Поэта" или "Элегии"! Лермонтов более чем кто бы то ни было — поэт-гражданин! И слова его, Бог мой, так современно звучат порой!
Вы, жадною толпой стоящие у трона,
Свободы, Гения и Славы палачи!
Таитесь вы под сению закона,
Пред вами суд и правда — всё молчи!..
Но есть и Божий суд,
наперсники разврата!
Есть грозный суд: он ждет;
Он не доступен звону злата,
И мысли и дела он знает наперед.
Но и эти обличительные строки — не весь поэт: гениальный лирик, ранимое сердце, поэт — трибун, душа, тоскующая по НЕБЕСАМ, ПОЭТ МИЛОСТЬЮ БОЖЬЕЙ — МИХАИЛ ЮРЬЕВИЧ ЛЕРМОНТОВ!