Олег Грисевич __ ТРИ ТЫСЯЧИ ШАГОВ ПО АРБАТУ
Московский литератор
 Номер 10, май, 2009 г. Главная | Архив | Обратная связь 

Олег Грисевич
ТРИ ТЫСЯЧИ ШАГОВ ПО АРБАТУ

     
     СЕРГЕЙ ВСТРЕЧАЛСЯ с Катей в начале Арбата у ресторана "Прага". Катя, естественно, как все девушки, опаздывала. Почему "как все"? По крайней мере, я ещё не встречал девушек приходящих вовремя, будь то романтическое свидание или деловая встреча. Девушки любят, что бы их ждали. Чтобы мы, мужчины, томились и нервничали. Таким образом, они, милые женщины, ещё до своего появления набирают очки. Ты ждёшь, волнуешься, переминаясь с ноги на ногу на ледяном ветру, или заказываешь очередную порцию выпивки, сидя в ресторане. Потом ты суетишься, страдаешь. Затем негодуешь, и про себя, а иногда и вслух, возмущаешься. И вот, когда ты готов покинуть свой пост, наконец, появляется она, окутанная священным сиянием. Вокруг начинают петь райские птицы, затихают муссоны и распускаться орхидеи. А ты, уже забыв свои мучения, а иногда и решительные намерения, вплоть до разрыва так и не начавшихся отношений, готов, не медля, бросить к её ногам весь земной шар с собой в придачу. В этом спектакле женщина всегда играет главную роль. Она примадонна. Она богиня. Успев только появиться, и не проронив ни слова, она желаема и любима во сто крат больше, нежели во время расставания накануне. Сергей знал, что Катя опоздает. Он успел за непродолжительное время их совместной жизни хорошо, как ему казалось, изучить её привычки. Молодой человек был слегка взволнован, но это было не из-за ожидания девушки. Внутренне он был готов (опять таки, как ему казалось) к встрече и к не лёгкому для себя разговору. Дело в том, что Сергея всегда охватывало приятное волнение перед прогулкой по Арбату. Сергей считал, что любой и каждый человек, попадая на Арбат, на эту улицу радости и умиротворения, менялся. Угрюмый становился весёлым, жадный — щедрым, зануда — живчиком, и так далее. Сергей искренне верил, что Арбат преображает людей, доставая, бережно и трепетно, то самое лучшее, что скрыто под бронёй и чешуёй наших ощетинившихся душ. Человек начинает светиться изнутри, попадая в лоно этой удивительной улицы. Он неспроста договорился встретиться с Катей именно здесь, втайне надеясь, что Арбат поможет ему. Всем сердцем Сергей верил в это, но умом понимал, что шансов у него нет. Ещё тогда, при договоре о месте встречи Катя, как всегда иронично-убийственно, комментировала его предложения: "Скворцов, Арбат тебе не поможет. Это будет наша последняя встреча. И точка. Пока ты вчера шатался по своему Арбату, я забрала свои оставшиеся вещи". Катя всегда называла его по фамилии — Скворцов, пытаясь выглядеть старше. Лишь когда она просила поцеловать себя, то складывала свои пухлые губки бантиком, закрывала глазки, вытягивала вперёд личико и детским голоском шептала: "Сержик, поцелуй, поцелуй меня". Катя Уфимцева, в отличие от Сергея Скворцова, коренного москвича, приехала из глубинки нашей необъятной Родины. Москву она считала, как и миллионы других, городом больших возможностей и больших потребностей. Никого романтизма, трезвый расчёт в меру своего интеллекта и своей красоты. Сергей был для неё одной из ступенек наверх. Но, как она признавалась подружке с Котельнической набережной (Катя умела дружить с нужными людьми, а нужные люди, как правило, живут в престижных местах и хороших домах), ступенькой скользкой, и совсем не вверх, а вниз. "Но надо же с чего-то начинать" — всегда оправдывалась Катенька перед нужными людьми. А Сергей был романтиком. Он родился и вырос в одном из арбатских переулков в типичной коммуналке. Жили они с мамой без отца, занимая небольшую комнатку, рядом с кухней, но зато с балконом. В этих родных переулках обитала, на подоконниках и фонарных столбах, особая атмосфера. Этот воздух пьянил свободой, горьковатой поэзией с привкусом открытий. Даже в квартире из пяти комнат, кухни с двумя плитами, с очередью в уборную по утрам, велосипедами, санками, корытами и прочей утварью, развешенной по стене длинного и узкого, как кишка коридора. Но над всеми мелким неудобством и не нужными вещами брали верх и заряжали светлой энергией — чувство доброты, веры в будущее, чувство взаимопомощи и единения, так и витавшие по огромной квартире вместе с запахом кислых щей летом и ароматом мандаринов зимой.
     — Ну, что, Скворцов, опять размечтался, — зазвенел колокольчиком в солнечном апрельском воздухе до улыбки знакомый голосок.
     — А, это ты, наконец! — обрадовался Сергей, и широко, по-детски заулыбался.
     — Эх, Скворцов, Скворцов, ну, что это за встреча, — словно обидевшись, колокольчик лопнул и задребезжал, — а где цветы, где подарки. Ну, ты и тютя.
     — Я приготовил подарок, вернее, даже сюрприз, — заговорщически зашептал Сергей.
     — Знаем мы все твои сюрпризы, — уже с нескрываемым раздражением иронизировала Катя, — оценил хотя бы новый мой наряд! — И Катя, словно в танце, закружилась перед Сергеем, показывая новый синий плащик, чуть выше колена, и стройные ножки в итальянских фиолетовых сапожках.
     — Вот, смотри, внимательно смотри, какую красоту теряешь, — опять зазвенела Катька, забыв, что вокруг снуют люди, а где-то глубоко под землёй мчатся поезда безотказного метро.
     Катя кружилась вокруг себя, не замечая ничего и никого вокруг. Она распустила золотые волосы и смеялась, словно сама весна, сошедшая с неба на московские улицы. Сергей был романтиком, и именно в такие мгновения его горящая любовь вспыхивала ещё ярче. В такие мгновения Катя живая, настоящая, совпадала с придуманным, нереальным образом девушки Серёжиной мечты. Это случалось, когда они, в первые дни знакомства, короткими летними ночами, забирались на крышу его дома и смотрели вместе на близкие звёзды. Случалось, когда Катя переехала к нему в освободившуюся от соседки комнату, и они целовались у окна, за которым вдруг пошёл крупными хлопьями первый снег. И Сергею казалось, что они с Катенькой летят где-то высоко-высоко над землёй. Он выключил свет, и комната наполнилась этим крупными хлопьями и закружила их.
     — Рот прикрой, а то ворона залетит, — Катя резко прекратила кружиться, — Давай рванём за твоим сюрпризом. У меня времени в обрез. Уже, считай, Шурик ждёт.
     — Да, конечно, идём. — По-деловому, сухо пытался отвечать Серёжа, сгоняя с себя налёт мечтательности.
     — Но учти, что гулять по твоему Арбату, я согласилась только из-за твоей мамы. Очень вкусные у неё пироги с рыбой получались. Я даже рецепт записала, — она с легкостью взяла Сергея под руку, и они окунулись в море под названием Арбат.
     С первых шагов по брусчатке Сергей начал считать про себя шаги. Он был твёрдо уверен, что если они смогут пройти вместе три тысячи шагов по Арбату, а это как раз до Тропиленского переулка, где поворот к метро "Смоленская", то Катя его не бросит, не уйдёт к какому-то Шурику. Ведь странно, что за всё время их знакомства они так и ни разу не прошли весь Арбат, в одну или в другую сторону. Сергей знал количество шагов, предстоящее им пройти, но думал, что нужно обязательно считать про себя, обязательно считать. А то чудо может не состояться. Арбат сможет изменить его возлюбленную Катю, выставить на первый план всё то, что он видит и ценит в ней. Арбат поможет ей понять, что деньги не самое главное в жизни, что есть ещё любовь и дружба. Поможет осознать, что выгода не на первом месте, а главное — преданность и взаимопонимание. Арбат растолкует ей, конечно, самой красивой на свете, что кроме красоты внешней, дорогой одежды и украшений, есть ещё красота внутренняя, духовность и чистота. Что жить богато и безбедно не есть сама цель, а лишь способ достичь внутренней гармонии с собой и окружающим миром.
     — Слушай, только давай сразу договоримся, — прервала его размышления Катя, — давай без этих бесед о высоком и прекрасном. Хорошо? Давай просто прогуляемся перед обедом, меня Шурик в ресторане ждёт, помолчим. Так будет лучше, особенно для тебя, а то я развернусь и уйду.
     Сергей, согласно закивал головой. Да, так будет даже лучше. Семьдесят один, семьдесят два, семьдесят три… Чего говорить? Уже столько говорено, переговорено. Арбат всё сделает сам. Сделает лучше, даже опомнится, милая, не успеешь. Девяносто девять, сто…
     — Слушай, Скворцов, а почему ты такой скучный? — вдруг слегка подтолкнула плечом его Катя, — вон Шурик, анекдотами так и сыпет. Рассказал бы чего смешного, а то идём, как за гробом.
     — Да, конечно, сейчас расскажу, — и Серёжа натянуто и принуждённо засмеялся, сам думая, как бы не сбиться со счёта, — сосед вчера рассказал. Смеялся весь вечер. Просто обхохочешься. Шурик тебе такого не расскажет.
     — Ты мне Шурика не трогай, рассказывай, давай.
     — Сто сорок девять, сто пятьдесят…
     — Что сто пятьдесят?
     — Так это, анекдот такой… Значит… Анекдот… А, вот! Летят Василий Иванович с Петькой на самолёте. И вдруг Василий Иванович, как крикнет: "Петька, приборы!", а Петька ему в ответ: "Сто пятьдесят!", Василий Иванович ещё громче: "Что сто пятьдесят?", а Петька во всю глотку: "А что приборы?!" — и Серёжа дико рассмеялся неестественным, сдавленным голосом.
     — Ну, Скворцов, это в твоём духе. Я этот анекдот ещё в школе слышала. — Катя остановилась, и вырвала свою руку из-под руки Сергея, — да перестань ты ржать, как лошадь, на всю улицу! Люди уже вон смотрят!
     — Двести тридцать три, — Сергей резко прекратил смеяться, и остановился, как вкопанный — да, точно, двести тридцать три.
     — Что, двести тридцать три?
     — В анекдоте не сто пятьдесят, а двести тридцать три. Точно.
     — Точно то, что ты того, — Катя покрутила пальцем у виска, — ладно, пойдём дальше, а то уже люди стали вокруг собираться. За клоунов нас принимают. — Она взяла его под руку, и они двинулись дальше.
     Кате всегда было важно, как её принимают. Как на неё смотрят, что о ней думают, что говорят. Она любила быть в центре внимания, в эпицентре событий. Красота требует внимания, а Катя, несомненно, была красивой девушкой и искренне считала, что весь мир крутится только вокруг неё. И это не злостный умысел, не коварное убеждение, а всего лишь искреннее заблуждение. Но ведь чем красивее цветок, тем быстрее его сорвут. Вот плата за красоту. Красота не способна управлять миром. Да, с её помощью можно добиваться каких то своих мелких, эгоистичных целей. Но расплата в этом случае неминуема. Ведь красота должна сиять, указывая нам верный путь, быть нравственным ориентиром. Красота должна воспитывать, лечить и учить. Красота это спасение, светоч нашей жизни. Кате были чужды подобные мысли. Каждое утро перед зеркалом, расчёсывая свои роскошные, как у златовласки, волосы, она упивалась своей красотой и властью над мужчинами. А следовательно, и над миром. Нет, думала она, миром правит не сила, а красота. Моя красота. Один мой недовольный взгляд, один поворот головы, и может начаться война и извержение вулкана. Она, конечно, никогда не была наивной девочкой, но уже давно пора бросать этого тюфяка Скворцова. Он в жизни ничего не добьётся. Вечно без денег, занимается чёрти чем — специалист по озеленению города. Это разве профессия? Он помог ей осмотреться, освоиться в Москве, и на том спасибо. Да, кстати, подружка с Фрунзенской набережной пообещала познакомить её с очень перспективным Шуриком. Своя квартира, машина, на газовой трубе сидит. Так, что пока он свободен, нужно ковать своё счастье.
     — Скворцов, ну и где же твой сюрприз? А то мой Шурик такой нетерпеливый, — после долгого молчания спросила Катя. Серёжа успел досчитать уже до тысячи и разменял вторую. Катя же в это время с интересом разглядывала прохожих, пытаясь разгадать по одежде и лицу, кто иностранец, а кто наш.
     — Уже скоро, сейчас только до Вахтанговского театра дойдём.
     — Так это ты меня в театр напоследок решил сводить? Нет, я же тебе тогда говорила, я театр не люблю.
     — Для театра вообще-то рановато.
     — Знаю, знаю, не учи. Кстати, что бы ты ни дулся особенно, — начала бойко упрекать Катя, — за всё время нашей совместной жизни ты меня так ни куда, кроме своих чокнутых друзей и своего театра, не водил. А мне не нравится. Сидишь, засыпаешь, пока они там кривляются на сцене. А Шурик уже обещал меня вывезти на море. Что молчишь, нечего сказать. Так-то!
     Серёжа решил промолчать, не вспоминая, что приглашал Катю и в Третьяковку, и на фотовыставку. Но она отказалась, сказав, что фотовыставка — это скучно, а в музее у неё болят ноги. Половина пути была пройдена. Вот и здание театра имени Вахтангова, окутанное аплодисментами и овациями.
     — Катенька, я подготовил тебе сюрприз, — прервал молчание Сергей, — сейчас мы подойдём к художнику, и он нарисует наш совместный портрет.
     — К какому ещё художнику? — Удивилась Катя, — и, Скворцов, не называй меня Катенькой.
     — К бородатому, — и он указал пальцем на художника с большой, как лопата, бородой, сидящего напротив театра, — он очень хорошо рисует, я, Катенька, специально наблюдал. Применял метод сравнения, как ты учила. У него за три часа — три человека, а у того, что в очках, видишь?
     — Лысый, который рядом?
     — Да, да лысый, так у него всего один, — торжествующе закончил Сергей.
     — Сколько раз я тебе говорила, я не люблю бороды.
     — Хорошо, — охотно уступил Сергей, — пойдём к лысому.
     — Скворцов, ты больной и не лечишься? — Катя смотрела на него с сожалением, как на трёхногую собаку, — Скворцов, очнись, какой лысый, какие портреты? Я ухожу от тебя, я уже ушла.
     — Но я подумал, может, ты передумаешь, — потупив голову, мямлил Сергей, — я подумал, может, мы пройдёмся по Арбату, всё выясним, художник напишет наш портрет, мы повесим его над кроватью и может, начнём всё заново. А? Катенька…
     — И зачем я согласилась с тобой встречаться! — злилась Катя, — а вдруг сейчас мой Шурик уйдёт! К чёрту тебя и твои пироги! — Катя решительно двинулась в сторону Большого Николопесковского переулка. Сергей ринулся за ней и схватил её за руку. Тут уже было не до счёта шагов. Хотя он упорно верил, что надо только пройти вместе эти три тысячи шагов.
     — Но я же люблю тебя! — закричал он.
     — А я тебя нет, — спокойно отвечала она, — руку отпусти, больно.
     — Ты просто не понимаешь, ты тоже любишь меня! — уже в отчаянии кричал он, — ты мне нужна, нужна!
     — А ты мне не нужен, — совершенно спокойно говорила она, — да и понимаю я побольше твоего, хоть и младше.
     — Ладно, ладно, Катенька, ты не сердись, — казалось, что ещё чуть-чуть и Сергей заплачет, — не надо никакого портрета. Это я так, сюрприз хотел устроить. Пойдём, просто дойдём до конца Арбата, и всё наладится. Всё будет хорошо…
     — Никуда я с тобой не пойду! Сумасшедший какой-то. — Катя оглядывалась по сторонам, как бы выискивая такси, — Шурик уже, наверное, нервничает. Нельзя так парня мариновать, а то соскочит.
     Сергей чувствовал, как у него из под ног уходит земля. Весь мир рушился. Арбатские дома стали проваливаться под землю, люди исчезли, небо почернело.
     — Слушай, Скворцов, ты хотел там, что-то нарисовать?
     — Да, — не сразу ответил он, — наш совместный портрет, ну, хотя бы твой. На память.
     — А, сколько это стоит?
     — Тысячу рублей…
     — Так вот, дай-ка, Скворцов, эту тысячу рублей мне, на такси, а на память я вышлю тебе свою фотографию. Договорились? (Она действительно потом выслала Сергею свою фотографию. Ей льстило, что её боготворят и любят на расстоянии).
     Сергей машинально достал деньги и протянул их Кате. Она быстро взяла их. Зажмурила глаза, втянула губки, сложив их бантиком, и прошептала:
     — Сержик, поцелуй меня на прощание.
     Но Серёжа не слышал и не видел её. Он стоял, как будто в пустыне. И никого вокруг не было — ни Кати, ни Арбата, никого. Неизвестно, как долго это продолжалось. Но вдруг до него стали доноситься звук. Эта была гитара и чей-то знакомый с детства хриплый голос, звучащий тогда почти из каждого окна в их переулке. Он пошёл на этот голос. Сначала робко и не уверенно, но потом он ускорил шаг и продолжил свой счёт. Одна тысяча семьсот, одна тысяча семьсот один. И вот постепенно перед ним стали появляться люди, а вокруг возникать знакомые дома. И вот он снова на брусчатке. Чтобы пройти свои три тысячи шагов по Арбату.