Татьяна Скорикова _ И ВСЁ СВЯЗУЮЩЕЕ СЛОВО...
Московский литератор
 № 24, декабрь, 2014 г. Главная | Архив | Обратная связь 



Татьяна Скорикова
И ВСЁ СВЯЗУЮЩЕЕ СЛОВО...


    ПЛАКУН-ТРАВА
     И плакала плакун-трава,
     и росы возгорались ало,
     заря слезами умывалась,
     живая от войны едва...
      
     И плакала плакун-трава,
     и воздух был от гари горек,
     чреда разрушенных построек,
     край неба черен и кровав...
      
     И плакала плакун-трава,
     и закипала в сердце ярость:
     надежда на покой взорвалась,
     распалась на куски страна...
      
     И плакала плакун-трава,
     за раскалённым перекатом
     с надсадным грохотом раскаты
     неслись с далёких переправ...
      
     И плакала плакун-трава,
     и кто бы ты, друг-недруг, не был,
     взгляни на рдеющее небо,
     закон враждебности поправ...
      
     Испив из чаши синевы,
     почувствуй: мир небесный вечен...
     зачем же кровью человечьей
     горит роса плакун-травы?!
      
     БЕРЁЗОВАЯ РОЩИЦА
     Берёзовая рощица,
     о чём молчишь, скажи?
     Небесная пророчица
     и странница во ржи.
     Как свечечки исконные,
     ввысь тянутся стволы,
     и лики в них иконные,
     по-Божьему светлы.
     За луг ушла околица,
     закат в ручье погас,
     а рощица всё молится
     за каждого из нас...
      
     МАЛИНОВЫЙ ЗВОН
     Есть благоденствия минуты,
     когда, лучами озарён,
     ликует купол, и как будто
     горит в хрустальной выси склон,
      
     где вдалеке, за кромкой луга,
     ловя крестом осенний блик,
     храм, окрыляющий округу,
     виденьем сказочным возник.
      
     Сжимая сердце вещей грустью,
     из глубины седых времен
     во славу Господу над Русью
     малиновый струится звон…
      
     * * *
     Отзовётся грустью колокольный
     над Ордынкой и Остоженкой седой
     звон — небесный, белокрылый, вольный, —
     снегом пахнущий, разлукой и весной...
     Звон, в котором синий отзвук детства
     от Манежа до Садового кольца
     льётся — по Никитской — прямо в сердце,
     чуть касаясь стрункой солнечной лица...
     И опять потянет в поднебесье
     над Москвой подняться, как тогда,
     тихий звон — сияньем светлой песни —
     с хрупкой ноткой мартовского льда...
      
     В ПУТИ
     Перроны, вокзалы, разлуки и встречи,
     вишнёвых садов необъятный разлив,
     лиловой сирени воздетые свечи
     плывут сизокрылою стаей вдали.
      
     Ах, только бы с нею подняться над миром,
     и памятью вёсен его осветить,
     чтоб светлого мая негромкая лира
     всем людям сегодня звучала в пути.
      
     А рельсы — как струны, а вёрсты — как строки,
     по судьбам и весям несутся стремглав.
     Щемящее чувство весенней тревоги
     над вольницей шири, над росплеском трав…
      
     И кажется — можно коснуться крылами
     сосновых столетних вершин на ветру,
     озёра, пригорки и рощи в тумане
     дыханием утра навеять в строку.
      
     Лететь бы — лететь, отдаваясь простору,
     глотая взахлёб пробужденья земли,
     и верить, что в жизни есть счастье простое —
     увидеть родное гнездовье вдали.
      
     * * *
     Есть в шуме волн прощальное: «Прости.
     Я улетаю чайкой в поднебесье,
     где новый день лучом зари воскреснет.
     Я буду в нём тебе светить в пути».
      
     Есть в шуме волн извечное: «Всегда...»,
     прощаний и разлуки неизбежность
     и отражение в закате побережья,
     протянутого летом сквозь года...
      
     Есть в шуме волн крылатое: «Постой!
     Полёт продлить дано не только птице».
     Взлетим... и будем долго морю сниться,
     ловя губами неба синий зной...
      
     * * *
     Сети солнца…Тишина…
     Блеск янтарных вод…
     Волн мелодия слышна…
     Века мерный ход…
     Тонкой струйкою песка
     время мне в ладонь
     цедит медленно века,
     воздух и огонь…
     И в слиянии стихий
     под прибрежный плеск
     над волной парят стихи
     чайками с небес…
      
     * * *
     Прикипела сердцем к этому местечку:
     лес, стога и месяц — ревностный пастух —
     собирает стадо … Звёзды, как овечки,
     в Млечный путь вплетают свой небесный пух...
      
     Прикипела сердцем к этому местечку,
     где порой не встретишь даже ни души,
     где покой и воля, за оврагом — речка,
     запах разнотравья, вётлы, камыши...
      
     Прикипела сердцем к этому местечку,
     где вдали от шума городского дня
     яблоками с мёдом, прямо на крылечке,
     август по-хозяйски потчует меня...
      
     Прикипела сердцем к этому местечку,
     где изба да банька, белостволья синь...
     Прикипела сердцем... где заря — как свечка
     перед Ликом Спаса на святой Руси...
      
     * * *
     Под светлыми очами неба
     в лесной божественной тиши
     частицу солнца, луга мне бы
     взять для спасения души,
     а в строфы щебетанье птичье
     вписать, чтоб выдохом строки
     творилось летнее величье
     и пробуждались родники…
      
     А в белоствольном Подмосковье,
     где задымился Иван-чай,
     прильнуло б поле к изголовью
     по-матерински, у плеча,
     где тёплый добрый дух колосьев
     под васильковостью небес
     напомнит о дороге в осень
     и возвращении к тебе…
      
     МЕДОВЫЙ СПАС
     Я слушаю полдневность тишины.
     В неё, как в воды Леты, погружаюсь,
     там, где река, мгновенье отражая,
     таит в себе времён минувших сны...
     В соседском доме слышен детский смех
     и в отдалении — гуденье самолёта.
     День, полнясь солнцем, обнимает плотно
     небесной синевою вся и всех.
      
     Неспешно льётся где-то разговор
     о том-о сём... под щебетанье птичье...
     По-будничному летнее величье
     на старой даче август распростёр...
     Мне кажется, что нет ему конца...
     Столетие — ромашкой на ладони.
     Родное луговое заоконье...
     Медовый спас, как путник, у крыльца...