Сижу я у дяди Лёни в унылой комнате и слушаю его поучительные рассказы "про жизнь", а он выпьет залпом полстакана водки, занюхает черствой коркой бородинского хлеба и продолжает: — Я в твои годы уже с учительницей по английскому… Сколько тебе? Четырнадцать? Ну, вот. Она ещё молодая была, лет на пять старше меня, — посмеивается дядя Леня и зачерпывает ложкой суп трехдневной давности. — А какие отметки она мне в классном журнале ставила!..
— Ну что? Хочешь? — дядя Леня подмигивает и показывает кивком на остатки в бутылке.
Я отрицательно качаю головой.
— А зря!.. Каждый настоящий мужчина должен уметь пить и баб обхаживать! А вообще, камрад, работать иди на стройку, — он задумчиво улыбается и сжимает в увесистом кулаке свою нестриженную, "под Солженицына", бороду. — Это профессия творческая, с ней не пропадешь… Машину купишь, хату отстроишь! Главное, надо уметь с людьми справляться: кому подзатыльник, а кому матом! — он раскатисто хохочет. Голос у него мягкий, приятный. — Матом покрыть уметь надо. А
ты думал! — дядя Лёня опять комкает бороду. — Чтобы тебе ничего ответить не смогли, понял? Вот так-то… Да ты не стесняйся, ешь! — он пододвигает ко мне маленькую, в застарелых потеках, кастрюлю, в которой колышется что-то мутное.
— А как же я на стройку попаду? — не принимая угощения, смотрю я на своего благодетеля: неужели поможет?
— Не боись! — ухмыляется он. — Приезжай ко мне, не пропадешь! В магазин будешь бегать… В училище тебя устрою… — Он ищет глазами новую бутылку. — А ты чего сидишь? Давай бегом в магазин!
Дядя Лёня протягивает мне пустые бутылки и деньги.
— Сухач не покупай, только водку!
…Я привык к таким поручениям и поэтому побежал в "гастроном". Там меня уже знали и давали спиртное без проблем. Правда, поначалу дядя Лёня несколько раз лично приходил со мной и представлял меня продавцам — чтобы помнили.
Вернувшись в наше общежитие, я пешком поднялся на седьмой этаж, так как лифт безнадежно стоял. За три года почти постоянного бездействия он уже покрылся толстым слоем пыли, какой-то трухи, а паутинные завесы в шахте напоминали еловые лапы.
На одном из этажей я увидел запыхавшуюся вахтершу. Как жук-навозник, она катила впереди себя тележку с полным мешком бутылок. Старушка была увешана пакетами и сумками, в которых беспорядочно и громко, на всю общагу, звенели опорожненные бутылки.
Заслышав "колокольчик" бабы Нюры, общежитские девчата и парни выносили имеющиеся бутылки в коридор: баба Нюра экономила время, не тратила его на хождение по комнатам… Хоть и получала она зарплату и пенсию, но бутылочный бизнес пришелся ей, видно, по душе. Баба Нюра очень не любила тех, кто сам сдавал бутылки в магазине, и, когда дежурила на вахте, не звала таких к телефону, не передавала записок, не пропускала к ним посетителей.
Вот и нужная дверь. Я постучал три раза — наш пароль, — и дядя Лёня открыл мне.
— Камрад, я уже заждался!
По мере того, как я выставлял одну за другой бутылки на засыпанный крошками стол, дядя Лёня все больше веселел, потирал руки и, казалось, вот-вот запляшет. Толстые его щеки, по крайней мере, уже дергались в какой-то радостной пляске.
— Ну, ладно! Давай, давай, иди! — заторопил меня он, выпроваживая за дверь. — Потом придешь…
За время дружбы с дядей Лёней мы обсудили много тем: и мою безотцовщину, и его одиночество, и национальные проблемы, затронули и бизнес. Иногда просто сплетничали, и он бранил одних женщин, а других превозносил до небес. Рассказывал, чего только не делал ради них. Но особенно он любил читать мне главы из своих будущих романов. И, когда какой-то отрывок ему казался удачным, он бил себя в грудь кулаком и говорил:
— Читайте Порохова!
Порохов — была его фамилия…
…Спустя пять дней после очередного затворничества, дядя Лёня вышел из своей комнаты. С похмелья его не узнать: волосы и борода всклокочены, щеки опавшие, глаза озверевшие. Подозвав меня, он вернулся в комнату, открыл двери шкафа — там стояло много бутылок. У меня заблестели глаза: это была награда за мои труды.
Дядя Лёня высморкался в штору и, поматерившись немного, уставился удивленно на меня:
— Ты еще здесь?
Работы было много: я носил бутылки на кухню, потом мыл их с большим усердием: в магазине принимали только чистые. Наши соседи, тоже писатели, как и дядя Лёня, заинтересованно сновали по коридору, заглядывали ко мне на кухню. То днём с огнём никого не сыщешь, а тут, как нарочно: кому стакан воды понадобился, кому потребовалось бумажку выбросить в мусорное ведро.
Одним рейсом в магазин я не отделался — слишком большое счастье привалило. Шила в мешке не утаишь, бутылки в сумке предательски позвякивали. Проходя мимо вахты, я нарочно старался, чтобы они звякнули громче, и видел по глазам бабы Нюры, что эти звуки не оставляли ее равнодушной: она в уме подсчитывала убытки, нанесенные мною.
К концу дня, сдав все бутылки, я сел на лестницу перед своим этажом и подсчитал прибыль. Сначала не поверил своим глазам, потом, довольный собой, откинулся на ступеньки. Где-то на нижних этажах начиналась драка: слышались крики, отборный мат… Наверное, впервые я не испытывал желания пойти посмотреть, что там происходит. Мне хотелось побыть одному.
…Когда я проходил мимо комнаты дяди Лёни, дверь открылась — видно, он уже давно поджидал меня. Дядя Лёня сунул мне в руки пакетик с супом и кастрюлю с забродившими остатками еды.
— Свари новый! — увидев моё недовольное лицо, с присвистом добавил: — Я же тебе бутылки дал? Дал! Вот и давай. Друзья должны помогать друг другу. Понял, камрад?
Через час, приготовив суп в отмытой до блеска кастрюле, я занес его в незапертую комнату и поставил на стол, заваленный всякой всячиной: грязной посудой, лекарствами, книгами, тряпьём. Дядя Лёня спал на полу, кашлял во сне. В комнате было тепло, но стоял ужасный запах. В шкафу скреблась мышь. Без стука вошла женщина, знакомая дяди Лёни, и я вышел.
Следующий день для меня был праздником. Я ходил по городу, ел мороженое в кафе "Пингвин", о котором прежде слышал только по рассказам одноклассников, покупал пиццу и чебуреки. Потом у друга распили бутылку "сухача" — все же мужчины! Под вечер я пришёл в общагу и начал думать о деньгах. Мне хотелось попробовать много вкусных вещей, хотелось японских кассет и много чего другого. Там, где мы с мамой жили раньше, ничего подобного я никогда не видел
и даже не знал, что такое существует в природе.
…Теперь я каждый день собирал бутылки в общежитии, брошенные около мусоропровода, и сдавал в ближайшем магазине, а если их не принимали — относил на приёмный пункт. Вот тут-то приходилось попотеть: полчаса пехом топать, да в очереди не меньше стоять. Жаль, дядя Лёня уехал, и приличного заработка поэтому не было. Время от времени он уезжал надолго — то к престарелым родителям, то к очередной невесте…
На прелести жизни денег не хватало, и я стал следить за бабой Нюрой: куда она прятала свои бутылки? Ведь она не сразу же несла их в магазин?
И вот однажды, услышав знакомые "трели" и шумную походку нагруженной бутылками бабы Нюры, я пошел за ней. Долгое время я думал, что она прячет свои сокровища в комнатке, в которой ночевала. Баба Нюра спустилась на второй этаж и пошла в конец коридора. И потом исчезла за поворотом, как сквозь землю провалилась! Но в этом закуточке не было никаких комнат! Была только дверь на пожарную лестницу, так называемый запасной выход. На моём этаже дверь на эту
лестницу была всегда заперта, и ключ хранился на вахте. В случае пожара — попробуй открой! Надо сначала с самого дальнего отсека седьмого этажа сбегать на первый этаж!
В закутке было темно. Тут я услышал звон бутылок прямо за дверью, осторожно толкнул ее рукой — и она открылась. К моему удивлению, я обнаружил, что на двери не было замков — только дырки от них! Я понял, что это была единственная дверь, через которую можно было беспрепятственно попасть на запасную лестницу. Оставалось только дождаться, когда баба Нюра уйдёт, чтобы проникнуть в её тайное хранилище…
Свои сокровища баба Нюра сначала прятала в самом низу, на первом этаже, — в картонных коробках, в целлофановых мешках, в старых спортивных сумках, в холстине. Потом, когда тары стало не хватать, бутылки появились повсюду, аккуратно составленные прямо на полу и на ступеньках лестницы. Здесь они поднимались вверх почти до второго этажа, занимали добрую половину всего прохода, напоминая эскалатор метро, переполненный людьми.
Готов спорить с кем угодно: заветной мечтой бабы Нюры было увидеть всю лестницу, от первого до последнего этажа, заставленную бутылками. По себе знаю!
…Теперь я гулял по Москве и смело смотрел на витрины многочисленных ларьков. Если мне нравилась какая-нибудь мелочевка: жвачки, наклейки, ножички из пластмассы, значки — я брал втихаря вахтершины бутылки и сдавал их. Благодаря бабе Нюре у меня появился постоянный запас "не отмытых" денег, о которых мама не догадывалась…
Но время шло, и баба Нюра стала замечать исчезновение бутылок. Может быть, даже подозревала, что я их брал, но мне не говорила. Зато когда моя мама и отчим проходили возле вахты, непременно жаловалась на меня: и лифт, по ее словам, я сломал, и шум устраивал, и грубо с ней разговаривал.
Однажды я зашел в закуток, чтобы взять немного дармовых бутылок перед праздником, уже и присмотрел, что из еды себе на них куплю. Пнул по привычке дверь на пожарную лестницу, но она не открылась. "Видно, бабулька додумалась", — удивился я и даже испугался: что последует за этим? На всякий случай здороваться с бабой Нюрой начал. Хотя, если разобраться, бутылки-то были общежитские! Не она же их покупала! Но все-таки почему-то было тревожно на душе…
Жалко, конечно, что все неожиданно рухнуло. Если бы предполагал такой конец — в один вечер бы все бутылки уволок, перепрятал бы в собственный тайник… Что ж, оставалось глотать только слюнки…
Дядя Лёня приедет не скоро, с бабой Нюрой в прятки не сыграешь…
Придётся искать новый бизнес.