|
Канарская тележка
На Канарские острова, где находился "Крузенштерн", я добирался самолетом. Чем еще туда из Москвы доберешься? С собой у меня было много груза. Помимо собственного багажа, почти на год плавания, надо было отвезти еще и сотню футболок с эмблемой "Рособоронэкспорта". Короче говоря, и вес, и объем моей поклажи был приличным. Когда мы прилетели в аэропорт Тенерифе, для перевозки этого груза к такси потребовалась тележка. Казалось бы, все просто — подходи и бери
так же, как у нас в Домодедово, откуда мы улетали. Но не тут-то было.
Все тележки в канарском аэропорту оказались скованными цепочками. Что бы отсоединить одну от другой, требуется в специальный замок вставить монету достоинством в один евро. Хорошо, что со мной летел мой товарищ, у которого эта монета нашлась в портмоне. А если бы его не было, то пришлось бы мне бегать и менять стодолларовую купюру. Если учесть, что ни английского, ни испанского языка я не знаю, то повозиться пришлось бы основательно. Среди многих достопримечательностей этого
центра мирового туризма наиболее яркое впечатление на меня отчего-то оставила именно эта тележка.
Два ястребка
В первые дни моего похода на "Крузенштерне" я увидел двух небольших ястребков. Может быть, это были и не ястребы, но, по-крайней мере, так их все называли, да и похожи они были на ястребов. Интересно было следить за этой пернатой парой. Они лихо лавировали между мачтами, кружились вокруг судна. Странно было видеть их в море. На воду они, естественно, не садились. Это же — сухопутные птицы. А мы, тем временем, все дальше и дальше отходили от берегов.
— Они у нас на фоке живут, — сказал мне однажды мой земляк старший матрос фок-мачты Олег Пузанов.
— А чем же они питаются? — спросил я. — В море же нет никаких мошек, а рыбу ловить они не умеют.
— Да ничем они не питаются, — ответил Олег. — Мы им хлеба накрошили, воду поставили. Но не пьют, не едят. Вот увязались за нами. Наверное, погибнут в море. До ближайшего берега миль пятьсот.
Дня через три наши ястребки исчезли так же неожиданно, как и появились.
Сверчок
Местом наиболее задушевного общения на судне, на мой взгляд, является ют. То есть — палуба в кормовой части судна. Именно здесь собираются курильщики, здесь до глубокой темноты не стихают разговоры, иногда звучит гитара, короче говоря — место уютное. Именно сюда поздней ночью вдруг прилетел какой-то большой, размером с куриное яйцо, жук. Он был черным, блестящим. Его туловище глянцево сияло в свете палубных фонарей. У него были длинные и быстрые лапы.
Кто-то в испуге крикнул: "Дави его"! Но все почему-то отбежали в сторону. В это время жук юркнул под привод Дэвиса — запасное рулевое устройство — и там спрятался. Вскоре на шум подошел наш научный сотрудник и сказал, что скорей всего — это был обычный сверчок. Он даже нагнулся и попытался найти его в темноте. Но так и не нашел.
— Хорошо, что вы его не раздавили, — сказал наш судовой "Паганель". — Помните, отчего у Буратино начались неприятности?
После выразительной паузы сам же и ответил: "Оттого, что он обидел сверчка".
Открытие
Как понять, что ты уже находишься в Южном полушарии? Тем более что в нем ты еще никогда не был.
Мне сказали, что есть очень наглядные приметы. Например, вода в раковине.
Когда у нас на родине вода уходит в трубу, то водяная воронка кружится при этом по часовой стрелке, а в Южном полушарии — наоборот.
Я не поленился, набрал воды в ведро и вылил ее в раковину. Точно! Вода кружится в обратную сторону.
Казалось бы, чего там — ну, крутится себе вода по-другому.
А на душе так хорошо, словно какое-то личное открытие совершил: очевидное, но невероятное, да и только.
Южный крест
Я представлял его совсем не таким, каким увидел. Не знаю почему, но более всего в походе мне хотелось увидеть именно его — созвездие Южного Креста.
А оно оказалось совсем не таким, как я его себе представлял. Это вовсе и не равносторонний крест, а скорее ромбовидный. Почему-то мне он напомнил очертания воздушного змея.
Четыре различных по яркости звезды по краям. Если мысленно создать внутри этого созвездья перекрестье, то центр даст точное направление на юг.
Но дело не в том, направление можно определить и по компасу. Дело в другом. Стоишь на палубе ночью, смотришь на этот крест и думаешь: "Вот ведь оно, чудо-то какое!"
А он сияет из немыслимой дали, из глубины мерцающей вселенной, смотрит на тебя и благословляет: "В добрый путь вам, моряки-странники!"
И хорошо на сердце. Стоишь и бормочешь: "Над нами Южный крест, над нами Южный крест!"
Просто фантастика.
Смерч
В Индийском океане я впервые увидел смерч. Настоящий смерч.
Небо было плотно затянуто серыми облаками, и оттуда — из облаков в океан подвижной струей сползала гигантская водяная змея. Эта картина зачаровывала.
Смерч гулял по океану на приличном отдалении от нашего судна, но было хорошо видно, какую огромную массу воды он взвихряет и уносит ввысь.
Наши фотокоры как по команде выбежали на полубак, и все щелкали затворами фотоаппаратов, стараясь запечатлеть это явление. Кто-то из них сказал:
— Хорошо бы он подошел к нам поближе. Заснять бы его крупнее.
— Ну, уж нет, — тут же возразили ему, — а то сорвет с палубы все наши спасательные шлюпки и унесет их вместе с твоим фотоаппаратом.
Луна на экваторе
Забавная Луна на экваторе. Она — живая. Воздух ночью становится прохладнее, чем вода в океане, и вверх — к небу — мощными потоками поднимаются испарения. И Луна в этих теплых воздушных массах начинает по-особому светиться, играть и даже пульсировать.
Выйдешь на полубак или на ют и смотришь на нее, словно лунатик. А она, будто ощущая на себе любопытный взгляд, все меняет и меняет свои тона и краски. То она ярко-оранжевая, как апельсин, то окрасится в персиковые тона, то станет лимонно-желтой. Важно не торопиться, а подождать, и она непременно покажет свой неожиданный тропический наряд.
А еще интересно смотреть, как на экваторе день за днем, или точнее — ночь за ночью — нарождается месяц. У нас в Северном полушарии месяц идет слева направо. Вспыхнет вначале, даже не серпом, а тоненькой яркой линией и потом растет, растет. В Южном полушарии месяц нарождается наоборот — слева направо. Смотришь, и глазам не веришь: "Неужели, в самом деле — в другую сторону"?
Но более всего интересен месяц на экваторе. Там он словно не знает, в какую сторону ему податься. И тогда он поступает очень хитро. Месяц на экваторе идет не справа и не слева, а сверху вниз или снизу вверх.
Казалось бы, все это уже давно известно не только ученым, но и обычным морякам-странникам. Однако увидишь это сам и чувствуешь, что совершил какое-то очень важное личное открытие.
Парусный лес
Когда я только-только попал на "Крузенштерн", то подумал, что вокруг меня целый парусный лес. Посмотришь вверх — белым-бело. Парусов, действительно, было много. Они были разнообразными: прямыми, косыми, прямоугольными. Попробуй-ка, разберись в них, запомни хотя бы их названия!
В одной из бесед с капитаном, я спросил:
— Долго, наверное, надо здесь поработать, что бы разобраться хотя бы в названиях парусов?
— А чего тут разбираться-то? — ответил он. — Тут все легко запомнить. У нас четыре мачты. На первых трех — паруса, по сути, называются одинаково. Самые нижние — по названию мачт: фок, первый грот и второй грот. Остальные совсем просто — снизу вверх — нижний, далее верхний марсель, затем нижний, за ним верхний брамсель, и на самом верху — бом-брамсель. Так — на всех трех мачтах. Остается запомнить названия лишь на кормовой — бизань мачте. Нижний парус там — апсель, средний — трисель,
а верхний — гаф-топсель.
— Но ведь есть еще и косые паруса, — сказал я.
— Это еще проще, — ответил капитан. — На бушприте у нас четыре "косяка". Впереди всех — фор-стень-стаксель, за ним — кливер, потом — мидель-кливер и далее — бом кливер и кливер-топсель.
— А косые паруса между мачтами?
— Между грот-мачтами они называются стакселями. Внизу — грот-брам-стень-стаксели, а вверху — грот-бом-брам-стень-стаксели. Остается запомнить лишь название "косяка" перед бизань-мачтой — это крюйс-стень-стаксель.
— А сколько всего парусов на судне?
— Максимально — тридцать четыре паруса.
"Почти, как букв в алфавите, — подумал я. — А сколько может быть вариантов их постановки в зависимости от курса судна и ветра"?
Последний вопрос я задавать не стал. Мне и так все стало ясно. Надо лишь поработать на парусном судне лет тридцать, как капитан, и тогда все будет совсем просто и понятно.
Шквал
Вначале мне показалось, что это я уже где-то видел. Примерно так же стремительно несутся по морю десантные корабли на воздушной подушке. Только в данном случае, по океану летел не корабль, а темная туча. Она подобно огромному шару вминала под себя воду, и по краям ее вздымались брызги. Облачность была низкой, и сама эта туча быстро скользила, соединяя небо и море. Я лишь успел подумать: "А ведь она на нас летит"!
Тут же все потемнело. Засвистели снасти. Штормовые паруса зазвенели от натуги. Судно резко накренилось на правый борт. Мощным ливнем окатило палубу. Следом ударила в борт волна. Наш "Крузенштерн" застонал возмущенно, точно боец после нечестного удара. Он весь напрягся, готовясь к дальнейшей битве.
Однако вскоре все стихло. Шквал, тем же темно-сизым шаром откатился прочь и помчался дальше, куда-то через Индийский океан к берегам южной Африки.
И будто в награду за испытание в этот же день, вечером, во все небо вспыхнула двойная радуга. Она долго сияла в небе гигантскими коромыслами, словно осеняя и благословляя наш путь своим поразительно-ярким семицветьем.
Сирень и одуванчики
В Ушуайа возникает ощущение сказки. Отсюда, с крайней точки южноамериканского материка, суда возят туристов в Антарктиду. Идешь по улицам этого небольшого городка и думаешь: "Так не бывает". На календаре декабрь холодный, а вокруг лето. Причем, не какое-нибудь тропическое — с пальмами и пляжами, а наше — российское.
Едва мы сошли с нашего судна, как нас встретила целая поляна одуванчиков. Желтых, пушистых, улыбчивых. Точно такие же одуванчики повсюду растут у нас в мае. Проходим чуть дальше — на газонах лиловый люпин.
— Ну, это же мы просто домой приехали, — восторженно говорит мой товарищ. Он — художник. Он нагибается над каждым цветком и подолгу рассматривает его. И вообще — он без устали фантазирует и ликует как ребенок. А ему уже — седьмой десяток.
Мы поднимаемся в гору по узким улочкам этого приморского городка и не устаем восторгаться. Вот перед нами куст сирени. Подходим, нюхаем. Точно — сирень! У нас — зима, а в Южном полушарии — лето.
— Помните сказку "Двенадцать месяцев"? — спрашивает меня мой попутчик. И тут же продолжает: "Вот куда надо было ехать падчерице в декабре за подснежниками. И никакие Братья Месяцы бы ей не понадобились!
— Да, — охотно соглашаюсь я, — устроилась бы уборщицей или прачкой к нам на "Крузенштерн" и вскоре оказалась бы здесь — в Аргентине, на краю света.
— Нет, — возражает мне мой товарищ, — не надо из сказки делать грубую реальность. Уборщица или прачка — это не то. Лучше бы сразу, мгновенно. Захотелось зимой сирени, взмахнул волшебной палочкой — и ты в Ушуайа.
— Если будет волшебная палочка, — подзадориваю его я, — то и на край света лететь не надо. Взмахнул — и полная корзина любых цветов у вас будет и в декабре, и в январе прямо в питерской квартире.
— Ну что вы все приземляете, — укоризненно посмотрел на меня художник. — Да и зачем здесь волшебная палочка? Здесь и так — сказка.
Реплика
На судне есть художник — Андрей Петрович Красильщиков. Он пишет и хранит свои картины в парусной мастерской. Там у него рабочее место.
Однажды, когда на судно налетел шквальный ветер и "Крузенштерн" резко накренился на правый борт, Андрея Петровича чуть было не раздавило. Рядом с ним со свистом пронеслась и врезалась в борт огромная, килограмм на двести, швейная парусная машина. С верхней полки, и тоже почти вплотную с художником, просвистел тяжеленный рулон запасного паруса. Кроме этого, вблизи мольберта пролетел большой пень. Именно пень. Его парусный мастер — Лев Николаевич Орлов — использовал,
как своеобразную наковальню для установки
люверсов — металлических заклепок-отверстий в ткани паруса.
Пережив тройное испытание, Андрей Петрович за обедом во всех цветах и красках рассказал о своем чудесном спасении.
Этот рассказ явно не понравился парусному мастеру, который сидел с ним за одним обеденным столом. По идее-то, конечно же, и швейную машину, и рулон парусной ткани, и злополучный пень надо было закрепить по-штормовому. Но кто же знал, что шквал налетит так неожиданно, и что в это самое время в мастерской будет находиться Андрей Петрович.
Все сочувствовали нашему художнику, советовали ему в этот день больше не работать, а взять да и отметить свой второй день рождения. Лишь один парусный мастер долго сидел, насупившись, и молчал. Но потом все же и он сказал:
— Да что вы все тут разахались? Ничего не случилось. И не могло ничего случиться. Петрович у нас — верткий. Его даже вилами в мешке не заколешь.
Порт-Элизабет
В семь утра, как обычно, по громкой внутрисудовой связи объявили подъем. Четвертый помощник капитана ровным голосом сообщил курс, скорость и местоположение судна. Все это было привычно — каждое утро проходила подобная информация. В этот раз она отличалась лишь небольшим лирическим отступлением.
— Справа на горизонте можно наблюдать огни города Порт-Элизабет, — позволил себе небольшое дополнение вахтенный помощник.
А было еще темно. Я взглянул в иллюминатор, который находился с левого борта, и подумал, что вот и африканская земля показалась, скоро увижу ее собственными глазами. И будет это не просто далекая неизвестная земля, а город с красивым названием Порт-Элизабет.
С этими мыслями я еще решил немного подремать, чтобы просозерцать не просто мерцающие огни далекого города, а весь этот город в утреннем свете.
Вскоре, минут через тридцать, я вышел на палубу, но города так и не увидел. С правого борта на горизонте всходило солнце. Оно нежно осветило все небо персиковым светом. В золоте лучей тонко играли перистые облака, а их небесный отсвет падал на черно-синюю гладь океана и окрашивал ее в палевые и охряные тона.
Как не всматривался я в эту лучистую даль, но города Порт-Элизабет, так и не увидел. Далековато было до берега. Ночные огни, очевидно, проглядывали, а в солнечном свете — не видать. Наверное, это очень красивый город. Не случайно же плывут над ним такие трепетные и нежные облака.
Свистит кто-то…
Как-то сидел я ночью на юте — курил.
А поздно уже было. Никого вокруг нет. Тихий океан на сотни миль вокруг. "Крузенштерн", как мощная птица идет под парусами миля за милей. Тихо — главные двигатели не работают.
Сижу я, смотрю в небо на звезды и слушаю, как шумит волна за бортом. Хорошо так сидеть и думать. И вдруг слышу — свистит кто-то рядом. Тоненько так посвистывает. Я подошел к леерам, вслушался. Нет, это не ветер в снастях, не корпус судна — живой свист. Словно какая-то малая птичка прилетела к нам и посвистывает. Так и не понял я, откуда шел этот тоненький посвист. Может океан, подумалось, какие-то сигналы нам подает.
На следующий день я рассказал об этом свисте моему товарищу.
— Наверное, это души моряков с нами так разговаривают, — сказал он. — Океан — это же тайна. В нем Вселенная отражается.
|