Лидия Жарова
ГОД РУССКОГО ЯЗЫКА – КАЖДЫЙ ГОД
|
ИЗВЕСТНО, ЧТО 2007 год был назван, по решению российского правительства, Годом русского языка. Много говорилось в том году о сбережении русского языка, о классиках русской словесности, проводились международные форумы и небольшие, местного значения, мероприятия. Однако совершенно очевидно, что проблема осталась: язык, русский язык, подвергается и сегодня насилию и небрежению. Есть ли у нас осознание, что любой язык — это душа народа, его духовная сущность, его гордость и достояние, его прошлое, его настоящее и будущее?
Русский язык имеет богатейшую и сложнейшую историю, и именно поэтому он таков по своей структуре. Ни у одного народа нет такой богатой и глубокой литературы, нигде так страстно и больно не ставились вопросы отношений мира и человека, бытия и человека, человека и человека… Без ложного русофильства можно утверждать факт исключительности Руси в мировой истории и исключительности (в смысле содержательности) русского языка. Публицист Фазиль Ирзабеков в одной из своих книг размышляет: допустимо ли такое словосочетание, как святая Америка? Или святая Германия, святая Канада? И невольно задумаешься: святая в этом мире только Русь, святая, верно, потому, что многострадальна… Заставляет задуматься и такой, к примеру, факт, что США моложе нашего Большого театра (!).
Современник Пушкина, А.С. Шишков, высокий государственный чиновник и языковед, утверждал, что славяне (словяне) — это люди, одаренные даром слова. Он же, Шишков, был убежден, что Слово — отец (помните: "В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог"), а его дети — словеки. И выстраивается вот такая философско-этимологическая цепочка: слово — словек — цловек — чловек — человек. Поразмышляем: Слово — это Бог… Слово — это человек… Евангелие от Иоанна ставит бытие человека в полную зависимость от слова, а Шишков утверждает, что человек — это его слово: каково слово, таков и человек. Трудно не согласиться. Ни одно слово, исходящее из уст человека, не теряется бесследно в пространстве, ибо в слове заключена энергия, а энергия, как известно, не исчезает. Она может лишь превратиться в другой вид энергии. Какой — это вопрос. Но совершенно очевидно, что в основе ее либо посыл добра, либо зла. Слово — звуковой код сущности. "Устами нечестивых разрушается град", — убеждает нас Соломон Мудрый.
Мне представляется Слово таинственным, хрупким, удобно помещающимся в моей ладони яйцом, скрывающим в себе зародыш будущей жизни. Все ab ovo (все — с начала, от яйца) — говорили древние, имея в виду мировое яйцо как начало всего сущего. Но — в начале было Слово!
"Нам не дано предугадать, как наше Слово отзовется…" В полной мере — не соглашусь. Многое можно предвидеть, если озаботиться. Так, если не употреблять Слово всуе, многих бед и неудовольствий можно избегнуть. А если всмотреться, вслушаться в Слово, кажущееся подчас затертым, затасканным, можно обнаружить, что оно таковым вовсе не является: сдуйте с него пыль веков, сотрите плесень обыденности — и оно заиграет, удивит вас своей глубинной, мудрой сутью…
Иногда, с течением времени и по небрежению обращения с языком, происходит понижение или искажение смысла того или иного слова. Так, слово позор (зорить, зрить) означало ранее "зрелище". Печально, но иные современные шоу заслуживают именно этого названия в нынешнем его смысле. Святое слово брат исказило свой глубинный смысл: братва, брателло — все это из блатной лексики…
Но вернемся к Пушкину. Александр Сергеевич чтил церковно-славянскую лексику, и именно это придавало ей очарование истинно русской интонации. Объем пушкинской лексики составляет 313 тысяч слов. Справедливости ради заметим, что у Лермонтова чуть больше — 326 тысяч. И это богатейший, роскошный словарный запас, который исходит в своей основе к корням русским, ими и питается.
А что сегодня? Недостаток лексикона восполняем силиконом… Речь часто пошла, скудна, замусорена: "блин", "типа", "как бы", "в натуре", "вау", "короче"… И сквернословие уже не стесняется появляться на подмостках театров, в телепередачах, в радиотрепах, в книгах, газетах и журналах… Скверна (по Далю) — гадость, мерзость, пакость. Более того, мы с опасным равнодушием привыкаем к засилью иностранных слов в нашем языке: "бой-френд", "бизнес-вумен", "шопинг", "консенсус", "уикэнд", "фитнес", "тюнинг" и т.д.
Понятно, время диктует новые условия жизни и требует от нас иных форм восприятия действительности. И язык, как живая структура, не может не меняться. Более того, русский язык в силу общественно— экономических процессов, происходивших на Руси, всегда тяготел к иностранным словам. В свое время М. Ломоносов многое сделал для чистоты русского языка, благодаря чему мы имеем сегодня удовольствие, к примеру, употреблять вместо таких иностранных слов, как оксигениум, абрис, перпендикула — привычные кислород, чертеж, маятник…
О происхождении многих иностранных слов мы подчас и не подозреваем, настолько органично вросли они в плоть и кровь русской речию. Разумеется, не стоит возражать против их органического укоренения в нашем языке, если это продиктовано разумной необходимостью. Однако во всем хороша мера. Сегодня же приходится признавать, что золотая середина в процессах ассимиляции и диссимиляции языков потеряна. Это сопоставимо, пожалуй, с ощущением живым организмом своего здоровья или нездоровья: когда организм борется с небольшим количеством вредоносных влияний, он все-таки живет и даже благоденствует. Когда же критическая масса оных превышает допустимые пределы, тогда он, организм, хиреет и вымирает. В полной мере, я думаю, это можно отнести и к биологическому носителю языка — человеку. Однако были в нашей истории случаи, когда борьба с засильем иностранной лексики приобретала весьма уродливые формы. Так, в XIХ веке предлагалось заменить слова эгоизм — ячеством; инстинкт — побудкой; философию — любомудрием; тротуар — топталищем…
Инстинкт самосохранения срабатывал, но лечение было прописано явно не то. Корней Чуковский считал, что надо приветствовать взаимообогащение языков, опасаясь поглощения одного другим. Важно чувствовать эту зыбкую, опасную грань.
Можно еще много говорить о болезнях самого русского языка — шаблонах, вульгаризмах, тривиальной безграмотности ("ляжь", "не ложь", "тыкает" вместо "тычет" и т.д.)… Чтобы завершить разговор, добавлю только, что язык наших прародителей — это чудесный инструмент для самореализации каждого человека в этом мире, инструмент, которым надо научиться пользоваться. Как бы вы отнеслись к тому, что если бы вам дали в руки прекрасную скрипку, а вы бы неумело извлекали из нее лишь неблагозвучные, непристойные звуки, раздражающие всё окрест? Может ли полное неумение свидетельствовать о самоутверждении, о самодостаточности играющего?
Без сохранности языка, без уверенного владения языком невозможно самостояние русского человека. "Самостояние" — это пушкинское слово, точное слово. Самостояние — это наша независимость, наша свобода, наша национальная гордость. Именно духовное, историческое, экономическое и культурное величие России и сдерживало многих, впадающих ныне в агрессию.
"Кто светел, тот и свят" — так говорят в народе. Свет и свят — слова одного ряда, несущие в себе аромат тысячелетий. Не оставляйте русский язык своей преданностью и любовью, и тогда сохранится и его святость, и его свет, и живое начало всех живших до нас и живущих сегодня. "Что ни звук, то подарок", — говаривал Н.В. Гоголь, имея в виду русский язык. По Шишкову, язык — не просто звук. Он привязан (повторюсь) к личностному Я: я-зык, зыкать, звучать. И это не только прекрасно, но и ответственно: чем, какими звуками мы наполняем Вселенную?
Слово — великая сила, оно города берет и мир сотворяет. Не отдавайте язык наш на потребу массмедийным интересам и низкопробным вкусовым ориентациям. Помните, что жива еще великая культура русского слова, почти задремавшая в недрах наших библиотек. Да будет каждое посещение библиотеки радостью для ищущего таинства и света в языковом наследии нашем! Да будет книга в нашем доме всегда почитаемой ценностью! И пусть будет каждый год наш Годом Русского Языка! На сегодня это — насущная необходимость.
|
|