Николай Соляник
ПОДВИГ СЕРДЦА. Год назад не стало Виктора БОКОВА
|
Впервые у Бокова я побывал в декабре 1999 года, а если точнее: 31 декабря. Дело было так. В журнале "Российская Федерация сегодня", где я тогда работал, опубликовали подборку стихов Бокова. С отправкой авторских экземпляров затянули, а на дворе уже конец года, и я вызвался отвезти их. Звоню, спрашиваю, как доехать, ну и, как принято:
— Что-нибудь захватить?
— Решительно ничего! Разве что, — смешок в голосе, — пучок редиски.
Конечно же, это была шутка. Но шутку полагалось поддержать.
Ткнулся в один, другой магазин — нет редиски. Уж на Киевском-то, решаю про себя, точно будет — в те времена там располагался рынок, огромный и бестолковый. Увы, и тут её нет.
Оставалось последнее: рынок в микрорайоне Ново-Переделкино. А если и там её не окажется...
Слава богу, оказалась: продолговатая, синеватая — в целлофановых пакетиках. Голландская. Уж какая есть! И — скорее назад, к станции. По тропинке — а снег повалил настоящий! — вниз, к реке. Мост, вот и сияющий окнами дом Бокова.
— Вы прямо как Дед Мороз! — встретила меня Алевтина Ивановна, жена Бокова, и откровенно развеселилась, глядя на пакетики с редиской. — Принесли всё же!
Подошел Виктор Федорович, потискал их:
— Нет, не наша… Ну, показывайте журнал.
Раскрыл нужные страницы, придирчиво рассмотрел их: шрифт, расположение строк (потом не раз буду отмечать, с каким вниманием разглядывал он каждую новую свою публикацию), — и стал читать. Неторопливо, вслушиваясь в каждое слово, словно впервые видел написанное:
— Вот здесь хорошо: "Эта девушка проста, а сложнее и не нужно". И тут неплохо: "Упала под ноги зима, и заскрипел снежок воскресный"…
А на столе уже грибочки, капусточка, кагорчик (для Бокова). "За стихи! За старый новый год!"
Мы с Алевтиной Ивановной дёрнули по беленькой; присоединившийся к нам ее брат, Николай Иванович, пожаловал коньячок. Боков много шутил, каламбурил...
Потом я бывал у Бокова много раз. Помогал ему в подготовке рукописи очередных книг, приносил журналы, газеты с интересными, как мне казалось, для него публикациями.
Стихи приносил редко, зная его предубежденность к нынешним поэтам:
— Нет языка, — сокрушался он и буквально морщился, когда я читал ему какого-нибудь "тугого на ухо" поэта. Такую муку, наверное, испытывал дирижер, услышав фальшивую ноту…
Боков — человек-эпоха.
Он дружил с Пастернаком, встречался с Мариной Цветаевой, его творчество высоко ценили Пришвин, Шолохов, Леонов…
Боков — человек-легенда. Песни на его стихи поёт вся страна, и многие искренне верят, что песни эти — народные.
Да потому что он сам — плоть от плоти — из народа. Собиратель и хранитель русского разговорного языка ("Пускаю ухо по людям…")
Конечно же, говорили о поэзии.
— Я знаю о поэзии немало, она меня крапивою стегала, — отшучивался он и уже серьёзно продолжал. — Поэзия — это молния, материя, которая мгновенно исчезает. И надо успеть схватить эту молнию... Вот, начал 90-й том, — показывает папку. — Может, когда-нибудь напечатают.
Папка как папка, обычная, с завязками. Жирно вырисован номер. А справа и слева — фигурки, смешные мордашки. И шутливое: "Поэзия! В твоей таблице/ Вся менделеевская химия./ Успел я в жизни убедиться,/Что миром правят очи синие".
Улыбается:
— Это так, для разрядки. И для зарядки… Раньше по пять-шесть стихотворений в день писал. Закончу одно, а уже прискакивает новое. Вот сегодня утром написал:
Ни слыху, ни дыху,
Ни оху, ни вздоху,
Ни кола, ни двора,
Ни попа, ни царя,
Ни клюквы, ни брусницы,
Ни красных рябин,
Кругом твои ресницы,
И я — не один.
— Дерзость какая-то!..
Я, как и многие поэты, кому посчастливилось общаться с Боковым, нередко называл его своим учителем.
Ему это не нравилось:
— Никакой я не учитель, — ворчал он. — Стихи нельзя научить писать. Просто надо уметь видеть поэзию. Она — вокруг. Она — в траве. Смотри, — показывает на прижавшиеся друг к другу два яблочка. — Сиротинушки. Оторвало их ветром от мамки. Но как держатся друг за дружку. Разве это не поэзия?..
Как-то звонит с утра:
— У меня сегодня открытие. Можешь подойти?
— Конечно.
Территориально мы рядом: он — в Переделкине, я в — Ново-Переделкине, в городском микрорайоне. Нас разделяют поле и железная дорога.
Преодолеваю то и другое в знаемых местах.
Яблоневый дворик, веранда — дверь открыта.
— Это что-то невероятное! — взволнованно ходит по комнате. — Обнаружил такое... Сам удивляюсь. Послушай:
Я, как рабочая лошадь
шагаю, шагаю, шагаю,
Мнится, что почва родная поёт под ногой.
Губы мои — нараспев, я иду и слагаю
Песню, в которой Россия
мой главный глагол...
Да, Россия для него была всё: и радость, и горесть, и слава, и главный глагол...
Бывал ли Боков грустным?
Конечно. Как и всякий поэт. Иногда проскальзывало: "Погружен в одиночество", "Привязан к осторожности, к отсутствию друзей…"
Да, собратья по перу в последнее время редко его навещали…
Очередной звонок:
— Завтра что делаешь?
— Завтра? А что завтра?
— Как что? Десятое февраля. День рождения Пастернака. Подходи часикам к 12. Сходим в музей.
День пасмурный, слякотный. Боков в дубленке, в тяжёлых зимних ботинках. Слегка поддерживаю его за руку, помогая пробираться по узкому тротуару.
— А было время, пулей летел к Пастернаку, — говорит он. — Завидев меня в окне, он тут же выбегал навстречу: "Мой лейтенант!"
— Почему лейтенант?
— На фронте-то я был лейтенантом... Голос у Пастернака был низкий, органный. Замечательный он был поэт и человек. Очень много помог мне в жизни…
Едва пришли в музей, Бокова тут же "оккупировали" телевизионщики. Потом мы слушали любимого Пастернаком Скрябина в исполнении студентов Гнесинки.
На прощанье Боков подарил музею свою книгу "Жизнь радость моя". Книгу, в которой, как он говорил, собрано всё самое сокровенное. Здесь же фотографии, многочисленные посвящения Бокову.
Открывает нужную страницу: "Виктору Бокову, любимцу моему, поэту горячему, живому… Б. Пастернак. 19 августа 1953 года".
Назад — тот же путь: по лужам, мокрому снегу. Мимо прошелестела легковушка. Пошутил:
— Это не твоя машина?
— Нет, не моя.
— И не моя.
Подошли к калитке:
— Дальше я сам. Спасибо тебе!
— За что?
— За Пастернака
Придя домой, я тут же позвонил Бокову: уж очень тяжело, как мне показалось, он шёл.
К телефону подошла Алевтина Ивановна:
— У него температура. 38. А утром даже не сказал, что плохо себя чувствует…
В этом весь Боков.
Верность дружбе, памяти великого поэта, поэта-наставника, поэта-благодетеля — это свято. И какие тут могут быть слова о недомогании?
Боков вообще не любил жаловаться на всякого рода житейские неурядицы (а их хватало!) и уж тем более вспоминать своё "сибирское сидение" и последующие за ним унижения, душевную драму. ("Как я выжил, у Музы спросите…")
Вышла очередная его книга — "Повечерье":
— Я за эту книгу отвечаю!
Сильно сказано. Так вправе сказать только настоящий поэт и гражданин.
Боков всегда оставался самим собой.
Менялись времена и правители, а он всё пел и пел свою песню. О родной земле, о её людях.
И люди отвечали ему взаимностью. Такая безоговорочная любовь к Бокову не могла не вызывать зависть у коллег, у чиновников от литературы.
Как-то обронил в сердцах:
— Напиши, как мне не дали Государственную премию.
Я знал эту историю. Да, все необходимые документы были поданы. Но премию дали другому…
— Бог с ней, с государственной, — говорю Бокову. — Вас знает, поёт вся страна, вы — народный поэт. А это выше всяких премий…
— Да? — вскинул на меня серо-зеленые глаза. — Может, ты и прав...
И глубокомысленно добавил:
— Поэзия — это подвиг сердца.
Воистину о себе сказал.
А 15 октября 2009 года Бокова не стало…
|
|