Екатерина Глушик __ ДВА ДНЯ, КОТОРЫЕ БЫЛИ
Московский литератор
 Номер 18, сентябрь, 2011 г. Главная | Архив | Обратная связь 

Екатерина Глушик
ДВА ДНЯ, КОТОРЫЕ БЫЛИ

     
     Люсе М.
     
     Это было похоже даже не на авантюру, а на какое-то недоразумение. Для авантюры всё слишком прямолинейно. Авантюра, как-никак, сопряжена с интригой. А тут и интриги никакой. Александру Викторовичу позвонила его бывшая квартирная хозяйка, у которой он много лет назад снимал комнату. Разыскала по рабочему телефону. Очень просила позвонить. Мол, если бы не такая необходимость, она бы к нему не обратилась. Таисия Фёдоровна была, видимо, очень убедительна, так как Ксюха, которая очень не любила соединять шефа с любыми просителями "вне формата", исправно доложила, что звонила Таисия Фёдоровна и … далее по тексту: срочно, обязательно, иначе бы никогда…
     Александр не любил звонков от людей, с которыми раньше был связан, "из прошлой жизни". Никто из его прошлого не достиг равного с ним положения. Конечно, оно — не верх карьеры, не предел мечтаний. Но в Давос его приглашают, на приёмы в Кремль тоже. Вообще в наше время тот, кто не состоялся — лузер, существо, обществу не нужное. Поэтому природа от них и избавляется. Они и для природы — обуза. Это естественный отбор, он необходим обществу. Общение с лузерами совершенно бессмысленно, и даже вредно. В советское время всех тащили — учили, лечили, на работу устраивали. И что из этого получилось? Если бы не новая формация деловых людей, как Александр, то страна давно бы погибла. И для того, чтобы человеку состояться, никакие условия, кроме личных качеств, не были нужны. У Александра — ни гроша в кармане не было, никаких связей, только желание доказать всем… И доказал! Вы можете больше? Пожалуйста, сделайте больше.…
     Но к своей квартирной хозяйке, вдове генерала, которая сдавала комнату за сущие копейки ему, молодому офицеру, вынужденному после накатов на армию и перетрясок уйти в отставку, он испытывал забытое им уже чувство благодарности. Жена от него, бесквартирного, оказавшегося после увольнения из армии на улице, ушла, благо, детей не было. И он рванул в Москву. Искал угол и нашел через агентство: квартирная хозяйка хотела пустить на постой одинокого молодого офицера.
     Комната в центре Москвы, полный пансион за сущие копейки. Скорее, и плату-то хозяйка брала, чтобы молодой мужик себя иждивенцем не чувствовал. А Таисия Фёдоровна сдавала комнату, чтобы не чувствовать одиночества и помогать чьёму-то сыну. Чтобы и её сыну, в то время служившему в Средней Азии, кто-то помог. Она была уверена — всё вернётся: и добро, и недобро.
     То, что он жил в центре Москвы, куда ему разрешалось приводить друзей и деловых партнёров, некоторым даже разрешалось и ночевать, сыграло определенную роль в том, что дела бывшего военного так пошли в гору. Да и сын хозяйки, приезжавший в отпуск, помог контактами. Самого Андрюху, почти ровесника Александра, коммерция не интересовала. Одним словом, когда через три года Саша съезжал с квартиры, клянясь в дружбе и признательности Таисии Фёдоровне и её сыну, он уже стоял на ногах, мог сам оказать помощь. Но вдова сказала: "Дай Бог, чтобы мне твоя помощь никогда не понадобилась. Добра тебе, мальчик мой".
      Первое время Александр звонил Таисии Фёдоровне, интересовался, как дела, здоровье, с праздниками поздравлял. Но со временем стал это делать всё реже, да и прекратил звонить. Сама Таисия только в 23 февраля звонила своему Сашеньке, поздравляла, чётко выговаривая: "Поздравляю тебя, мой дорогой, с днем Советской армии и Военно-морского флота. Желаю здоровья, чтобы в трудный час встать на защиту нашей любимой родины".
      Александра это умиляло: чудит старушка. Такая она славная…
     Когда он в очередной раз сменил номер мобильного телефона, не сообщил Таисии. Нет, не забыл, просто не сообщил, да и всё. Да и о ней со временем подзабыл, заглушил память. Потому что она да мать могли размягчить его сердце. А сентиментальность ему ни к чему. Чем выше в жизни поднимаешься, тем больше твёрдости и жестокости требуется.
     Таисия Фёдоровна никогда его ни о чём не просила. И вот позвонила... Ксюха (а ксюх своих он менял каждый год) удивилась, когда уже через полчаса после её доклада о звонке Александр Викторович попросил соединить с этой старушкой.
     — Таисия Фёдоровна, дорога-ая!!! — начал Александр тоном отработанным, заученным нам курсах "Делового и неформального общения", выражающим радость от разговора. Но та прервала его:
     — Сашенька, я не буду отнимать у тебя дорогое государственное время. Не надо мне изображать любовь, я и так знаю, что ты меня любишь — почти год не звонил. Послушай, о чём тебя прошу. Я тебя, некрасиво напоминать, не просила ни о чём. Теперь прошу. И если откажешь, не прощу тебя.
     Тоже мне, напугала! Но это уже интересно: Таисия пошла на шантаж! Неужели сын потерял работу? Пристроить можно. Но не стала бы Таисия так просить за своего.
     Однако дело было не в сыне….
     После разговора Александр задумался. Послать этих баб к черту. Но… Он не мог вспомнить женщину, тогда девушку, о которой Таисия говорила. Кого посылать-то? Не помнил! Сколько их было… Молодой, свободный. И сейчас идти на свидание в тюрьму к женщине, которую не помнил, не так щекочет нервы, как вивариум какой-нибудь. Та якобы просто хотела увидеть его. Сама женщина говорила, что было только два романтических свидания. Саша дал тогда ей номер телефона. Привёл к Таисии просушиться после дождя. Таисия её помнит. А он — убей, не помнит.
     Она сейчас в тюрьме. Хочет увидеть. Таисия так просила! Пусть придёт к этой осуждённой, навестит. Не умоляла, а просто говорила:
     — Я потеряю веру в человека, если ты не сходишь. Ей нужно просто посмотреть на тебя. Ты — её единственно совершенно светлое воспоминание жизни. Меня не обманешь: она хочет просто увидеть счастье, то есть тебя, которое у неё было.
     Да что за романтика? Чего там такого светлого, если он даже и не помнит ничего? Та гостья из прошлого позвонила хозяйке, воспользовавшись чьим-то мобильником. Это нелегко в тюрьме. Значит, действительно что-то серьёзное.
     Светиться в тюрьме, посещая чужую бабу? Хотя он через общественную палату помогает заключённым, поэтому ничего особенного, с одной стороны. Таисии уклончиво что-то сказал: не отказал, но и не пообещал. Мол, завтра — в командировку, вернувшись, что-то придумаю…
     Вспомнил о просьбе через две недели. Навёл справки. Да, такая сидит за транспортировку наркотиков. Статейка, надо сказать… Уж точно не следует ему к наркокурьерше ходить.
     …Женщину привели в кабинет начальника тюрьмы. И Александр вспомнил её. По небесно-голубым глазам. Она неузнаваемо изменилась, но цвет глаз, который его и поразил тогда, остался, даже светлее, яснее стали. Оля тогда была на каникулах в Москве. Училась в университете. Они ходили по Москве. Он читал ей стихи, пересказывал героические истории про русских офицеров, которые его и привели в армию, откуда уволился, так и не реализовав романтических устремлений по защите, служению… Оля слушала, почти не дыша, замерев. И сама читала стихи. Уверяла его, что морока распада Союза, творящийся бардак скоро закончатся, всё войдёт в привычное русло, и он опять пойдёт в армию. Будет служить высокой идее…
     Оля очень смущалась. Она постаралась привести себя в порядок, как это можно было в условиях тюрьмы. Губы покрасила, какую-то заколку нелепую нацепила. Мяла руки, заикалась, боялась глаза на него поднять. Александра стало напрягать: чего она всё-таки хочет?
     — У вас есть просьбы, жалобы? — спросил он, решив начать разговор, чтобы сидевший тут начальник видел, что Александр Викторович тут как общественный деятель. При словах о жалобах начальник аж привстал. Но Оля поспешно замотала головой:
     — Нет, нет. Всё хорошо. — Запнулась. — Здесь мне всё очень нравится.
     Начальник посмотрел на Александра. Вышел, оставив дверь чуть приоткрытой.
     Оля улыбнулась смущённо, немного расслабилась:
     — Александр, я вас позвала… Знаете… в моей жизни вы — самое светлое воспоминание.
     Александр изумился вновь, услышав это во второй раз. Две встречи, прогулки. Стихи. Попали под дождь, промокли. Прибежали в Таисии. Она дала Оле свой халат. Её одежду повесила сушить на батарею в ванной. Чай, бублики, рассказ Таисии о том, как она ездила со своим покойным мужем по гарнизонам, как они напряжённо работали, но весело и полной грудью жили. Что тут такого, что на всю жизнь — лучшее?
     Оля рассказывала это, и Александр то ли действительно вспоминал, то ли воображение рисовало всё, как явь. Вот они идут по арбатским переулкам, вот смотрят на Москву с Воробьёвых гор…
     Оля уехала домой в Среднюю Азию, куда родителей распределили после Челябинского механического института, и где они осели. А события стали так развиваться, что даже убежать не получилось. Да и бежать не к кому было. У мамы от переживаний — инсульт, который она не пережила. Отца ограбили и убили. Самой Оле было не выбраться. Вышла замуж, родила. Мужа уважала. За то, что пожалел, была благодарна. Он уехал в Россию на заработки, планировали так: он зацепится хоть как-то, а потом и Олю заберёт с ребёнком и своей бабушкой. Но пропал без следа. Учёбу бросила. Кое-как перебивалась. Могла и уехать, может быть, но боялась, что муж вернётся, и где будет её искать? Да и бабушка так болела, что о переезде и речи не шло. И куда перебираться? В Челябинске никого не осталось из родных, троюродные сёстры были, но они сами ютились по углам.
     Да ещё оказалось, что у сына та же болезнь печени, что и у неё — наследственность. Но её-то лечили, возили в Москву в детский центр, каждый год летом отдыхала в профильном санатории. А его — нет. Оля продала свою почку. А когда нужно было делать вторую операцию, продавать было нечего. Ей и предложили — курьером, чтобы сделать операцию сыну. Врач предложил. Знал ведь о её положении. Оля сделала несколько рейсов. Поседела, руки стали трястись, когда волновалась. А волновалась постоянно: вот поймают, а вылечат ли сына? Как бабушка себя чувствует, опять давление у неё? Где муж: жив ли, нет ли?
     Сыну сделали операцию. Каждый раз думала: больше не буду. И вот поехала в последнюю поездку, так и сказав, что последний раз. Присмотрела развалюху в деревне в Тверской области. Всё-таки огородик. Сыну — свежий воздух. А её сдали. Надо кого-то в пасть борцам с наркокурьерами бросать. Вот её и сдали.
     Оля не запиралась, да и не умела врать. Больного ребёнка смягчающим обстоятельством не сочли. Восемь лет. Но сына-то она вылечила! Того забрала тетка — двоюродная сестра отца. Как-никак, родной человек, а не детдом в Таджикистане.
     Александр сначала слушал напряжено. Чего всё-таки она хочет? Но она действительно ничего не хотела! Она даже не знала, кто он и что. Спросила: вы так обувью и торгуете?
     Боже, да чем он только ни торговал! И обувью. Но сто лет назад. Значит, хотела увидеть его, в которого влюбилась двадцать лет назад, и все эти двадцать лет, хотя и была замужем, верно ждала без вести пропавшего мужа, вспоминала эти полные счастья и надежд два дня.
     А Саша вспомнил, что он даже подумал тогда: а не жениться ли ему на это милой студентке со старомодной русой косой? Но ни жилья, ни постоянной работы, сам вон угол снимает…
     Хотя номер телефона у неё его и был, не звонила: как это барышня позвонит первая? А у неё телефона домашнего не было. Адрес дала, но он не писал.
     А она, оказавшись в Москве, в таком месте, отдала жалкие свои копейки, чтобы позвонить по телефону, который помнила все эти годы. И код у московского телефона появился, и первая цифра сменилась, но разыскала.
     Она даже не плакала, когда буднично, в двух словах рассказала о своей жизни, сотканной из трагедий и бед, руки только тряслись от волнения. В конце сказала:
     — Очень рада, что повидала вас, Саша. Вы извините, что я вам свои беды пересказываю. Но это чтобы вы не думали, что я — бандитка. Получилось всё так. Плохо получилось. А вы такой же красивый, спортивный, добрый, отзывчивый.
     Он изумился: в чем доброта-то его проявилась?
     — Вот пришли, другой бы постеснялся сюда придти.
     Александр вышел, позвонил водителю. Тот уже минут через двадцать все принёс: соки, шоколад, колбасу, мобильный со счетом на пять тысяч. Оля не брала, охала. Ушёл подавленный. Чем? Он ведь считал, что разучился сопереживать и брать к сердцу чужие беды.
     На другой день позвонил начальнику тюрьмы: можно ли облегчить условия содержания? Можно. Десять тысяч. Баксов, конечно. Хотел уехать в Португалию, где у него был любимый особняк, среди всех — самый любимый. Не поехал. Впал в депрессию. Оля, рассказывая о своём "бригадире", забиравшем у неё в Москве наркотики, почему-то ни с того ни с сего упомянула его приговорку "блин-чебурек". Это Кока, который работал на Александра Викторовича, владельца сети ночных клубов. Она работала — на него, на Александра!
     Перед тем, как уехать на десять дней по неотложным делам в Латинскую Америку, он опять зашёл к ней в тюрьму. Очень хотел её увидеть. Принёс передачу. Она испугалась даже:
     — Не надо. Не носите. А то там такие халды бабы-то! Они подумали, что у меня тут какой-то спонсор. Не надо.
     Просила больше не приходить. Оля всё время чувствовала себя виноватой. Какое-то неизбывное чувство в ней жило. Вину перед сыном, который унаследовал её заболевание. Вину перед мужем, который поехал в неизвестность, чтобы потом семью перевести, да и пропал. И вот… Вину перед Сашей, который такой солидный, добропорядочный, по тюрьмам из-за неё ходит.
     — Я просто хотела вас увидеть, Саша. Я, как фотографии, все время рассматривала в памяти те воспоминания, что уже сама не верила: а были ли эти два дня?
     Оля, смущаясь, показала старую фотографию:
     — Это я на Красной площади в ту свою поездку в Москву. Ну, когда мы… — И опять запнулась. Действительно: что — мы?
     Он понял, почему она ему показала эту фотографию: красивая чистая девочка. Оля как бы оправдывалась, реабилитировала себя перед ним, она сегодняшняя — не настоящая. Настоящая она — вот.
     Она говорила не с обидой, мол, вот как жизнь несправедлива. А как бы в оправдание.
     ...Оля, её мать с отцом, инженеры, её муж-физик, они кто? Типичные лузеры, если придерживаться этого определения. Природа избавилась почти от всей семьи Оли. Поделом? С золотой медалью окончила школу, музыкальную, первый курс сдала на одни пятёрки…
     Но Александр изменит её жизнь. Коренным образом. Лучше поздно, чем никогда. Что ему стоит купить ей квартиру, вылечить сына, устроить на работу? Ничего. Через десять дней, когда он вернётся… Александр решил не говорить Оле, какие планы у него в отношении её судьбы. Это будет такой сюрприз, такое искупление всех бед и несчастий! Пока сын будет жить с тёткой, перевезут бабушку. Адвоката наймёт хорошего. Вытащит её. Поможет ей разыскать мужа, устроит на работу, когда она выйдет и заживёт с сыном.
     Задержался почти на месяц. Вернувшись, позвонил на её мобильник. Какая-то тетка взяла трубку, но послала. Мол, никакой Оли по этому телефону никогда не было. Позвонил начальнику тюрьмы. Тот удивился звонку. Думал, что всё кончено. Смерть поставила точку. А разве Александр Викторович не знал?
     …Оля умерла от почечной недостаточности.
     — У нас не курорт, — начальник боялся, что будут последствия. С жаром объяснял, что смерть была закономерной: и здоровые люди не выдерживают. Тело кремировали. Приезжала та самая единственная тётка, с Олиным сыном. Везти тело к ней в область было хлопотно, места на московском кладбище тетке не купить, поэтому кремировали.
     Только появилась, проявилась из прошлого, и вот — в прах… Она думала: а был ли он, Саша? И вот он думает: а была ли она, Оля?
     Из Александра словно из него вынули нутро, оставив пустоту, наполненную холодом. Оля во вторую их встречу передала ему листок со стихами:
     В моём доме живёт один господин.
     А вот я в гулком доме моём — при нём.
     Кто войдёт, у меня его не найдет.
     Только я знаю то, что он в доме живёт.
     Он живёт в каждой вещи в моём дому.
     Всё, что есть у меня, предназначено только ему.
     Проживёт он весь век, и, не ведая даже о том,
     Что на свете его и ему посвящённый есть дом.
     Это её стихи. Ему стихи. Ему никто не писал стихов. Да, на дни рождения коллеги нанимали графоманов, и те строчили оды:
     О, Александр! Имя — на века!
     Ты выше звёзд. Фигура велика.
     И если кто с тобой сравниться б мог,
     То только Аполлон, прекрасный Бог.
     Совершенно серьёзно, с выражением читал ему какой-то член Союза писателей. А Оля писала это, не зная, услышит ли их тот, кому посвящены строки. "В моём доме живёт один господин…".
     Три официальные жены. Проходящих любовей — не счесть. А вот о том, что он господин, действительно не знал. Настоящий господин чьей-то жизни.
     Разве мог подумать, что она так уйдёт из его жизни, из жизни вообще? Он решил, что до конца её жизни и своей будет о ней заботиться. И конец не заставил себя ждать…
     …О смерти Александра Викторовича Перепелкина, бывшего депутата, руководителя департамента, одного из самых состоятельных людей, скончавшегося от разрыва сердца в своей квартире, сообщили информационные программы…
     Это было полной неожиданностью для всех: ведь он следил за здоровьем по-бабьи истерично. Да и вообще, то, что у него было сердце, для знавших его в последние времена оказалось новостью.