Валерий Иванов-Таганский __ КРЫЛАТЫЙ ЛЕВ
Московский литератор
 Номер 2, январь, 2009 г. Главная | Архив | Обратная связь 

Валерий Иванов-Таганский
КРЫЛАТЫЙ ЛЕВ

     
     Существует легенда, связанная с писателем Андреем Платоновым. Один из его надоедливых друзей, как правило, в "угарном" настроении, пытался доказать Платонову, что пишет лучше! Устав от непомерного нахальства, Платонов, однажды не сдержав себя, сорвался:
     "Да, ты пишешь лучше! Но только ты пишешь чернилами, а я кровью!".
      В этой, казалось бы простой формуле весь смысл творчества. Без боли, страдания, без каждодневного "харакири" — нет поэта, без пера не обмакнутого в кровь не рождается истинная проза.
     Протопоп Аввакум однажды с горечью признался: "Бог создал Россию для искушения дьяволом". Нам кажется, что поэзия и проза Льва Константиновича Котюкова об этом, о нашем затянувшемся "искушении дьяволом". При этом все ходы, прыжки и ужимки нашей отечественной "дъяволиады" Лев Котюков превосходно изучил. В его прозе все "люциферы" собраны "по ту стороны России" и каждому автором дана соответствующая оценка, вплоть и до его излюбленного "читателя — нечитателя". Заметим, что авторский прием, а если шире — техника письма Котюкова, имеют свою самородную особенность. В "Дневнике автора" им чаще всего используется прием "тезы и антитезы". Автор словно "красной тряпкой" вызывает на бой неразрешенную в его сознании проблему, дает ей исчерпывающую оценку и нередко, как тореадор, наносит в конце соответствующий, чаще всего смертельный удар. Невольно вспоминается Сирано де Бержерак со своим рефреном — "укол в конце посылки".
      Еще одна особенность прозы Льва Котюкова: он превосходный рассказчик, знает, как захватить "читателя — нечитателя" с первых строк.
      Вот начало его "дневника" из журнала "Проза №1" Напомним, что глава называется Внечеловеческое: "Познай самого себя!" Это темное изречение приписывают Пифагору. Слава Богу, что не мне. Сие изречение не менее бессмысленно и опасно, чем "В споре рождается истина". Впрочем, оно не приписывается Пифагору. Это изречение не нуждается в авторстве, поскольку принадлежит сатане". Как видите у Котюкова нет пиетета перед старыми истинами, как нет и запретных тем, да и на авторитеты он оглядывается редко. Читать его прозу интересно, поучительно, язык — выпуклый, броский, индивидуальный… В этой прозе есть темперамент, сила, а подчас и самоуверенность: "Эй, кто там хочет шагать против железного потока моего эпоса?! Никто?!.. Так-то вот! Живите — пока я добр, поскольку бытие и небытие, как жизнь и сон, одно и тоже".
     Это авторское благословение на жизнь неслучайно. Ведь сам Лев Константинович — человек ни на кого непохожий. Он — Лев! В его характере и впрямь многое от натуры льва. А, как известно, этот "царь зверей" трудно поддается дрессуре. Лев — не уступает дорогу, (добавим от себя: в том числе и поэтическую), он милостиво разрешает двигаться по ней другим, но, прежде всего, своим почитателям. Если присмотреться к Котюкову поближе: в работе, в писательской среде, то становится очевидным, что наш герой, положим, не идет, а несется, не говорит, а рокочет. Впрочем, он разный — стремительный, неистовый, взъерошенный, нередко злой, до изысканности аристократичный, при этом неразменный друг и блестящий полемист. Он может в пылу полемики утверждать, что "от поэзии нельзя требовать ничего, как от облаков над озером, как от лесных рассветов" и оказывается прав, когда пишет:
      Зыбкая прозелень озими,
      светом остуженный сад.
      Черные листья над озером
      К берегу не долетят.
     
     Но тут же, не удерживаясь на этой ноте, "раскинув сети", "умирая в стихах", поэт бесстрашно сталкивается с очередным безумьем и отражает его как в зеркале:
     
      Какое время пошлое!
      Хотя совсем не худшее.
      Стучит в затылок прошлое,
      И лупит в лоб грядущее.
     
      Как тягостно во временном
      С безумьем вечным цапаться,
      Ведь за последним деревом
      Душе в садах не спрятаться.
     
     Ничего не поделаешь, автору приходится сталкиваться: и с вывернутым веком, и "с безумьем вечным цапаться", и наряду с прекрасным лицезреть блевотину и изнанку жизни. И хоть "от поэзии нельзя требовать ничего", но Аполлон, как не крути, требует от поэта и священной жертвы, и признаний, "из какого сора растут стихи". Лев Котюков это прекрасно знает, восклицая на предельной ноте:
     
      И разве душа виновата
      Что душу Господь позабыл?
     
      Впрочем, в этой отчаянной строке есть поэтическое лукавство. Нет, не позабыл Господь душу поэта. И свидетельство этому — неслучайный дар Льва Котюкова представленный в поэтическом сборнике "Тайна Молчания" и в дневниковых записях "По ту сторону России". Верим, что не оставил Господь и Россию для искушения дьяволом. Хотя дискредитация Духа Божьего идет повсеместно. Порнография, извращения, проповедь сатанизма — все это подогревается и кем-то, безусловно, внедряется. Но не думайте никогда, что Бог отвернулся от нас. Он отпустил узды, а мы устремились по ложной дороге. Его право наказывать нас за неправильно использованную свободу.
      Поэзия Льва Котюкова — это гимн "облакам над озером", радость от встреч "лесных рассветов; поэт бьется с тупою тоской, замирает перед вопросом "кто этот мир оплачет", но непоколебимо верит, что нет, не было и не будет никогда для русской поэзии времен последних. С этой Котюковской тезой нельзя не согласиться. Ведь подлинная поэзия противоречит закону Дарвина, она рождает самородки, которые через хаос, сор, невзгоды и лишения устремляются вверх, к Богу, чтобы однажды воскликнуть устами поэта:
     
      Все мы — Божьего Света частицы.
      И во сне — глубина, будто высь,
      И во сне — бесконечная жизнь,
      И неведомой книги страницы.
     
      Голубиная книга Небес!
      Прочитал эту книгу — воскрес!