У  книгопродавцев поэзия нынче не в моде. Поэты теперь продают свои сборники только на выступлениях и соответственно в тех городах, где выступают. Поэтому редкая книга, изданная где-то за Уралом, добирается до столицы. Интернет не в счёт. Там "лайки" и отзывы ляпают по принципу "ты мне — я тебе", не читая. На модных электронных гаджетах стихи как-то тоже не особо читаются — там закладочку не сделаешь, понравившуюся строчку карандашиком или ногтем не отчеркнешь, чтобы потом перелистнуть, вернуться, осмыслить. Вот и варятся региональные поэты в собственном соку, не узнанные не раскрытые для других регионов России, а столичные ценители и критики вынуждены довольствоваться тем, что иногда можно выудить в завалах коммерческой макулатуры.
     Мне в этом плане повезло. Десять лет фестивалями по стране мотаюсь, а в Западной Сибири — так и вовсе имею собственного поставщика хороших книг. Почетный гражданин нефтяного городка Пыть-Яха, азербайджанский поэт, но русский писатель и переводчик Княз Гочаг периодически присылает мне книги, изданные в Тюмени, Ижевске, Ханты-Мансийске. А этот сборник приехал ко мне поездом Нефтеюганск — Москва, хоть и был издан в Санкт-Петербурге.
     Культурный спор двух столиц давно превратился в серию монологов, по крайней мере, в литературе. Какие-то книги печатаются и презентуются исключительно в Москве, какие-то в Питере. При этом северная Пальмира в своем снобизме старается не замечать первопрестольную (и первопечатную), а кичливая золотоглавая игнорирует изыски невских пиитов. Впрочем, книга новых стихов Дмитрия Мизгулина может считаться питерской только по упаковке и адресу издательства. По духу, по смыслу, по сути своей  стихи в ней собраны самые что ни на есть сибирские.
      
     Ещё сугробы в пол-окна,
     Ещё медведи спят в берлоге,
     Но сердцем чувствую — весна
     Вот-вот покатит по дороге.
      
     Тонкая ажурная вязь простых, но четко подобранных слов. Каждое как будто золотым гвоздиком прибито. И образы тоже вроде бы простые, но будто из детской сказки принесенные — понятные, ясные, четкие. В них есть что-то от великого Рубцова.
     Впрочем, близость к Рубцову, в стихах Мизгулина вряд ли случайна, даже если сам автор ее не признает, не выпячивает.
     Дмитрий Мизгулин — поэт русского Севера. Родился в Мурманске, учился в Ленинграде, живет и трудится в Ханты-Мансийске. Правда, успел поучиться и в Москве, в Литературном институте. У него даже Средиземноморье какое-то северное получается. Вот, например, в стихотворении "Афон":
      
     Здесь до небес — подать рукой
     И приходящие народы
     Не потревожили покой
     Извечно царственной природы.
      
     Только тот, кто хоть раз бывал в Заполярье, знает, что там, на высоких широтах небо кажется намного ближе — действительно, "рукой подать". Может, от этой постоянной близости неба даже это стихотворение о южном путешествии заканчивается теософической моралью:
      
     Краси — по-гречески вино,
     И мы с тобою пьем красиво.
     Здесь не нужна крутая ксива,
     И кто ты — Богу все равно,
     И с кем ты — Богу все равно,
     Когда ты с Богом заодно.
      
     Тема веры вообще золотой нитью проходит через практически все стихотворения этого сборника. Веры в утраченные идеалы, веры в дружбу, в справедливость…
      
     А жить так просто на Руси,
     Чтобы достичь пределов рая.
     Не верь, не бойся, не проси,
     Земным вождям не доверяя.
      
     Держись подальше от царей,
     И не играй с судьбою в прятки,
     И будет голова целей,
     И душу сохранишь в порядке.
      
     Не предавай, не унывай,
     Куда б не вывела дорога.
     И никогда не забывай
     Везде и всюду славить Бога!
      
     Это стихотворение я привожу целиком, потому, что оно, на мой взгляд, передает идею всего сборника. Конечно в книге нашлось место и бытовой иронии и социальным мотивам. Вообще стихотворения подобраны очень профессионально, когда с первой страницы до послесловия можно и нужно читать все подряд, как поэму, многоплановое, разноцветное, но единое произведение.
     Но по сравнению с предыдущим своим сборником лирический герой хоть и остался мудрым романтиком, горячим борцом с несправедливостью, но стал чуть спокойнее, философичнее. В "Чужих снах" не видно задиристой басенной сатиры поэта-бунтаря, как, например, в стихах Мизгулина из альманаха "Часовые памяти":
      
     И вечно бредут вслед за ним мимо гор, мимо сел.
     Но дремлет пастух, и бессильные свесились руки.
     И тянет отару тупой, своенравный осел,
     Не зная, куда и свернуть от назойливой скуки.
     Здесь всё бытовое и социальное, прошлое и настоящее воспринимается немного отстраненно, будто во сне.
      
     Стоял в одной шеренге,
     Равняясь на вождей.
     Считал чужие деньги,
     Учил чужих детей.
      
     Уставший лирический герой и сам отстраняется от мира, от окружающих.
      
     Не надо любви и участья:
     Мне это уже ни к чему!
     Какое же все-таки счастье —
     Немного побыть одному…
      
     И в этом одиночестве, в этом стремлении к Богу появляется вдруг угрожающее пророчество:
      
     … В преддверии последних сроков
     Не слышим слов, не видим снов,
     Своих не слушаем пророков,
     Чужих приветствуем волхвов.
      
     Молчим, речам вождей внимая,
     Нас поглощает пустота…
     И мы давно не понимаем,
     Что мы не те, что Русь не та,
      
     Что, обретая постоянство,
     Не замечаем смертный тлен,
     Что Богом данное пространство
     Исчезло в вихре перемен.
      
     И рухнут выси небосвода,
     И грянет грозно трубный глас,
     И равнодушная природа,
     Легко вздохнув, исторгнет нас.
      
     Помните лермонтовское: "Наступит год, России черный год…"? У пророка Лермонтова сбылось. Хотелось бы надеяться, что слова поэта Мизгулина останутся грозным предупреждением. Ведь предлагает же автор спасительное:
      
     Житейской зимы холода
     Пусть сердце твое не остудят,
     О Господе помни всегда,
     И Он о тебе не забудет!