Надежда Ступина __ РОССИЯ В «ПЕВУЧЕМ НАРЕЧИИ» ВИКТОРА БОКОВА И НИКОЛАЯ ТРЯПКИНА
Московский литератор
 Номер 16, август, 2011 г. Главная | Архив | Обратная связь 

Надежда Ступина
РОССИЯ В «ПЕВУЧЕМ НАРЕЧИИ» ВИКТОРА БОКОВА И НИКОЛАЯ ТРЯПКИНА

     
     Песня русская — это исповедь
     Кто на исповеди? Народ!
     Эта летопись пишется исстари,
     В каждом русском она живет!
     В.Боков

     
     Современники, почти ровесники XX века, происхождением крестьяне, милостью Божьей поэты, славой не забытые — Виктор Боков (1914-2009) и Николай Тряпкин (1918-1999)… Оба упокоились на земле воспетой ими Московии. Их музы, так несхожие между собой, в едином охвате впечатляют грандиозным полифоническим национальным звучанием.
     Язвицкий Лель и "лотошинский ведун" (Л. Аннинский) "пели" Русь каждый на свой лад. Воздать краю отчему — святое, хотя и пророка часто в нём нет. Но поэт в России без песни о ней не поэт. Не народный поэт. Чего никак не скажешь ни о Бокове, ни о Тряпкине. И главный аргумент, конечно, тот, что их стихи "запели".
     Мои стихи давно запели
     Немалое число людей
     Во мне чего-то рассмотрели
     Поверили строке моей
     (В.Боков)
     Ой ты власть моя — поле!
     Коль виновен, — прости.
     Дай хоть песенной долей
     Для тебя процвести.
      (Н.Тряпкин)
     Творческий век Виктора Федоровича и Николая Ивановича был велик и плодотворен, и "песенной долей" поэты могли быть довольны. "Я назову тебя зоренькой", "На побывку едет", "Ой снег, снежок", "Оренбургский платок", "Снег седины", "Лен, мой лен" и многие другие песни, написанные на слова В. Бокова талантливыми композиторами А. Аверкиным, Г. Пономаренко, Н. Кутузовым, стали народными.
     На 70-80-е годы приходится популярность песен на слова Н. Тряпкина: цикл В. Пьянкова "Величальные песни России", сюита Г. Белова "Сельские ночи", "Сцены-гуляния" О. Галахова и другие. Любимой в народе стала поэма "Летела гагара". В разных музыкальных вариантах ее исполняли и до сих пор исполняют самодеятельные и профессиональные певцы, хоры, ансамбли.
     Виктор Федорович начал писать с девяти лет, крестьянским мальчишкой. Став профессиональным литератором, всю жизнь посвятил поэтической музе. О себе говорил: "Был песнями наполнен и музыку творил". Он "светил всегда, светил везде", оставаясь до преклонных лет оптимистом.
     Утром встану,
     Музыкой стану,
     Нежной свирелью,
     Белой сиренью.
     Приглядись ко мне —
     Я не такой,
     Был из тела.
     А стал из звука,
     Прикоснись ко мне рукой,
     Ну-ка!
     Разольюсь
     На пятнадцать ладов,
     Прилечу к тебе из садов
     В золотом оперенье,
     Подарю тебе стихотворенье,
     А еще золотое колечко — носи!
     Так положено на Руси!
     Николай Иванович также рано стал заниматься литературным творчеством. Искал свою заветную тропу, с годами неуклонно совершенствуя мастерство.
     Его поэтической судьбы коснулась "волшебная влага" Провидения. Он признавался, что случилось это на далеком Севере, окуренном фимиамом старинных сказаний.
     
     Когда-то там, в лесах Устюги,
     Я неприкаянно кружил.
     Скрипела ель, стелились вьюги
     У староверческих могил.
     И на каком-нибудь починке
     Я находил себе ночлег
     И припадал к молочной крынке,
     Не протерев зальдевших век.
     И в смутном свете повечерий,
     Я погружался в древний быт,
     В медвежий сумрак, в дым поверий,
     В какой-то сон, в какой-то мыт.
     И постигал я те столетья
     И в том запечном уголке,
     И в хламе старого веретья,
     И в самодельном черпаке.
     А за стеной скулила вьюга
     И прямо в дверь ломился снег.
     И стала ты, моя Устюга,
     Моим пристанищем навек.
     И в смутном свете повечерий
     Я закрываюсь в тайный скит,
     И несказанный дым поверий
     В моих преданиях сквозит.
     И на каком-нибудь починке
     Я источу последний пыл
     И слягу в старой веретинке
     У староверческих могил.
     
     Сквозь призму древнего быта и духа поэт "постигал" не только исторические "столетья", своё "пристанище" на земле, куда нужно потратить "пыл", но и свою причастность вечному Времени.
     В старину жизнь сельского человека мерялась песней: от колыбельной до плача. Устная словесность хранила в своих недрах и величественные сказания о мужественных героях, и молодую удаль, и мудрую печаль. Обращение к фольклору, интерес к простому человеку, по-детски непосредственному, но в то же время умудренному житейским опытом, окрыляли художников слова. Лирика поэтов, вышедших, а на самом деле "никуда не выходивших" из крестьянского рода, органически впитала мелодику и образность обрядовых, лирических, игровых песен.
     Это я на белом свете
     Прожил восемьдесят лет.
     Признаюсь, что в этом свете
     Лично мне замены нет.
     Петь могу! А кто не может?
     Весь вопрос, а что пою?
     Что меня в душе тревожит,
     На какой земле стою?
     Ну, конечно, я российской,
     Где песок и чернозем.
     Где я по траве росистой
     Тороплюсь с большим узлом.
     Это я переезжаю
     В подмосковный уголок.
     Никому не угрожаю,
     Не выпрашиваю в долг.
     По складу речи, по настроению лирический герой боковского стихотворения как есть коробейник — балагур, любимец публики. Каким, по воспоминаниям людей, знавших поэта лично, он и сам был. Жил по законам народной, в сущности, христианской морали: по труду, по совести, родителей почитал, душой не унывал, на чужое не зарился, талант в землю не зарывал. Однажды Боков сравнил душу поэта с орнаментом. В своих стихах он яркими красками метафор "рисует" образ поэтического творчества.
     В моем цеху почет стиху
     И рифме самой звонкой.
     Я к русской печке подхожу
     Чело закрыть заслонкой.
     Гудит огонь в печной трубе,
     Пылают жаркие поленья.
     Мне любо жить в простой избе,
     Надежней вдохновенье.
     Анапест вышел на крыльцо.
     Ямб, как петух, ярится.
     Тружусь я! Так в конце концов
     Рождается моя страница!
     Печка! Верное тепло и богатство русской избы, гармония русского мира. Коснись "челом", как благословение прими. И всего у тебя прибавится, прибавится душевного жара и вдохновения. Как это важно для поэта!
     Тряпкин, говоря: "я — сам себе фольклор", с особенным удовольствием рассказывал о своих походах "то в телеге, то пешком" за новыми впечатлениями, за рожком, за гармошкой. А потом напевал сложенные им "песенки" — так он называл свои стихи.
     Начинаю первую, начальную,
     Самую любимую пою.
     И воссели бубны величальные
     На мою широкую скамью.
     ……………………………………..
     И вот кричит строка:
     Да расточится дым!
     А в сердце — песенка рожка,
     Идущая к живым…
     Понимание тряпкинских природных картин порой требует повышенного сосредоточения, так как его поэтика отличается нагруженностью образов, развернутых метафор. Но это и дарит удивление самобытной словесной стихией.
     Со сторон заката и востока,
     Захмелев от грома и воды,
     Золотая ключница сорока
     Отперла небесные сады.
     Теньти-бреньти! Огненные вышки!
     Голубой да синий кипарис!
     Запускали змея ребятишки
     И тянули небо прямо вниз.
     <…>
     Теньти-бреньти! Луковка-махалка!
     Не галдите галки вразнобой!
     Закрутись ты, солнечная прялка,
     Засверкай над нашею избой!
     Сильно и точно передается "хмельная" свобода детства, дерзость и неистовость мальчишек: "тянули небо прямо вниз". "Теньти-бреньти!" — в деревенской жизни балалайка всегда под рукой.
     И опять перекличка с Боковым. "Вся-то страсть моя — струна…", — писал поэт о себе, и писал правду. О чем только не поведала его верная трехструнка! Боковское многочасовое исполнение частушек и страданий под балалайку стало легендой. Песни по народному обычаю игрались, часто в них включались приговорки, диалоги. Бокову близка интонация разговорная, распевная. Он наследник "нежного певучего наречия" матери Софьи Алексеевны — запевалы, замечательной рассказчицы, настоящей русской женщины-труженицы: "В сельской душе моей сохранились / мамины мудрости, мамины песни...".
     У меня сегодня лучший гость,
     Лучший друг, испытанный годами.
     Нежность всей земли собрал бы в горсть
     И отдал маме!
     Это от нее мое начало,
     От нее мой первый путь в Москву.
     Это ведь она качала
     Каждую мою строку.
     Было и Тряпкину кому поклониться за подаренное ему в детстве тепло души, за "сказки родовые" и "вирши духовные", петые "у печного корабля", благословившие Судьбу поэта:
     Ах, ты бабка Настасья!
     Что бы было бы нынче со мною,
     Если б в детстве своем
     Я не ведал, старушка, тебя?
     Вспоминаются долгие зимы,
     Покрытые снежною мглою,
     И твое воркованье
     У печного того корабля.
     <…>
     Мы с тобой на печи.
     И сладки нам любые морозы
     И любая метель за стеной
     Навевает блаженные сны.
     Да к тому ж еще кот
     Без единой крупиночки прозы
     Между нами урчит
     Про кошачьи свои старины.
     Ну, а ты все поешь и поешь,
     То ли сказки свои родовые,
     То ли вирши духовные,
     Коим не видно конца.
     И плывут на меня до сих пор
     Грозовые столетья былые,
     И в глаза мои смотрит Судьба,
     Не скрывая лица.
     И уж если теперь
     Мои песни хоть что-нибудь значат,
     И уж если теперь я и сам
     Хоть на что-то гожусь, —
     Ах, всему тому корень
     Тогда еще, бабушка, начат —
     Там, у нас на печи,
     По которой и нынче томлюсь.
     Стихи Бокова и Тряпкина хочется читать вслух, они "просятся" на народ. Издавна повелось: и горюем, и празднуем миром. То грустную песню затянем ("Славянская душа печальна исстари… В. Боков):
     Душа у России скромная.
     Отзывчивая, не темная,
     Душа у России полынная,
     Протяжней, чем песня старинная.
      (В.Боков)
     То пляску заведем:
     Эх, пол-доска!
     Пропадай, тоска!
     Ну-ка, Федя-избачок,
     Раскрывай-ка сундучок!
     Чтобы песенки оттуда
     Раздавалися!
     Чтобы цветики на сердце
     Распускалися!
      (Н.Тряпкин)
     Коллективная песня, и душа в ней общинная, хоровая, многоголосная. Хотя и называл Тряпкин шутливо свои сочинения песенками, некоторые из них, скорее, миниатюрные оратории с эпически широкой темой, рефренами и кодами. "Рокочут гуслярные струны", говорят о доле поэта-певца, об истории страны, о "вселенских" бурях. Это песнь Времени.
     Старинные песни, забытые руны!
      ……………………………………
     И только лишь кто-то кричит и взывает:
     "По Дону гуляет, по Дону гуляет
      Казак молодой".
     И снова поет пролетевшее Время —
     И светится Время, как лунное стремя,
      Над вечной Водой.
     …………………………………..
     И снятся мне травы, давно прожитые,
     И наши предтечи, совсем молодые.
      А Время поет.
     И рвутся над нами забытые страсти,
     И гром раздирает вселенские снасти,
      А колокол бьет!
     В девяностые годы грянул гром "российских страстей"… Боков и Тряпкин тяжело переживали перемены в стране. Рушилось то, что казалось незыблемым: уважение к труду, доверие к человеку. И советское прошлое не было безмятежным (семья Тряпкиных пострадала во время коллективизации, Бокова не миновала участь ГУЛАГа — по ложному доносу). Однако СССР они считали своей Державой, в которой талант народного поэта почитался культурной ценностью, "кладом". Новая Россия стала чужой.
     Ах вы, люди мои!
     Ах вы, люди мои — человеки!
     Почему вы такие?
     И с чем вы кончаете путь?
     В словах Тряпкина горечь и досада: в чем найти духовную опору? Со всей искренностью поэта он пишет другу:
     Для нас ли дым взаимной чепухи?
     Поверь-ка слову друга и поэта:
     Я заложил бы все свои стихи
     За первый стих из Нового Завета…
     Жить по Новому Завету… За Россию православную радели Гоголь и Достоевский. Но это путь жертвенной Любви, не каждый его принимает, хотя он и открыт для всякого, в ком теплится хотя бы огонек веры. "Усталому, омраченному" человеку близко признание Бокова, "бегущего" в храм, как в свое "жилище".
     Не все в России забыли Бога,
     Не все заколотили божий храм.
     Травой не заросла дорога
     К часовенкам, к монастырям.
     Идешь усталый, омраченный,
     На горизонте крестик золоченый,
     И ты прибавил шагу, побежал,
     Как будто храм тебе принадлежал!
     В каком-то смысле храм — мое жилище,
     Мы в нем себя спасаем, Бога ищем.
     А он от нас того и ждет.
     И постоянно молится весь год.
     В чем спасение России? — по-сыновьи тревожится поэт. И не находя точного ответа, обращает к ней сердечное пожелание: "Россия, будь всегда собой!" За этим стоит: сохрани себя, не дай в обиду, пусть достанет сил дать отпор недругам, замахивающимся на твои святыни — веру, землю-матушку, культуру.
     Верю в тебя — ты выстоишь,
     Буря повалит — ты встанешь.
     Праведная, неистовая,
     Синего неба достанешь!
     Тряпкин не столь светел в своих раздумьях — не дает покоя разрушенный "дедовский храм", кривые дороги и обиды. Молитвой звучат слова поэта: "Да святятся уроки, внушавшие радость и боль!". Как ни тяжелы "уроки" сомнений и сожалений, покаяния и прощения, но через них приходит побеждающая сила, а с ней всеобщая радость.
     Ради веры такой хорошей
     Не запремся в своей избе
     И любую крестную ношу
     Понесем на своем горбе.
     Нельзя не признать, что Русь в самые тяжелые времена своей истории побеждала духом. Боков и Тряпкин укрепляют русского человека Словом. В их песнях живет соборная душа России.