Что есть стихи? Не денег ради они являются во мне неизвестно откуда, не знамо зачем и совершенно в разное время: то в переполненном людьми автобусе, когда, казалось бы, не до стихов, но достаёшь из кармана листок бумаги и спешишь записать настойчиво лезущие рифмы, то будят ночью неожиданной строкой и не дают спать, заставляя подниматься, уходить на кухню, что бы не будить жену включённым светом, и писать на краешке подвернувшейся под руку газете, то во время рыбалки или ещё смешнее — в ванной среди облаков пены, где и писать-то не на чем и нечем, но слова роятся в голове, складываясь в стихи, требуя к себе внимание и бумагу. Я люблю эти мгновения жизни, и не сержусь на строки, которые вынуждают забывать обо всём, помня только о них. А наверное они для чего-то рождаются. Я думаю — для читателя.
РУССКИЙ СЛОГ
Есть в языке у нас слова
получше и похуже.
Одни, как сорная трава,
всем засоряют уши.
Другие песен нам милей,
на солнца луч похожи:
"люблю", "родить", "весна" и "день" —
без них мы жить не можем.
И славлю я наш русский слог,
тот, без которого не мог
родиться даже Пушкин.
Российская родная речь.
Нам должно всю её беречь
от мира до полушки.
ИЗ ЦИКЛА "МОИ ПУТЕШЕСТВИЯ"
***
Вот и год уже уходит.
Вот и год уже ушёл.
Устают в походе ноги,
только я иду ещё.
Я ещё не насмотрелся
на природы чудеса.
Я иду от моря к лесу,
по горам под небеса.
И под солнце, и под звёзды,
под росистую зарю.
Речка вся дрожит и мёрзнет,
замедляя жизнь свою.
Сколько хочется увидеть,
сколько хочется узнать.
Я на годы не в обиде.
Годы наши — благодать.
Распрямляю снова тело.
Начал лист в лесу желтеть.
Сколько нужно ещё сделать,
сколько хочется успеть.
Пробегают переулки
жизни нашей городов.
А в моей дорожной сумке
сотни строк из новых слов.
Я роняю их на тропы
неизведанных путей.
Может их заметит кто-то,
среди всех других затей.
И поймёт, и не остынет,
всполохнёт любви свеча.
Так бывает, что простые
вещи душу горячат.
Потому мы все и живы,
потому и жить хотим,
что течёт у нас по жилам
кровь, что не даёт остыть.
***
Я иду всё по той же набережной.
Разлетаются волны в дым.
Коромысло сияний радужных
приподняло над морем Крым.
Камнем падают альбатросы,
вмиг срываются за кормой,
и несётся наш полуостров,
покидая свой шар земной.
Я — космической эры штурман.
Я глазами ищу штурвал.
Обрывается небо штормом
на просоленный мой пьедестал.
Да, я памятник этому веку.
Да, я памятник в нём добру.
Есть ведь память у человека.
Для беспамятных — я умру.
Космос чёрен, но звёзды, звёзды...
разлетелись искрами в высь,
чтобы в дни вдруг морозные грозные
чувства добрые родились.
Не ко всем вообще, а к каждому.
Это значит, что и для всех.
Звёзды космоса — самые важные.
Это поле приметных вех.
Ради них поднимаем головы,
ищем каждый звезду свою.
И мечтаем услышать говор их.
И вступить в их большой союз.
Крым несётся большой планетой.
А внизу колокольный звон.
И стою я, счастьем согретый.
Солнце...
Ночь...
И уходит сон.
Но когда я иду по набережной,
разлетаются волны в дым,
я всё жду,
что поднимет радужным
коромыслом
над морем Крым.
***
Салгир берёт своё начало
средь неприступных горных скал,
где ночь с любовью повстречалась,
и день любовью полон стал.
И вот уж воды развернули,
в долину радость понесли:
любовь пришла на сотни милей,
пришла во все края земли.
Да, я люблю Салгира воды.
Их говор тих, нетороплив.
Они текут в стихи и в оды
из-под плакучих старых ив.
Я здесь родился, жил беспечно
и думал — всё так будет вечно.
Ан нет, всё в мире этом бренно,
и всё стремится к переменам.
Салгир объят своим стремленьем
вперёд, раздвинув берега,
лишь в заводях слегка замедлив
струй торопливые бега.
Женя Жигалина, комсомолка двадцатых,
замучена белыми была в Симферополе.
А над землёю муссоны, пассаты
сдували пушинки времени с тополя.
Глаза голубые, косыночка красная,
Сердце горячее с утра и до вечера.
Женя мечтала о счастье всей нации,
О счастье народа, всего человечества.
Вскормлено жадностью тело буржуйское.
Дети рабочих от голода корчатся.
Несправедливость душой своей чувствуя,
Женя вступилась за правду рабочего.
Сто лет Жени нет, осталась лишь улица,
Друзьями названа девушки именем.
На ней влюблённые нежно целуются.
Она умерла, чтобы им быть счастливыми.
Не довелось ей узнать дискотеки,
Пиво глотать из бутылок в автобусах.
Женя была за весь мир в ответе,
За правильность меридианов у глобуса.
Но кто это помнит?
Пассаты, муссоны
Срывают с истории мгновения времени.
А Женя жива своей жизнью суровой
И горькою правдой по миру рассеянной.
САМАРСКОЕ ЧУДО
Самары старинные улицы
с домами в землю по грудь,
где дым, будто штопор крутится
из труб, чтобы небо проткнуть,
мне нравятся больше столичных
бульваров и площадей,
где нет уж любви той привычной
средь так мне привычных людей.
Согбенные старые домики,
кряхтя, доживают век,
не зная, стоять им стоит ли,
любит ли их человек.
А то ли упасть да в растяжку им,
слыша предсмертный свой хруст.
Время-то больно уж тяжкое —
желудок духовный пуст.
На дряхлых домишках не держится
новая злачная жизнь.
А дым раскрутился, как мельница,
и, словно память, завис.
Ах эти дымы над самарскими
крышами утлых домов,
в небе расходятся красками
в чём-то добрее веков.
Но тут разлетелся вдруг девичий
смех, тишину разорвав.
У молодёжи не вечер ведь.
Видно, я в чём-то не прав.
Знакомы мне те, что без удержу
проспорят до хрипоты,
что любят и Волгу, и кружева
русской земной красоты.
Да может быть им и завещано
старой Самары добро
и в этих красивейших женщинах
чудо родиться должно.
СИБИРСКИЕ ДЕВЧАТА
Тюмень с сибирскими девчатами,
любви бокалов непочатыми
осталась позади давно.
Ночь в поезда купе окно
вошла тихонько.
Я уснул.
Лишь утро поцелуем
скул
коснулось.
Я уж на ногах:
Умыться, бриться — весь в делах.
Но я о девушках Тюмени
хоть пару слов сказать намерен.
Они в Сибири столь прекрасны
и все влюбляются так разно,
что вряд ли я найду жену
на веки верную одну.
Да я шучу.
Конечно, есть
в них преданность и верность, честь.
И так милы, и так красивы,
что не любить никак нельзя.
В глазах моря небесной сини,
а на губах любви бальзам.
И брови
у одних стрелами
вразлёт —
характер тороплив,
так, словно убегают лани,
и ты попробуй, догони.
Другие шаловливо гнутся,
смеясь над робостью твоей.
Но ты чуть шаг к ним — встрепенутся
и говорят: постой, не смей!
Ах эти девушки Сибири —
скромны, заманчивы, игривы!
Но до чего же деловые!
Таких и не было до ныне.
Та бизнес только продала,
иная только начала,
на бирже бизнеса хлопочет
с утра до самой тёмной ночи,
а третья деньги ещё копит,
чтоб частные начать работы.
Тут до любви ли?
До гуляний?
Деньгами будущее манит.
И если парень,
хоть не складный,
но тоже бизнесом объят
и денег полно в аккурат,
они с ним тут же и поладят.
И замуж выйти иль учиться?
Не знают, что и выбирать.
Огнём пылает юных страсть,
сияют счастьем жизни лица.
О, юность!
До чего беспечна,
как будто без порогов речка
журча, легко струится вдаль.
Всё юности даётся в дар.
Красавицы есть и в Тамбове,
Самаре, Туле и Москве.
Но здесь, в Сибири, есть другое,
есть тайна, скрытая для всех.
Она и в нежности улыбки,
в таёжной мягкости шагов,
и на щеках на радость пылких,
в открытом отклике на зов.
Не разгадать мне эту тайну,
но от девчат Тюмени таю.
ИЗ ЦИКЛА "ЛЮБЛЮ Я ЖИЗНЬ"
***
Дыней жёлтая луна
в лунку неба села.
Кожа злата вся видна.
Кругло, гладко тело.
Разорвал собачий лай
темь глухую ночи
да петух в сердцах вскричал,
что наседка квохчет.
Стихло. Снова глухота.
Тени входят в реку.
И река им глубока
даже там, где мелко.
***
Сквозь серых туч холодный студень,
едва пробив себе оконце,
одним глазком взирало солнце
на жизнь земных осенних буден.
Вздымались волны погористей,
шипуче пеня океаны,
а перелески и дубравы
торжественно роняли листья.
Деревья гордо обнажались,
ничем как будто не рискуя,
прямые линии рисуя,
в озёрной глади отражаясь.
Застыли ели, как колонны,
что подпирают неба своды
Красив лес, строен, благороден,
а я в нём человек влюблённый
в ручей, стремящийся искристо,
в крадущуюся к ночи темень,
в нагую искренность деревьев.
в опавшие на землю листья.
Крылом взмахнув, кричит сорока,
завидев зайца под кустами.
У лужи первый лёд растаял,
напомнив о зиме до срока.
День покороче стал, и совы
глаза усталые сомкнули,
и солнце света луч свернуло,
позёвывая в небе сонно.
***
Луч солнца распирает небо.
К концу подходит месяц март.
Сугробы сваленного снега
забытые зимой лежат.
Поёживаясь от мороза,
позёвывая и кряхтя,
Москва-старушка смотрит грозно
на расшалившихся ребят.
***
Нынче декабрь окутан теплом,
словно печурка поставлена о бок.
И словно осенью вниз потекло
как из огромных бутылок без пробок.
Мрачен синоптик: неверен глагол.
Зимние дни не пришли, как бывало.
Лес от ступней и до маковки гол,
снег, как на зло, всё не валится валом.
Может то происки, и олигарх
снег в закрома своих банков упрятал?
Рыщет синоптик с прибором впотьмах.
Не видит прогноза, хоть где-то он рядом.
***
Собаки вдруг взорвались дружно
В неудержимый громкий лай
То ль оттого, что птицы кружат,
то ли не видят в небе стай.
Деревьев ветки почернели
От примостившихся ворон.
И закачались, как качели,
Под звонкий лающий трезвон.
Собакам бедным непонятно,
Что лаем птиц не уберёшь.
И долго бьётся многократно
О небо лающая дрожь.
***
Февраль замёрз
и вот скрипит
упругим, колким, крепким снегом,
как будто сотнями копыт
бьют землю кони-непоседы.
Как будто тысячи цикад
из-под ноги взлетают с треском...
А снег идёт, как на парад,
безмолвной яркой белой песней.
***
Буксир с трудом разжёвывает корку
Замёрзшей за ночь от тоски реки,
И льдины бьются друг о друга колко,
И солнце смотрит вниз из-под руки.
Луч солнца распирает небо.
К концу подходит месяц март.
Сугробы сваленного снега
забытые зимой лежат.
Поёживаясь от мороза,
позёвывая и кряхтя,
Москва-старушка смотрит грозно
на расшалившихся ребят.
СОНЕТ СЕСТРЕ МЕДИЦИНСКОЙ
Уколы делает нам девушка,
Стучится дождь в окно, ревнуя.
Шприц поднося к ноге мне бережно.
Она не колет, а целует.
Едва слышно прикосновенье.
И, кажется, она вздохнула.
Ей пальцы что-то повелели.
Любви моей несётся шхуна.
Я не страдаю от болезни.
Меня другие тянут боли.
Любовью к миру всему болен.
Душа о светлом счастье грезит.
Колите, милая, колите.
И подставляю ягодицу.
|
|