Надежда Ступина
РОССИЯ В «ПЕВУЧЕМ НАРЕЧИИ» ВИКТОРА БОКОВА И НИКОЛАЯ ТРЯПКИНА
|
Песня русская — это исповедь
Кто на исповеди? Народ!
Эта летопись пишется исстари,
В каждом русском она живет!
В.Боков
Современники, почти ровесники XX века, происхождением крестьяне, милостью Божьей поэты, славой не забытые — Виктор Боков (1914-2009) и Николай Тряпкин (1918-1999)… Оба упокоились на земле воспетой ими Московии. Их музы, так несхожие между собой, в едином охвате впечатляют грандиозным полифоническим национальным звучанием.
Язвицкий Лель и "лотошинский ведун" (Л. Аннинский) "пели" Русь каждый на свой лад. Воздать краю отчему — святое, хотя и пророка часто в нём нет. Но поэт в России без песни о ней не поэт. Не народный поэт. Чего никак не скажешь ни о Бокове, ни о Тряпкине. И главный аргумент, конечно, тот, что их стихи "запели".
Мои стихи давно запели
Немалое число людей
Во мне чего-то рассмотрели
Поверили строке моей
(В.Боков)
Ой ты власть моя — поле!
Коль виновен, — прости.
Дай хоть песенной долей
Для тебя процвести.
(Н.Тряпкин)
Творческий век Виктора Федоровича и Николая Ивановича был велик и плодотворен, и "песенной долей" поэты могли быть довольны. "Я назову тебя зоренькой", "На побывку едет", "Ой снег, снежок", "Оренбургский платок", "Снег седины", "Лен, мой лен" и многие другие песни, написанные на слова В. Бокова талантливыми композиторами А. Аверкиным, Г. Пономаренко, Н. Кутузовым, стали народными.
На 70-80-е годы приходится популярность песен на слова Н. Тряпкина: цикл В. Пьянкова "Величальные песни России", сюита Г. Белова "Сельские ночи", "Сцены-гуляния" О. Галахова и другие. Любимой в народе стала поэма "Летела гагара". В разных музыкальных вариантах ее исполняли и до сих пор исполняют самодеятельные и профессиональные певцы, хоры, ансамбли.
Виктор Федорович начал писать с девяти лет, крестьянским мальчишкой. Став профессиональным литератором, всю жизнь посвятил поэтической музе. О себе говорил: "Был песнями наполнен и музыку творил". Он "светил всегда, светил везде", оставаясь до преклонных лет оптимистом.
Утром встану,
Музыкой стану,
Нежной свирелью,
Белой сиренью.
Приглядись ко мне —
Я не такой,
Был из тела.
А стал из звука,
Прикоснись ко мне рукой,
Ну-ка!
Разольюсь
На пятнадцать ладов,
Прилечу к тебе из садов
В золотом оперенье,
Подарю тебе стихотворенье,
А еще золотое колечко — носи!
Так положено на Руси!
Николай Иванович также рано стал заниматься литературным творчеством. Искал свою заветную тропу, с годами неуклонно совершенствуя мастерство.
Его поэтической судьбы коснулась "волшебная влага" Провидения. Он признавался, что случилось это на далеком Севере, окуренном фимиамом старинных сказаний.
Когда-то там, в лесах Устюги,
Я неприкаянно кружил.
Скрипела ель, стелились вьюги
У староверческих могил.
И на каком-нибудь починке
Я находил себе ночлег
И припадал к молочной крынке,
Не протерев зальдевших век.
И в смутном свете повечерий,
Я погружался в древний быт,
В медвежий сумрак, в дым поверий,
В какой-то сон, в какой-то мыт.
И постигал я те столетья
И в том запечном уголке,
И в хламе старого веретья,
И в самодельном черпаке.
А за стеной скулила вьюга
И прямо в дверь ломился снег.
И стала ты, моя Устюга,
Моим пристанищем навек.
И в смутном свете повечерий
Я закрываюсь в тайный скит,
И несказанный дым поверий
В моих преданиях сквозит.
И на каком-нибудь починке
Я источу последний пыл
И слягу в старой веретинке
У староверческих могил.
Сквозь призму древнего быта и духа поэт "постигал" не только исторические "столетья", своё "пристанище" на земле, куда нужно потратить "пыл", но и свою причастность вечному Времени.
В старину жизнь сельского человека мерялась песней: от колыбельной до плача. Устная словесность хранила в своих недрах и величественные сказания о мужественных героях, и молодую удаль, и мудрую печаль. Обращение к фольклору, интерес к простому человеку, по-детски непосредственному, но в то же время умудренному житейским опытом, окрыляли художников слова. Лирика поэтов, вышедших, а на самом деле "никуда не выходивших" из крестьянского рода, органически впитала мелодику и образность обрядовых, лирических, игровых песен.
Это я на белом свете
Прожил восемьдесят лет.
Признаюсь, что в этом свете
Лично мне замены нет.
Петь могу! А кто не может?
Весь вопрос, а что пою?
Что меня в душе тревожит,
На какой земле стою?
Ну, конечно, я российской,
Где песок и чернозем.
Где я по траве росистой
Тороплюсь с большим узлом.
Это я переезжаю
В подмосковный уголок.
Никому не угрожаю,
Не выпрашиваю в долг.
По складу речи, по настроению лирический герой боковского стихотворения как есть коробейник — балагур, любимец публики. Каким, по воспоминаниям людей, знавших поэта лично, он и сам был. Жил по законам народной, в сущности, христианской морали: по труду, по совести, родителей почитал, душой не унывал, на чужое не зарился, талант в землю не зарывал. Однажды Боков сравнил душу поэта с орнаментом. В своих стихах он яркими красками метафор "рисует" образ поэтического творчества.
В моем цеху почет стиху
И рифме самой звонкой.
Я к русской печке подхожу
Чело закрыть заслонкой.
Гудит огонь в печной трубе,
Пылают жаркие поленья.
Мне любо жить в простой избе,
Надежней вдохновенье.
Анапест вышел на крыльцо.
Ямб, как петух, ярится.
Тружусь я! Так в конце концов
Рождается моя страница!
Печка! Верное тепло и богатство русской избы, гармония русского мира. Коснись "челом", как благословение прими. И всего у тебя прибавится, прибавится душевного жара и вдохновения. Как это важно для поэта!
Тряпкин, говоря: "я — сам себе фольклор", с особенным удовольствием рассказывал о своих походах "то в телеге, то пешком" за новыми впечатлениями, за рожком, за гармошкой. А потом напевал сложенные им "песенки" — так он называл свои стихи.
Начинаю первую, начальную,
Самую любимую пою.
И воссели бубны величальные
На мою широкую скамью.
……………………………………..
И вот кричит строка:
Да расточится дым!
А в сердце — песенка рожка,
Идущая к живым…
Понимание тряпкинских природных картин порой требует повышенного сосредоточения, так как его поэтика отличается нагруженностью образов, развернутых метафор. Но это и дарит удивление самобытной словесной стихией.
Со сторон заката и востока,
Захмелев от грома и воды,
Золотая ключница сорока
Отперла небесные сады.
Теньти-бреньти! Огненные вышки!
Голубой да синий кипарис!
Запускали змея ребятишки
И тянули небо прямо вниз.
<…>
Теньти-бреньти! Луковка-махалка!
Не галдите галки вразнобой!
Закрутись ты, солнечная прялка,
Засверкай над нашею избой!
Сильно и точно передается "хмельная" свобода детства, дерзость и неистовость мальчишек: "тянули небо прямо вниз". "Теньти-бреньти!" — в деревенской жизни балалайка всегда под рукой.
И опять перекличка с Боковым. "Вся-то страсть моя — струна…", — писал поэт о себе, и писал правду. О чем только не поведала его верная трехструнка! Боковское многочасовое исполнение частушек и страданий под балалайку стало легендой. Песни по народному обычаю игрались, часто в них включались приговорки, диалоги. Бокову близка интонация разговорная, распевная. Он наследник "нежного певучего наречия" матери Софьи Алексеевны — запевалы, замечательной рассказчицы, настоящей русской женщины-труженицы: "В сельской душе моей сохранились / мамины мудрости, мамины песни...".
У меня сегодня лучший гость,
Лучший друг, испытанный годами.
Нежность всей земли собрал бы в горсть
И отдал маме!
Это от нее мое начало,
От нее мой первый путь в Москву.
Это ведь она качала
Каждую мою строку.
Было и Тряпкину кому поклониться за подаренное ему в детстве тепло души, за "сказки родовые" и "вирши духовные", петые "у печного корабля", благословившие Судьбу поэта:
Ах, ты бабка Настасья!
Что бы было бы нынче со мною,
Если б в детстве своем
Я не ведал, старушка, тебя?
Вспоминаются долгие зимы,
Покрытые снежною мглою,
И твое воркованье
У печного того корабля.
<…>
Мы с тобой на печи.
И сладки нам любые морозы
И любая метель за стеной
Навевает блаженные сны.
Да к тому ж еще кот
Без единой крупиночки прозы
Между нами урчит
Про кошачьи свои старины.
Ну, а ты все поешь и поешь,
То ли сказки свои родовые,
То ли вирши духовные,
Коим не видно конца.
И плывут на меня до сих пор
Грозовые столетья былые,
И в глаза мои смотрит Судьба,
Не скрывая лица.
И уж если теперь
Мои песни хоть что-нибудь значат,
И уж если теперь я и сам
Хоть на что-то гожусь, —
Ах, всему тому корень
Тогда еще, бабушка, начат —
Там, у нас на печи,
По которой и нынче томлюсь.
Стихи Бокова и Тряпкина хочется читать вслух, они "просятся" на народ. Издавна повелось: и горюем, и празднуем миром. То грустную песню затянем ("Славянская душа печальна исстари… В. Боков):
Душа у России скромная.
Отзывчивая, не темная,
Душа у России полынная,
Протяжней, чем песня старинная.
(В.Боков)
То пляску заведем:
Эх, пол-доска!
Пропадай, тоска!
Ну-ка, Федя-избачок,
Раскрывай-ка сундучок!
Чтобы песенки оттуда
Раздавалися!
Чтобы цветики на сердце
Распускалися!
(Н.Тряпкин)
Коллективная песня, и душа в ней общинная, хоровая, многоголосная. Хотя и называл Тряпкин шутливо свои сочинения песенками, некоторые из них, скорее, миниатюрные оратории с эпически широкой темой, рефренами и кодами. "Рокочут гуслярные струны", говорят о доле поэта-певца, об истории страны, о "вселенских" бурях. Это песнь Времени.
Старинные песни, забытые руны!
……………………………………
И только лишь кто-то кричит и взывает:
"По Дону гуляет, по Дону гуляет
Казак молодой".
И снова поет пролетевшее Время —
И светится Время, как лунное стремя,
Над вечной Водой.
…………………………………..
И снятся мне травы, давно прожитые,
И наши предтечи, совсем молодые.
А Время поет.
И рвутся над нами забытые страсти,
И гром раздирает вселенские снасти,
А колокол бьет!
В девяностые годы грянул гром "российских страстей"… Боков и Тряпкин тяжело переживали перемены в стране. Рушилось то, что казалось незыблемым: уважение к труду, доверие к человеку. И советское прошлое не было безмятежным (семья Тряпкиных пострадала во время коллективизации, Бокова не миновала участь ГУЛАГа — по ложному доносу). Однако СССР они считали своей Державой, в которой талант народного поэта почитался культурной ценностью, "кладом". Новая Россия стала чужой.
Ах вы, люди мои!
Ах вы, люди мои — человеки!
Почему вы такие?
И с чем вы кончаете путь?
В словах Тряпкина горечь и досада: в чем найти духовную опору? Со всей искренностью поэта он пишет другу:
Для нас ли дым взаимной чепухи?
Поверь-ка слову друга и поэта:
Я заложил бы все свои стихи
За первый стих из Нового Завета…
Жить по Новому Завету… За Россию православную радели Гоголь и Достоевский. Но это путь жертвенной Любви, не каждый его принимает, хотя он и открыт для всякого, в ком теплится хотя бы огонек веры. "Усталому, омраченному" человеку близко признание Бокова, "бегущего" в храм, как в свое "жилище".
Не все в России забыли Бога,
Не все заколотили божий храм.
Травой не заросла дорога
К часовенкам, к монастырям.
Идешь усталый, омраченный,
На горизонте крестик золоченый,
И ты прибавил шагу, побежал,
Как будто храм тебе принадлежал!
В каком-то смысле храм — мое жилище,
Мы в нем себя спасаем, Бога ищем.
А он от нас того и ждет.
И постоянно молится весь год.
В чем спасение России? — по-сыновьи тревожится поэт. И не находя точного ответа, обращает к ней сердечное пожелание: "Россия, будь всегда собой!" За этим стоит: сохрани себя, не дай в обиду, пусть достанет сил дать отпор недругам, замахивающимся на твои святыни — веру, землю-матушку, культуру.
Верю в тебя — ты выстоишь,
Буря повалит — ты встанешь.
Праведная, неистовая,
Синего неба достанешь!
Тряпкин не столь светел в своих раздумьях — не дает покоя разрушенный "дедовский храм", кривые дороги и обиды. Молитвой звучат слова поэта: "Да святятся уроки, внушавшие радость и боль!". Как ни тяжелы "уроки" сомнений и сожалений, покаяния и прощения, но через них приходит побеждающая сила, а с ней всеобщая радость.
Ради веры такой хорошей
Не запремся в своей избе
И любую крестную ношу
Понесем на своем горбе.
Нельзя не признать, что Русь в самые тяжелые времена своей истории побеждала духом. Боков и Тряпкин укрепляют русского человека Словом. В их песнях живет соборная душа России.
|
|