СОСЕД ТОЛЯ
     — А так-то вообще жизнь ничё? — обычно спрашивал меня Толя, когда я приезжал в отпуск.
     Мы знали друг друга с детства. Жили в одном подъезде. С Толей всегда было интересно поговорить. Он умел и рассказать, и послушать. Да и сам по природе он был человеком весёлым, добрым, жизнелюбивым. Толя хорошо играл на баяне, быстро подбирал на слух популярные песни, знал много разных шуток и прибауток. С ним всегда было легко и радостно. У него были лучистые внимательные глаза.
     Работал Толя на железной дороге. Одно время был даже начальником станции. Тогда у него была красивая чёрная форма с эмблемами и блестящими пуговицами в два ряда. В семье им гордились. Дескать, вот он наш родной Толя — в люди вышел. Не то, что мы — работяги-путейцы.
     Однако потом у Толи жизнь не заладилась. Стал он с избытком пить горькую, и его из начальников, а затем и с работы уволили.
     Толя жил случайными заработками. То на рынке подрабатывал грузчиком, то шабашил на ремонте квартир или дач. Летом он собирал грибы, ягоды. В общем, перебивался.
     Как-то в очередной свой приезд летом на рынке я увидел его. Он заметно постарел. Прежней лучистости в глазах уже не было.
     — Ну как жизнь, Толя? — спросил я его.
     — Да так вообще-то ничё, — привычно ответил он.
     А потом помолчал и добавил: "Но лучше бы закопали".
     Когда, через год, я приехал в свой родной город навестить родителей, то узнал, что Толи не стало.
      
     КОЛГОТКИ
     Странное дело — человеческая память. Вот уже лет тридцать, если не больше, зачем-то помню я небольшую историю, которую рассказал мне муж моей двоюродной сестры — Коля.
     Я приехал летом в отпуск, а у Коли выпал выходной день, и мы с ним решили съездить на городское кладбище — навестить могилы родных и знакомых, и, как водится, помянуть. И вот идём мы с ним, петляя между могилок и памятников, и Коля вдруг говорит мне: "А вот здесь девочка похоронена. Из-за колготок сама себя жизни лишила. Не слышал?"
     — Нет, — отвечаю, — не слышал. А как это произошло?
     — Да очень просто. Семья была небогатая. А было у них две дочери. Старшей купили колготки, а младшей — нет. Вот она от обиды, когда дома никого не было, на этих самых колготках и повесилась.
     Вот и всё. И вся история. И мы пошли с Колей дальше, помянули родных и близких и кого-то ещё из знакомых. И вернулись домой с чувством выполненного долга.
     Но потом, не знаю почему, много раз вспоминал я ту девочку, которую никогда не знал и не видел. И почему-то думал о ней. Какая-то страшная нелепость — детская обида — оборвала её жизнь. Жизнь, которая могла принести ей столько всего-всего: и восходы, и закаты, и счастливые встречи, и пение птиц на заре, и счастье материнства. Это могла быть целая огромная жизнь…
     Прости и помилуй её, Господи...
      
     СЧАСТЬЕ
     Давным-давно, в курсантскую ещё пору, один мой товарищ попросил меня помочь ему в сборе материалов для курсовой работы. Попросил не случайно. Мы вместе с ним занимались в философском кружке. И вот там этот мой друг и товарищ взял тему, ни больше ни меньше, как о человеческом счастье. В общем, он решил максимально полно изучить разные представления людей о том, что такое счастье в жизни человека, как быть счастливым и что для этого нужно. В итоге, он начал собирать разного рода высказывания известных людей по этому поводу. Были среди них хорошо известные выражения, такие, например, как: "Счастье — это борьба!" или "Счастье — это когда тебя понимают!" Короче говоря, много было собрано им разных учёных и обычных представлений об этом предмете жизни. Все их он записывал на карточки, группировал, систематизировал, раскладывал у себя в тумбочке, словно колоды карт. Вот и меня он попросил для пополнения этих "запасов": мол, будешь в отпуске — спроси кого-нибудь из окружающих, из друзей, близких, родственников — что же такое в их представлении счастье.
     Честно сказать, в том зимнем коротком отпуске я благополучно забыл о его просьбе. Да и до того ли мне было? И когда? Понятно же — встречи с одноклассниками, с роднёй, разговоры, застолья. Отпуск пролетел в один миг. И уж когда он почти совсем истёк, я вдруг неожиданно вспомнил о той самой просьбе. Я как раз тогда вышел в коридор покурить, подумал, что завтра мне надо отъезжать обратно на учёбу в военное училище, и вспомнил...
     В это самое время по лестнице поднимался наш сосед сверху — дядя Дима. Он был плотником, человеком очень смирным, тихо попивавшим почти ежедневно и спокойно, как мне казалось, сносил многие невзгоды семейной жизни. Ему крепко доставалось от жены. Она умело снимала с него стружку. При этом вид у дяди Димы был почти всегда жизнерадостный. Он никогда не огрызался.
     Мы покурили, постояли с ним, поговорили о погоде, о моём скором отъезде и…
     — Дядя Дима, — обратился я к нему, — а вот что такое в вашем представлении счастье?
     — Что? — удивлённо переспросил дядя Дима. — Счастье? Серьёзно? Хм-м… М-да-а, — выдержал он некоторую паузу. — Ну вообще-то счастье — это такая штука — тут у кого как! Кому как повезёт, какая карта выпадет. Тут — что на роду написано. Понимаешь? У одного — так, а у другого — эдак! Можешь и стараться чего-то там для счастья приобресть себе. А всё равно не получится. А можешь и просто так жить, ну как есть — и хорошо! Работай, трудись, дело делай. Ну и… я вот, лично, к примеру, если выпью маленько — так вот оно и счастье.
     С тех пор прошло много лет. Более тридцати. Почти сорок. В позапрошлом году я вновь встретил в подъезде дядю Диму. Мы, как и прежде, постояли на лестничной клетке, немного поговорили о жизни. Дядя Дима сильно сдал. Ему было за восемьдесят. Он недавно овдовел, жил под приглядом дочери.
     — Как здоровье? — спросил я его.
     — Да-а, — махнул он рукой. — Плохо.
     — Может, чем помочь?
     — Нет, — ответил дядя Дима. — Ничего не надо. И деньги есть, а выпить не могу.
     — А что случилось?
     — Не идёт!
     Вскоре я узнал, что он вслед за женой мирно отошёл ко Господу.
      
     ЛЯГУШКА В РОДНИЧКЕ
     Это было так давно, что даже и не верится, что вообще было. Тогда тоже шёл густой снег и мы с дочкой Настей пошли погулять. Мы шли по снегу и за нами отпечатывались следы — мои большие и Настины маленькие. Мы зашли в магазин и купили хлеба. Он был тёплый — недавно привезли. Хорошо было идти по белой дороге, жевать хлеб и смотреть, как с неба на нас летят крупные снежинки. Из магазина мы отправились к родничку, который был недалеко от нашего дома — на войсковом стадионе. Стадион тоже был весь белый-пребелый — его ещё не успели расчистить. Мы без труда нашли родничок, из которого обычно пили воду. Когда мы подошли поближе, то увидели, что в родничке сидит лягушка. Зелёная и глазастая.
     — Смотри, папа, — сказала Настя, — это же лягушка. Ей же холодно. Давай возьмём её домой. Пусть погреется.
     Лягушка словно бы услышала, что её пожалели, и нырнула на середину родничка.
     — А чего, — согласился я, — лягушка же — путешественница! Давай возьмём.
     — Ура! — воскликнула Настя. — Вот мама обрадуется.
     Вскоре вместе с лягушкой, которую я посадил в полиэтиленовый пакет из под хлеба — мы дружно отправились домой.
     Мамы дома ещё не было, и мы решили устроить для лягушки бассейн. Набрали немного воды в ванну и отпустили её поплавать. Лягушка стилем брасс плавала из конца в конец ванны. Потом мы решили лягушку накормить. Мы накрошили ей хлеба, нарезали листик капусты и насыпали немного крупы.
     И тут как раз пришла мама.
     — Что это вы тут такое устроили? — спросила она.
     — Мы лягушку домой принесли, — сказала Настя. — Она у нас будет жить, как в теремке.
     — Не будет она у нас жить, — строго сказала мама. — Быстро забирайте свою квакушку и относите туда — где взяли. А мне ещё после вас надо будет ванну отмывать.
     И вновь вместе с Настей мы шли по снегу и несли лягушку. Мы отпустили её на волю — правда, не в родничок, а в небольшую речушку, которая впадала в Славянский залив Японского моря.
     Вот и вся история. Настя давно уже выросла. Теперь у неё есть своя маленькая дочка. И жизнь идёт своим чередом. А лягушка… Ну, что тут скажешь? Вспомнилось, бывает… Наверное потому, что за окном сегодня идёт густой снег, как тогда — давным-давно, когда-то…
      
     ВЕНЯ
     Когда я только-только совсем молодым ещё офицером пришёл служить на Тихий океан в морскую пехоту, то в первые же дни службы познакомился со старшим лейтенантом Веней Лазаревым. Веня был командиром взвода и нештатным помощником начальника воздушно-десантной подготовки дивизии. Вскоре я узнал, что у него более трёх тысяч парашютных прыжков и что он — инструктор-парашютист и мастер парашютного спорта. Уже одно это вызывало к нему особый интерес и уважение. Это и понятно. Кто хотя бы раз окунался в свободном падении в воздушный океан, тот знает, что это такое. А тут — более трёх тысяч раз.
     Вскоре, в начале осени, меня избрали секретарём комитета ВЛКСМ (или попросту комсомольцем) полка и я начал наводить порядок в должностной документации, знакомиться со своими подопечными комсомольцами. Среди карточек учёта я нашёл и Венину. Правда, в ней он почему-то назывался Сергеем. Чтобы понять, в чём дело, я обратился к начфину полка, капитану Шуре Бойко. Его кабинет был рядом и он в полку всех хорошо знал.
     — А это всё оч-чень просто, — сказал Шура. Начфин слегка заикался. — Когда-то командир п-полка поймал Веню в сильно н-нетрезвом виде. И н-на следующий день н-на разводе сказал, что Лазарев был как в-веник пьяный, и что д-даже его н-не узнал и ч-что теперь н-надо н-называть его н-не С-сергеем, а Веней. В-вот с тех пор и его В-веней и зовут.
     Вот, оказывается, почему Сергей Лазарев всякий раз как-то странно и застенчиво улыбался, когда я называл его Веней.
     Он был широкой души человеком. Невысокий, сухопарый, шустрый — он везде успевал, весело разговаривал с матросами на их родном доходчивом языке. Он как никто другой нёс ответственность за их жизни при десантировании. Он отвечал за их небесную жизнь.
     Мы с ним подружились. И хотя парашютных прыжков у меня было гораздо меньше, чем у него, но всё равно в общении с ним всегда ощущалось воздушно-десантное братство.
     А потом, через год, меня перевели в другой полк и на другую должность. С Веней мы стали видеться реже. Однажды я провожал на вокзале приезжавшую ко мне в гости маму. И там же я встретил Веню. Он ехал на парашютные сборы в Хабаровск на том же поезде, на котором уезжала и моя мама. И потом мама рассказывала мне о той какой-то особой заботе, которой окружил её в пути Веня. И его теплоту, и сердечность она много раз вспоминала.
     А ещё через несколько лет пришло известие, что Веня разбился. Причём разбился нелепо. С утра в учебном центре должны были быть тренировочные прыжки с парашютной вышки. Для этого к специальному замку на тросике надо было прикрепить тренировочный парашютный купол. Цеплялся он на земле, а замок находился на вышке. Вот за этим замком Веня и прыгнул, чтобы на тросике спуститься вниз. Но чуток не допрыгнул — сорвались руки. Ночью шёл дождь, висела морось — чилима. Вот он, возможно, и поскользнулся. Понятно, что надо было багром подцепить тот замок, что прикрепить к нему подвесную систему, и уж только тогда…
     Идут и идут годы. Иногда я вспоминаю Веню. Его лихую, устремлённую в небо жизнь. И особенно его добрую и застенчивую улыбку.
      
     МАЙОР ЩУКА
     Служил у нас в гарнизоне в соседнем полку майор Щука. Был он небольшого роста, сухопарым, невзрачным, но голос имел очень звонкий и пронзительный, как сирена. Уж ежели рявкнет на кого — точно насквозь просверлит. Что и говорить — и фамилия, и голос были у него необычными.
     Мне-то лично дела до него не было никакого. И хотя жили мы в соседних пятиэтажках, но встречал я его не часто. Однако простую историю, которую рассказал мне о нём мой приятель Лёха Никитин, я запомнил надолго.
     А сама история такова.
     — Для ремонта квартиры, — говорил Лёха, — майор Щука взял в своём же подразделении двух матросов. Они, как и положено, всё там штукатурили, белили, красили. И вот в один из солнечных дней дошло дело до покраски окон. Для этого бойцы положили через подоконник небольшую доску. Один из них, как противовес, сел внутри, а другой — с краской и кисточкой — снаружи. Вот так они сидят и красят. И тут вдруг пришёл домой майор Щука. Вошёл и прямо с порога: "Ну что у вас тут?!" От рёва его голоса матрос, что сидел внутри, подскочил по стойке смирно, а тот, что был снаружи, улетел вниз со второго этажа.
     Майор Щука подошёл к окну и увидел внизу перепуганного и перепачканного матроса.
     — Ну, ты как там? Живой? — спросил он.
     — Так точно, товарищ майор, — отрапортовал матрос.
     — Да разве это нормально?! — вздохнул и с горечью воскликнул майор Щука. — Всю-то красочку разлил!