Алексей Башилов __ РУЧЕЙКИ ЖИЗНИ
Московский литератор
 Номер 21, октябрь, 2009 г. Главная | Архив | Обратная связь 

Алексей Башилов
РУЧЕЙКИ ЖИЗНИ

     
ВИЗИТЁРЫ
     
      Этот визитёр — животное всем известное. Однако в последнее время с особой любовью в газетах и журналах стали помещать уникальные фотоснимки его, стоящего на задних копытах, упершегося передними в забор, тянущего зелень с культурного огорода. Видел я фотоизображения классической стойки козлов в одиночку, парами, тройками — все с остроумно-восхитительными или юморными подхвалами.
      Вспомнилось детство. Мальчишки, которые пили коровье молоко, дразнили тех, кто пил козье молоко. И хотя они знали, что козье молоко полезнее, где-то в душе всё ж обижались, что им выпало козлиное счастье. Коз разводили те, кто не в силах был прокормить корову. Козёл по сравнению с коровой более проворный и характерный, сам себя окормляющий. И вид, и манеры все говорят о его превосходстве. Видно, что мнит он себя лучшим из всех животных. Корова в жизни приноровилась иначе, даёт много молока, нетороплива, послушна, любит и источает доброту и ласку.
      В отжившей свой век деревне моих родителей коров не осталось, единственная соседка продала последнюю бурёнку и завела стадо коз. Стоило мне в огороде замешкаться и оставить неприкрытую дверь, как тут же пронырливая порода этим воспользовалась. Стала сметать картофельную ботву и капусту, то подряд, а то рассматривая и разыскивая повкусней.
      Но вот надоедливые натуры войти в огород хватило ума, а выйти не знают путей. Я застал их врасплох. Испугались, конечно, стали трясти бородами, мемекать о чём-то своём и как бы, своим нахальным упрямством, не соглашались с таким с ними обращеньем. Поразительное тупоумие для прекращения безобразия и поиска выхода из огорода обнаружилось у этих "друзей". Я осторожно, но настойчиво похлопал в ладоши, козлы помоложе переглянулись и нехотя потрусили к забору, рогами нащупали лаз и один за другим, с неуклюжими поворотами заторможенных тел и недовольными разворотами головы убрались медленно вон. Последний, самый вредный, бородатый козёл, с красивым разрезом глаз и мускулистым хребтом стал путаться в планках забора, как бы, не видя прохода в лаз, стал бегать кругами внутри огорода, нанося ещё больший урон. Не помогли пыльные разлёты комков, ни крепкое оскорбительное словцо, козёл всё подминал и трамбовал на своём пути. Я сильно озлобился и возмутился, хотел ловить его за рога, забыв, что теперь сам потопчу огород. В последний момент я удержался от ярости. Со стороны убежавшего стада припёрся помощник-козёл и своим неразгаданным блеканьем остановил жестокий набег, показал разбушевавшемуся разбойнику правильный выход. Я облегченно вздохнул. Бородатый козел шарахнул с размаху в указанный лаз и вырвал планку из забора. Отбежал от него, остановился, потоптался на месте, поднял вертикально хвост и высыпал черные свои "подарки" прямо в траву, боднул головой в мою сторону и уверенно зачастил к очередному разбою. Вот, мол, какой!
      Ушло прочь из огорода козлиное стадо, однако осадок в душе оставило. Не напрасно мальчишки дразнили тех, кто пил козье молоко. Белое, парное, питательное, но с козлиным душком. Не нравилось и мне в них, как у некоторых людей, их высокомерное и хитроумное поведение, манера делать выгоду с бесконечных чужих потрат. Нет бы за собственный счёт, да обдуманно лучшим путём. Очень живуче в животных и в людях это заданное от природы напористое, козлиное существо.
      Вечером из соседней деревни, с интересным названием "Слепцово", заглянул ко мне местный житель дед Христофор —почти, что Колумб — известный на всю округу философ и говорун. Он не имел образования и в основном работал пастухом, отличался цепким складом ума и сразу врубался в любую современную тему. Пройти мимо меня ему не позволяло ощущение интереса, который он постоянно испытывал перед горожанами деревенского происхождения. На вид он действительно выглядел как древний греческий мудрец, такой же лобастый с курчавыми волосами и имел красивую седую бороду. Когда выпивал, то мало закусывал, говорил словоохотливо и поддерживал содержательный разговор. Всё бы ничего, но когда он начал говорить о прелестях перестройки, о демократии и вознёс про неё такое, которое не соответствовало его бедному уровню жизни, я почему-то вспомнил сегодняшнюю историю про козла в огороде и рассказал ему. Христофор внимательно выслушал, ничуть не удивился и даже встал на защиту хоть и наглых, но находчивых животных.
     — Кто смел, тот и съел, — подтвердил он короткой фразой.
     Сидел он на стуле гордо и статно, левую худую, но сильную ногу, зацепив за правую. Часто встряхивал головой, чтобы поправить разухабистый чуб, ниспадающий на красивые голубые глаза.
     — Я сейчас всё делаю сам: кошу траву, заготавливаю сено, пилю дрова, держу скот. Выделенный мне из совхоза земельный пай продал, купил телевизор со спутниковой антенной, смотрю кино на любых программах, — похвалялся мой собеседник.
     — Ты, сейчас, без совхоза и без земли. Ни оплачиваемой работы, ни частной собственности, — подтрунивал я его.
     — На мой век хватит того, что осталось: дом, сад, огород, — он отвечал самодовольно и убедительно.
     — Может, трактор тебе достался бы после раздела совхозного имущества? — я старался задеть его за живое.
     — Зачем мне трактор, я лошадь держу, — он твёрдо стоял на своём.
     — Ты сейчас крестьянин-одиночка, а что если на твою родину китаец, с техникой работать, приедет? — я подкинул интрижку.
     — Пусть приезжает, места всем хватит, — добродушно ответил он.
     — А если он будет работодатель, а ты исполнитель? — продолжал я его подтрунивать.
     — Я всегда был исполнителем: то пастухом, то разнорабочим, — ответил он без хвастовства.
     — А если он потребует говорить по-китайски, что будешь делать? — знал я, что такой сложный язык ему никогда не выучить.
     — Жестами буду объясняться, — отпарировал он мой вопрос.
     — А не боишься одичать: землю потерял, работы нет, говорить на родном языке будет не принято. Кто ты тогда такой? — я нагнетал негативный исход.
     — Я свободный россиянин, захочу сказать и скажу, захочу сделать и сделаю, захочу выпить и выпью, — произнёс он и подвинул стакан.
     От красного креплёного портвейна дед Христофор стал беспокойней, постоянно ёрзал на стуле, и как бы подыскивая более удобное положение для разговора, подтянулся ближе ко мне.
     — Пусть пахотная земля становится лесом, пусть природа сама себя создаёт, для этого никаких затрат не нужно. Есть солнце, земля, растения, животные — они всё сделают сами, а ты их используй, как нефть и газ. Вот тебе и новая жизнь в наших краях, — развивал новую мысль мой собеседник.
     — Ты согласен отказаться от сельского хозяйства? — задал я ему провокационный вопрос.
     — Да, отказаться. И не вмешиваться в дела природы, — нисколько не смутился он.
     — А, что делать горожанам? — забеспокоился я о себе.
     — Иметь в деревне зону отдыха и охоты, — сказал он, словно подарил мне уникальную возможность.
     — А продукты? — я старался загнать его в тупиковое положение.
     — Перейти на подножный корм, — сделал он неукоснительное предложение.
     — Дикарём, что ли, стать? — я доводил его разговор до абсурда.
     — Вернуться к гомо сапиенсу, — выпалил он умным словцом, словно из пушки.
     — А если не все вернутся в прошлое или нас будет мало? — отводил я его от круто выбранной темы.
     — Пригласим эмигрантов и будет единство, — талдычил он о своём новом проекте.
     — Но ведь нами и дворяне, и партийцы пренебрегали, а эмигранты тем более будут заботиться только о себе, — я пустил вход тяжёлую словесную артиллерию.
     — Ничего, выживем. И по одному выживем. Козлом станем, но выживем, — уверял он меня.
     — Ты будешь русским козлом, а он русским эмигрантом, например, русским китайцем. А выживешь или нет, это ещё вопрос.
     — Выживу, а потом опять человеком стану, как в той сказочке про Иванушку-дурачка.
     — Выжить-то ты выживешь, даже разбогатеешь. Да вот только за частную собственность человек, скорее всего, деньги отдаст, а за родину надо жизнь отдавать. Стало быть, за родину богатенький будет откупаться, но жизнь не отдаст, а предложит тебе это сделать. А если жизнь не готов отдать, значит, не любишь ни родину, ни народ, в ней живущий. Такой человек, чужой во всех отношениях.
     Смеркалось, меня клонило к более лёгкой теме, а мой собеседник с умным выражением лица продолжал бойко витийствовать о больших переменах. Тень от горевшей настольной лампы, проецируясь на стене, изображала некое подвижное существо с рожками на голове, вытянутой бородой и горбатой спиной. "Козодой, козлодуев", — почудилось мне. Я перевёл взгляд на Христофора и удивился: передо мной моталась голова, похожая на козлиную: с двумя разворотами чуба, магическими разрезами голубых глаз, вытянутым огромным носом и трясущейся бородой. Эта голова что-то мемекала на современном, но непонятном мне языке. "Оборотень, перевернулся", — стегануло меня догадкой. Я уставился на странно преобразившегося Христофора и мысленно перекрестился. "Да не тот ли козёл, что в огороде беспорядок творил? И у этого точно такие повадки. Может, пришёл мне отомстить. Видишь: умный какой! Мнёт и месит всё подряд. Мало ему моего огорода, он всю жизнь хочет перекроить, перекопытить".
      Чтобы перепроверить, явь это или наваждение, я предложил двуликому существу прекратить разговор и выпить ещё по одной. Оно качнуло кучеряво-кудлатой головой и легко согласилось пройти тестовую проверку. Козло-человек взял двумя широко расставленными, твёрдыми пальцами стакан вина, вбросил разом содержимое вовнутрь чрева и заморгал глазами.
     Рогатое существо с упрямо козлиным наклоном головы рвануло в дверной проём, и мы вытолкнулись вместе из дома. Во дворе на лужайке спокойно пощипывали траву и высокомерно посматривали на нас молодые козлы разбойного стада. Я придирчиво осмотрел каждого из них и не нашёл ничего предосудительного. Самый докучливый козёл тоже был в стаде и сытно откушивал травку. Окончательно сжившийся с козлиными ликами и, почёсывая правой рукой затылок, я стал размышлять о случившемся.
      Твёрдую сухую землю громко простукивали ботинки, уходящего прочь Христофора: пастуха, философа, визитёра. Уходил он в направлении деревни Слепцово. Виденье козлиного духа исчезало, уплывало и рассеивалось как туман. Я потрогал бороду и щетиной заросшие щёки, и тут же подумал, что пора бриться.
     
МОЛИТВА
     
     "Во имя отца, сына и святого духа". — "Во имя отца, сына и святого духа". — "Во имя отца, сына и святого духа", — троекратно перекрестился и повторил я молитву. Смысл этих слов связанных магической Троицей, успокаивал и настраивал на далёкую перспективу, открывая бездонность другого неземного, божественного жития.
      Три простых слова, а значимости нет конца. Не постижима и необъятна их высокая благодать. Три ключевых слова произносятся, переставляясь местами: "Во имя сына, отца и святого духа". — "Во имя святого духа, отца и сына". Смысл остаётся загадочным, притягательно глубоким, религиозно наполненным. Смысл же простой, земной жизни запечатлён, но запечатан непониманием её связанности с небесной.
      "Во имя отца, сына и святого духа", — опять произношу и поражаюсь вдруг, что в этих словах заключена вся моя земная жизнь. Был я сыном. Сейчас стал отцом. А святым духом? Ещё не проникся, не стал одухотворённым седым мудрецом.
      Когда мой отец уходил на войну, он перекрестился на величественную красоту и охранительную силу церкви, что в селе Днепровское и трижды произнёс: "Во имя отца, сына и святого духа". Потом отошёл, повернулся и подумал: "Вижу тебя я в последний раз". Пришёл с войны без царапины, подошёл к церкви, а её уже нет, фашист разбомбил. Не увидел он её и позже, из остатков церкви сделали продуктовый склад.
      "Во имя отца, сына и святого духа". В деревне Спас, фашист тоже бомбил и разрушил храм. Одна минута и взрывом бомбы разрушена красота. Прошло много лет, а скорби и печали от не восстановленной церкви преумножилось.
     "Во имя отца, сына и святого духа", — троекратно произношу три магических слова. Отец не погиб на войне, я его сын, теперь по возрасту я — отец. А святой дух? Наверное, где-то рядом. Он не разрушен, несокрушён. Внутренним чувством осязается и созерцается его присутствие.
     На зарастающий деревьями и травой погост, ежегодно приходят жители оставшихся деревень и их городские родственники. Это единственная возможность для сбережения духовной связи между теми, кто был и кто есть. Ручейки жизни к усопшим и ранее здесь жившим людям.
     "Во имя отца, сына и святого духа". А вот, кажется, и святой дух пролетел. Память. Сочувствие. Имел я в детстве счастье, ходить по реке Днепр со скошенными берегами, украшенными копнами сена, как куполами. Теперь берега заросли высокой запутанной ветром травой.
     Был у меня отец, да теперь нет. Его жизнь на земле закончена. Был седовласым, мудрым и опытным. Всё отдавал детям, кормил и оберегал, как дух, самый святой. Я его сын. Теперь я — отец и у меня сын. А святой дух между нами. Вот оно вечное триединство.
     "Во имя отца, сына и святого духа", — произношу уж в который раз и иду по не вспаханному заросшему мелким кустарником полю. Отгремела энтузиазмом, короткая, но дивная пора строительства крупных кооперативных хозяйств. После их перестройки и распада, кое-где держатся единолично окрепшие на своём подворье крестьянские семьи. Дичает деревенский край, некогда заполненный песнями собственного исполнения, живёт теперь под разноголосую фонограмму. Речка Днепр и та обмелела. Не деревни, а пустыри и пустоши, лишь в памяти их названья. Вышегор. Кошели. Горожанское. Тупишено. Загоскино. Хлабощинки. Крест. Иструбцево. Их было так много вокруг, что не все ещё названы.
      "Во имя отца, сына и святого духа", — продолжает витать надо мной дух святоотеческий. "Приди, сотворись чудо небесное на моей земле. Яви новую жизнь. Засели мирных людей вдоль родникового русла реки. Обрети живые души возле древней реки. Не дай одичать природе". Стою на коленях и плачу, а губы беззвучно твердят простые, но жизненно важные слова, завещанные древними письменами: "Во имя отца, сына и святого духа". — "Во имя отца, сына и святого духа". — "Во имя отца, сына и святого духа". — "Аминь".