Александр Алиев
НЕПРИДУМАННЫЕ ИСТОРИИ
|
Материал, предлагаемый сегодня читателям, выбивается из основной авторской линии. Речь здесь пойдёт не о каком-либо памятнике архитектуры, связанном с великими именами прошлого, а о том, как порою причудливо переплетаются сами человеческие судьбы. Вот представьте: люди, которые жили в разных местах необъятной Российской империи, принадлежали к разным слоям общества, могли и не встретиться никогда. Но всё-таки встретились, и встретились ко взаимному духовному обогащению.
В КОНЦЕ НОЯБРЯ 1837 года Михаил Юрьевич Лермонтов пишет из Тифлиса своему другу С. А. Раевскому: "...С тех пор, как выехал из России, поверишь ли, я находился до сих пор в непрерывном странствовании, то на перекладной, то верхом; изъездил Линию всю вдоль,от Кизляра до Тамани, переехал горы, был в Шуше, в Кубе, в Шемахе, в Кахетии, одетый по-черкесски, с ружьём за плечами; ночевал в чистом поле, засыпал под крик шакалов, ел чурек, пил кахетинское даже... Хороших ребят здесь много, особенно в Тифлисе есть люди очень порядочные... Начал учиться по-татарски, язык, который здесь, и вообще в Азии, необходим, как французский в Европе, — да жаль, теперь не доучусь, а впоследствии могло бы пригодиться..."
А среди планов и набросков неосуществлённых лермонтовских произведений имеется заметка, датируемая этим же временем: "Я в Тифлисе у Петра Г. — учёный татар<ин> Али и Ахмет..."
...Все мы усвоили со школьной скамьи, что Михаил Лермонтов был первый раз сослан на Кавказ за стихотворение "Смерть Поэта", вызвавшее ярость императора Николая I. Хотя на самом деле не за стихотворение как таковое (ведь сейчас хорошо известно: Двор сочувствовал погибшему Пушкину, и стихи молодого лейб-гусара одобрил), а за заключительные шестнадцать строк, которые Лермонтова некие известные личности буквально спровоцировали написать и тем самым подставили под Высочайший гнев. Но это тема для отдельного рассказа.
Итак, случилось как случилось — Михаил Юрьевич на Кавказе. После описанных им приключений, он более двух недель живёт в Тифлисе. Этот город был тогда подлинным политическим и духовным центром Закавказского края. Здесь располагалась резиденция Главноуправляющего гражданской и военной частью Кавказа, здесь можно было увидеть самые разнообразные национальные типы: грузины, армяне, азербайджанцы в длиннополых чухах и папахах, черкесы и лезгины в бурках и башлыках, обвешанные экзотическим оружием, молчаливые персияне с крашеными охрой бородами. Молодые русские чиновники скакали на горячих карабахских жеребцах. "По узким улицам бежали ослы с перекидными корзинами; арбы, запряжённые волами, перегорожали дорогу...". В общем, на городских площадях, улицах, в садах жизнь била ключом.
Все образованные здешние люди знали друг друга в лицо. В один из осенних дней у князя Александра Чавчавадзе, двери дома которого "всегда были открыты для бесконечного множества родных, друзей, знакомых", Лермонтов встретился с Мирзой Фатали Ахундовым.
Кто сей? По официальному положению — переводчик с восточных языков при канцелярии Кавказского Главноуправляющего генерал-адъютанта барона Г. В. Розена, по происхождению — азербайджанец из города Нухи (ныне Шеки). А ещё он начинающий литератор, и его первое сочинение — "Восточная поэма на смерть Пушкина" — уже обрело широкую известность в подстрочном переводе ахундовского знакомца, ссыльного писателя-декабриста А. А. Бестужева-Марлинского.
Надо сказать, что 25-летний Ахундов получил довольно основательное образование в родной Нухе, а затем в Гяндже, кроме азербайджанского, великолепно знал турецкий, арабский, персидский языки. Переехав в Тифлис и поступив на государственную службу, овладел и русским, изучал российскую географию и историю, запоем читал стихи Ломоносова, Державина, Крылова, Грибоедова и Пушкина, повести и исторические труды Карамзина, посещал любительские спектакли.
Трагическая гибель Первого поэта России глубоко потрясла и Мирзу Фатали. В марте 1837 года он пишет вышеупомянутую поэму, названную на восточный манер касыда (элегия). Через несколько месяцев Ахундов самостоятельно делает новый её перевод и отсылает в редакцию "Московского наблюдателя".
Элегия появляется в XI книжке журнала с редакционным примечанием, которое называет её "прекрасным цветком, брошенным на могилу Пушкина".
И далее: "Мы от души желаем успеха замечательному таланту, тем более, что видим в нём такое сочувствие к образованности русской... У восточных поэтов есть обычай сверх настоящего имени принимать поэтическое, как в Римской Аркадской академии. Сабухи (ранний) — имя сочинителя Мирзы Фетх-Али Ахундова".
Пушкин всех певцов, всех мастеров глава:
Чертог поэзии украсил Ломоносов,
Но только Пушкин в нём господствует один.
Страну волшебных слов завоевал Державин,
Но только Пушкин в ней державный властелин.
…................................................................................
Он лютым палачом безжалостно убит.
Он правдой не спасён — заветным талисманом —
От кривды колдовской, от козней и обид Кавказ сереброкудрый
Справляет траур свой, о Пушкине скорбит.
ЛЕРМОНТОВ И АХУНДОВ просто не могли не встретиться: их объединяла неподдельная любовь к творчеству Александра Сергеевича Пушкина, и свою скорбь о безвременной его кончине оба поэта выразили в пламенных строках. Кроме того, Мирза Фатали был известен в Тифлисе как блестящий знаток Ближнего Востока и всего, что с ним связано, и именно к Ахундову обратился Лермонтов, когда пожелал изучать татарский (азербайджанский) язык. Вот тут необходимо сделать уточнение: такого понятия как "азербайджанцы" в России тогда не существовало — официальные власти именовали сей народ кавказскими или адербейджанскими татарами. Второе имя Ахундова во всех бумагах писалось Фетх-Али. Вот почему у Лермонтова "...учёный татар<ин> Али".
Заметив живой интерес русского гостя к закавказскому фольклору, Ахундов помог ему записать чудесную сказку "Ашик-Кериб", и в этой записи Лермонтовым сохранён ряд азербайджанских слов. Долгие часы проводили поэты за беседой — и в доме А. Чавчавадзе, и в прогулках по городу. Но Лермонтов вскоре покинул "красы" Грузии: пришёл приказ о возвращении его в гвардию.
1841 год, месяц апрель. Лермонтову после предоставленного кратковременного отпуска вновь предписано отправляться в кавказскую армию. По пути из Петербурга он на несколько дней задержался в Первопрестольной Москве, где в те же поры жил Фридрих фон Боденштедт — начинающий германский литератор, а по совместительству домашний наставник юного сына князя Голицына. Боденштедт, надо вам сказать, был страстным поклонником современной ему русской литературы, хорошо изучил русский язык и впоследствии перевёл на немецкий ряд стихотворений наших классиков.
"Зимою 1840-41 года... случилось мне обедать, в один пасмурный, хотя и праздничный день... в одном французском ресторане, который посещала в то время вся знатная московская молодёжь...
А! Михаил Юрьич! — вскричали двое-трое из моих собеседников при виде только что вошедшего молодого офицера... У вошедшего была гордая, непринуждённая осанка, средний рост и замечательная гибкость движений. Вынимая, при входе, носовой платок, чтобы обтереть мокрые усы, он выронил на пол бумажник или сигарочницу и при этом нагнулся с такой ловкостью, как будто он был вовсе без костей, хотя плечи и грудь были у него довольно широки. — Гладкие, белокурые, слегка вьющиеся по обеим сторонам волосы оставляли совершенно открытым необыкновенно высокий лоб. Большие,полные мысли глаза, казалось совершенно не участвовали в насмешливой улыбке, игравшей на красиво очерченных губах молодого человека. — Одет он был не в парадную форму: на шее небрежно повязан чёрный платок; военный сюртук не нов и не до верху застёгнут, и из под него виднелось ослепительной свежести бельё. Эполет на нём не было... Гость этот был — Михаил Лермонтов".
Спустя несколько лет Боденштедт по приглашению нового Кавказского наместника генерала Нейтгардта принимает должность директора Учительского института в Тифлисе. И здесь-то наш герой знакомится, между прочим, с уже хорошо известным нам Мирзой Фатали Ахундовым.
Последний был уже в чине прапорщика, принимал участие в экспедиции в Астрабадский залив. Разговоры между ним и Боденштедтом часто касались русской и персидской поэзии, и, разумеется, Михаила Юрьевича Лермонтова, которого оба знавали.
Среди друзей Боденштедта оказался и Аббас-Кули Ага Бакиханов. О, это была весьма примечательная личность! Прямой потомок бакинских ханов, полковник русской армии, историк, философ и писатель. А как указывает его формулярный список: "Со времени вступления в службу состоял переводчиком при командирах Отдельного Кавказского корпуса... В 1826 и 1827-м годах во всех делах противу персиян и турок состоял при особе генерал-фельдмаршала, князя Варшавского", то есть И. Ф. Паскевича. Был награждён несколькими орденами.
В разные моменты судьба сводила Бакиханова со многими выдающимися деятелями культуры, находившимися на Кавказе, — А. С. Грибоедовым, В. К. Кюхельбекером, А. А. Бестужевым-Марлинским, Я. П. Полонским, художниками В. И. Мошковым и Г. Г. Гагариным.
С особым интересом слушал немецкий гость рассказы Аббас-Кули о его длительном путешествии по европейской России в 1833 году. Одесса, Рига, Вильна, Варшава, Ревель, Санкт-Петербург, Москва... В Северной столице произошла знаменательная встреча с Пушкиным. Вообще-то, они были знакомы и прежде, в Тифлисе, во время поездки Александра Сергеевича в Арзерум (1829), но теперь дружба обоих писателей укрепилась, Бакиханов не раз бывал у Пушкина, уже семейного человека, дома.
А однажды Аббас-Кули был даже приглашён на приём в Зимнем дворце. Императора Николая I и его супругу императрицу Александру Фёдоровну заранее известили, что известный поэт Кавказа как верующий мусульманин не пьёт алкогольных напитков. Удивлённая этим и пожелавшая смутить Бакиханова государыня предположила, что она будет первая, кто предложит ему вино. И вот в какой-то момент Александра Фёдоровна приблизилась к нему с бокалом шампанского на золотом подносе. Ошеломлённый нежданной честью Аббас-Кули преклонил колено, поднял бокал и, повернувшись к императору, промолвил: "Мой господин предлагает мне напиток, мой Господь указал мне не пить. Кому я должен быть послушен?" Николай, также будучи религиозным человеком, ответил: "Вашему Господу, конечно!" Бакиханов вернул бокал на поднос, и смущённая царица удалилась.
В ЗАКЛЮЧЕНИЕ ещё несколько строк, на первый взгляд, не имеющих прямого отношения к тому, о чём рассказано в данной статье. Однако, читатель, связь всё же есть, и вы поймёте какая.
Известно, что великий австрийский композитор Вольфганг Амадей Моцарт вполне мог оказаться на службе в России. Музыку его отлично знали у нас, после венских и пражских премьер моцартовских опер следовали петербургские и московские. С некоторыми русскими вельможами — князьями Д. М. Голицыным и А. М. Белосельским-Белозерским, графами Н. П. и С. П. Румянцевыми — композитор был лично знаком, и они сыграли в его судьбе заметную роль. В 1782-м наследник престола цесаревич Павел Петрович и его супруга Мария Фёдоровна, путешествовавшие по Европе под именами графа и графини Северных, с величайшим удовольствием слушали сочинения Амадея и несколько раз общались с автором.
Летом 1791 года через русского посла в Вене графа А. К. Разумовского всерьёз обсуждался вопрос о приглашении Моцарта на службу в Петербург. Светлейший князь Г. А. Потёмкин Таврический беседовал об этом с императрицей Екатериной II, сам композитор весьма желал поехать в нашу страну. Но, к величайшему сожалению, сие не осуществилось — из-за его скоропостижной кончины, вероятнее всего, насильственной. А представьте, сколько ещё мог бы свершить Моцарт, окажись-таки он в России!
Смерть композитора, его поспешные и мрачные похороны необычайно взволновали русское общество, впоследствии моцартовская судьба нашла преломление в одной из "маленьких трагедий" А. С. Пушкина — "Моцарт и Сальери". Отсель в России имена гения музыки и гения поэзии оказались навсегда слитыми.
Однако памятников Амадею у нас до сих пор нет (если не считать мраморного бюста в фойе Санкт-Петербургской консерватории и овального портрета — в ряду прочих музыкантов — в Большом зале Московской консерватории).
И вот совсем недавно такой монумент появился в... Баку, а создали его скульптор Н. Алиев и архитектор Ч. Фарзалиев. Открытие памятника приурочили к официальному визиту в Азербайджан федерального президента Австрии Х. Фишера, как подтверждение крепнущих азербайджанско-австрийских связей.
К чему я это? Вспомните: часть описанных выше героев (Ахундов и Бакиханов) — азербайджанцы. А моцартовская статуя стоит, как не крути, на территории бывшей Российской империи и бывшего Советского Союза. Вы скажете, что это искусственно натянутые параллели. Тем не менее, тем не менее...
Да, чуть не забыл! В прошлом декабре исполнилось 220 лет с момента кончины великого Амадея, а в нынешнем июне грядёт 200-летие со дня рождения Мирзы Фатали Ахундова.
|
|