Анна Маякова __ ПОКА МЫ ЗДЕСЬ...
Московский литератор
 Номер 08, апрель, 2012 г. Главная | Архив | Обратная связь 

Анна Маякова
ПОКА МЫ ЗДЕСЬ...

     
     Этот август мне запомнился навсегда. И не чудной погодой, и не урожаем яблок на даче, и не заграничной поездкой. В этом августе у меня случился инсульт. Не могу описать чувство, которое я испытала, проснувшись утром и ощутив в голове какую-то вселенскую пустоту, словно злой волшебник опустошил ее за ночь. Надев халат, словно лунатик, я вышла на кухню, где моя подруга Зина из далекого Норильска курила свою утреннюю сигарету.
     — Доброе утро, Анечка! Как спалось? — сказала она и улыбнулась.
     У нее замечательная сияющая улыбка, очаровавшая меня в нашу первую встречу. Я люблю Зиночку. Подхожу к ней, обнимаю, мычу что-то в ответ, делая вид, что еще не совсем проснулась. Странно: я ее слышу, понимаю, но ответить не могу. В голове — пустота, в сердце — тревога и страх. "Господи, что со мной? Не понимаю". Зина для меня — словно за толстым стеклом: я с одной стороны, она с другой. Чтобы скрыть свое состояние, я полезла в холодильник, достала продукты, положила их перед подругой и, улыбнувшись, пошла в ванную. Зина сегодня в полдень уезжает…
     На работе было еще хуже. Пришел е-мейл из Англии от нашего партнера, и я по долгу службы должна была его перевести. Обычно на это уходило пять минут. В этот раз я сидела у компьютера около часа, тупо уставившись в экран и пытаясь соединить воедино свое расползающееся сознание. Я с трудом соображала: вот текст на английском, я его должна перевести на русский. Это понятно, но дальше-то что делать?.. Я смогла написать лишь: "Дорогой Виктор Иванович, я рад вам сообщить…". Мой мозг отчаянно сопротивлялся и не хотел сообщать Виктору Ивановичу, что написал ему английский партнер. Похоже, я сошла с ума. Да, я не могу говорить, я все забыла, все свои иностранные языки, знанием которых так гордилась. Сотрудники в офисе притихли, поняв, что со мной что-то не так. На их вопросы я отвечала однозначно: угу, нет, и пожимала плечами, когда нужно было сказать "не знаю".
     Наконец, в моем воспаленном мозгу созрело понимание: да, я сошла с ума, я все забыла, я разучилась говорить, а поскольку я теперь бесполезный, никому не нужный здесь человек, то нужно уйти. Как в замедленном кино, видя себя со стороны, я собрала вещи, а их оказалось неожиданно много: книги, косметика, открытки, и пошла к выходу. Наш директор Виктор Иванович, русский богатырь с Урала, поспешил за мной в коридор, стал деликатно спрашивать, что у меня случилось, приду ли я завтра. Я лишь качала головой, бормотала что-то невнятное, и на прощанье, уже стоя у лифта, как настоящая сумасшедшая, послала ему воздушный поцелуй. Я прощалась с ним и со своей прежней жизнью. Я больше никогда сюда не вернусь — это я точно знала. Я уходила навсегда.
     Дома меня ждала радость — дочь Надежда вернулась из Одессы, где провела отпуск. Загорелая, красивая, веселая. Мы поцеловались. Боковым зрением я увидела ее подружек, пьющих чай на кухне. "Мамочка, садись с нами!" — пригласила меня дочь к столу. Вымыв руки, сажусь. Девчонки смеются, болтают, о чем-то спрашивают меня. Я как во сне, отвечаю однозначно. У меня странное чувство: мир сам по себе, а я сама по себе, совершенно автономно и отдельно — внутри своего больного мозга.
     — Ты плохо себя чувствуешь, мама? Пойди, приляг, — заметила мое состояние дочь. Проводила в комнату, спросила: — Может, у тебя какие неприятности? Расскажи мне, тебе легче станет.
     Я покачала головой. Дочь села рядом, взяла меня за руку, но кроме абракадабры, которая вырывалась из моих уст, ничего не услышала. Я убрала руку и закрыла глаза. Почему-то вспомнился Вертинский: "Доченьки, доченьки, доченьки мои! Где ж вы, мои ноченьки, где вы, соловьи?"
     При чем тут соловьи?..
     На следующее утро дочь решила отвезти меня в ближайший психоневрологический диспансер на консультацию. Остановились неподалеку от церквушки из красного кирпича, поскольку дальше проезд был закрыт. Я отметила стаю черных ворон, облепивших высокую колокольню. "Плохая примета. Скоро и по мне зазвонит колокол", — подумала я, шагая рядом с дочерью по тенистой аллее к центральному корпусу. Эта юдоль печали, психоневрологический диспансер, была отделена от мира высоким забором, за которым густые заросли кустов и деревьев скрывали несколько двухэтажных домов с решетками на окнах.
     Мне совсем не было страшно, ведь меня не посадят в этот дом с решетками, как маму. В памяти всплыл мрачный серый дом, стоящий на отшибе. Папа, постаревший, печальный — у окна в комнате свиданий. Искаженное мамино лицо, когда она бросила апельсином в мужчину, одетого в военную форму… Я вернулась в реальность. Мысли были об одном: я не сумасшедшая, я не агрессивная, я нормальная, я все понимаю, только говорить не могу. Мы долго ждали у кабинета, пока нас не принял психиатр, ухоженный и самодовольный, видимо, давно практикующий и уверенный в своем неоспоримом превосходстве над пациентами вроде меня. Врач предположил, что мое состояние — это результат стресса из-за увольнения. Я запротестовала: "Н-нет, н-нет!" Тогда он дал мне прочесть какой-то текст. Я читала исправно, но на вопросы ответить не смогла, хотя и пыталась. В мое голове что-то происходило, какое-то странное неясное движение. Чтобы остановить его, я взялась руками за голову и сжала ее.
     — Вам плохо? — спросил врач.
     Я покачала головой. Мне было ни плохо и ни хорошо. Мне было никак. Тем не менее, я отметила, что врач с интересом смотрит на Надежду, которая как бы была главной, отвечая вместо меня на все его вопросы. "Девочка моя, вот и пришло время тебе отвечать за маму", — пронеслась мысль в голове.
     — Невроз, нарушение речи, — констатировал врач. — Раньше дамы падали в обморок, а сегодняшняя жизнь диктует другие реакции. Полечим недельки две амбулаторно, и все пройдет. Не волнуйтесь. Я выпишу вашей маме хорошие лекарства.
     … Мне нужно принять таблетку, выписанную врачом, но я боюсь. Я хочу дотянуть до вечера, чтобы, выпив таблетку, уснуть и забыться. Дочь рядом, она настаивает, я сдаюсь и выпиваю эту "чашу с ядом" — никогда не любила таблетки, бр-р! "Кончилась моя трудовая жизнь, — думаю я, — теперь я больной человек. Лечусь в психоневрологическом диспансере, совсем как мама. Как ни пыталась я избежать ее печальной участи — не получилось". С этими грустными мыслями я засыпаю.
     На следующий день Надежда везет меня к другому, на этот раз знакомому врачу. Он сидел за столом, когда мы вошли в кабинет. Я скользнула по нему взглядом. "Грузный, умное лицо, туфли за двести долларов", — отметила про себя. Он говорит академично, используя медицинскую лексику, подробно расспрашивает дочь о моем состоянии. Выслушав, выносит приговор:
     — Я полагаю, это инсульт. В соседнем здании сидит невропатолог, — берет трубку, чтобы позвонить. — Ведите маму туда.
     О Боже! Инсульт! Я обмерла — от инсульта умер мой отец. Перед глазами кадр из прошлого: я тихонько вхожу в комнату отца. Он недвижно лежит на кровати, его лицо спокойно. Он молчит, он парализован. Лишь две слезы, выкатившиеся из глаз, говорят о том, что он узнал меня и его мозг еще жив. Об инсульте я знала мало — это кровоизлияние в мозг, в результате которого может наступить смерть, может быть поражена память, речь, движение. Я осознаю, что у меня поражена речь, возможно, память, но двигаюсь я нормально — это хорошо. Невропатолог — приятная женщина со старомодным пучком и голубыми, словно выцветшими глазами. Она побеседовала с дочерью, постучала молоточком по моему правому колену, затем по левому, попросила показать зубы, как на ярмарке лошадей. Я сделала это, хотя и не чувствовала себя лошадью.
     — Нужно сделать МРТ, — сказала невропатолог.
     Мы покорно спустились за ней вниз в подвальное помещение, где уже гудел загадочный большой аппарат. Меня поместили в капсулу.
     — Аппарат будет шуметь минут двадцать в разных режимах. Если будет страшно, сожмите эту грушу, — напутствовала меня врач перед тем, как закрыть капсулу.
     Я оказалась в кромешной тьме, аппарат гудел, страх обуял меня, руки, ноги похолодели. Хотелось закричать: "Откройте! Выпустите меня! Я не хочу!" Но я преодолела страх и выдержала испытание — я не нажала на грушу. Через полчаса мы с врачом уже рассматривали снимок.
     — Вот это пятно величиной с пятак и есть инсульт, — сказала врач, указывая на большое светлое пятно в сером пространстве мозга. — Вас нужно немедленно госпитализировать и лечить. Больница рядом, у метро "Спортивная".
     …Я рассеянно смотрела в окно машины на мелькающие мимо дома, на синее небо, на заходящее солнце — стоял август. "Какой чудный день, — подумала я. — А мне уж не гулять…"
     Приехали. Меня берут в больницу — ведь нужно немедленно приступить к лечению, но мест нет, и я буду лежать в коридоре. "В коридоре…" Я стала плакать. Не рыдать, а просто плакать, тихо и безнадежно. Дочь меня успокаивала, вытирала слезы. "Какая у меня замечательная дочь, — думала я, немая, бессловесная. — Она меня не оставит в беде".
     Подкатили коляску, посадили, повезли по бесконечным больничным коридорам…
     …Мне лучше. Я прихожу в себя. Несколько дней подряд мне ставили капельницы, много капельниц, и — о чудо! — я вновь стала говорить. Исчезло ощущение пустоты в голове, ушло чувство отделенности от мира. К тому же меня перевели из коридора в палату, где лежало пять женщин, перенесших инсульт. Проблемы у всех были разные: одна не говорила, как я, другая не ходила — ноги отнялись, у третьей рука была парализована. Естественно, ходячие помогали лежачим. Я лежала рядом с бабушкой с растрепанными седыми волосами, которая даже ложку не могла держать, и я ее кормила, приговаривая: "Еще ложечку, бабушка, еще одну …" В палате мы вели бесконечные разговоры, и это мне безумно нравилось. Господи, я не знала, что это счастье — просто говорить! Просто сказать: "Доктор, я вам благодарна".
     Мне назначили занятия с логопедом, сказав, что она написала книгу о преодолении последствий инсульта. Книгу мне на следующий же день, "по щучьему велению, по моему хотению", купила и привезла моя дорогая дочь. Логопед — прелестная молодая женщина с улыбчивыми глазами. Когда она повернулась, я заметила, что у нее горб на спине. Доктор говорит ласково, смотрит внимательно, только мои успехи невелики: речь почти восстановилась, однако логика мышления все еще дает сбои. Мне нужно заниматься математикой, решать логические задачи, упражняться с пословицами и скороговорками. Дочь принесли "Тесты IQ", и я погрузилась в решение хитроумных задач. Проще всего мне показались графические задачи, затем шли лингвистические, а математические оказались самыми трудными, хотя у меня была "пятерка" по математике и учитель в школе хвалил меня…
     …Я дома, на больничном. Каждый день, как на работу, хожу в поликлинику — понятное дело, к невропатологу. Кабинет у него стандартный, но он не стандартный: шутит и прикалывается. Я вступаю в диалог, однако доктор так ироничен, что, уходя, мне хочется бросить ему через плечо:
     — Доктор, вы что? Иронизируете над больным человеком? — Но почему-то я не делаю этого — надеюсь, с годами это пройдет, впрочем, как и многое другое.
     Мой директор Виктор Иванович, человек широкой души, узнав о постигшей меня болезни, позвонил и сказал:
     — Анна Дмитриевна, возвращайтесь! Мы будем ждать вас столько времени, сколько потребуется.
     Потребовалось три месяца реабилитации и моей упорной работы, и вот я снова в строю, снова работаю. Выйдя из метро, я иду в офис через стадион. Под ногами шуршат опавшие листья. Снега еще нет, но воздух пахнет им.
     В какой-то момент я останавливаюсь и, опираясь на парапет, долго смотрю на поле, где малыши в теплых ярких костюмах учатся играть в футбол. Тренер покрикивает на мальчишек зычным голосом и свистит в свисток. Радость жизни и благодарность судьбе переполняют меня. Господи, спасибо тебе, что дал болезнь. Спасибо, что через боль и страдание дал возможность осознать ценность жизни, здоровья и человеческих отношений.
     Как прекрасен этот мир, посмотри! — пока ты здесь…