Игорь Николенко __ ХРАНИТЕЛЬ ЖИВИНОК
Московский литератор
 Номер 04, февраль, 2008 г. Главная | Архив | Обратная связь 

Игорь Николенко
ХРАНИТЕЛЬ ЖИВИНОК

     
     5 ФЕВРАЛЯ В ЦДЛ СОСТОЯЛОСЬ обсуждение новой книги Ю. Коноплянникова. Пойти туда я не смог. Но, когда я узнал об обсуждении и увидел анонс, мысли о этом авторе собрались во мне. Я и раньше писал о его книгах, читал писанное другими. Во многих отзывах, как в моих, лейтмотив тот, что Коноплянникову удаётся писать бесхитростно, "безыскусственно". Жизнь вваливается в его тексты без всяких подспорий в виде красивых метафор, искусных фабул, оригинальных концепций, замысловатой лексики, — чем озабочено, а то попросту одержимо большинство пишущих.
     Искусства как бы и нет — а Жизнь, что, собственно, и является целью искусства, есть.
     Эффект, что не какой-нибудь там Писсарро нарисовал фиакры в дожде и я их вижу за импрессионистскими мазками, а сами мокрые грязные экипажи с шумом въехали мне в глаза. Такой эффект.
     Въехали, ну и что? Стоило им въезжать? Что они, кроме грязи и шума и кроме брызг на моём плаще дали? Что — я не знал. Это и раздражало.
     Случай помог постичь коноплянниковский феномен.
     Как-то мы с ним возле какого-то учреждения проходили. Взялась женщина и спросила его (не меня, заметьте, что очень важно; спрашивают интуитивно тех, кто может помочь). Спросила: "Скажите, пожалуйста, где то-то?" Коноплянников ей: "Не знаю". Женщина наседала: "Как, вы не знаете? но ведь вы рядом с этим". Он отвечал: "Не знаю, правда". Женщина: "Да вот рядом же где-то! может, припомните?" — "Не припомню", — он ей. "Невероятно, — та ему, — ведь рядом, разве не видели?" Он взорвался: "Мне вас брать за руку и водить, как маленькую, искать?" Он сказал грубо. Я бы так не смог. Потом он сказал: "Войдите в здание и спросите вахтёра", — и открыл женщине дверь. Он просто открыл ей дверь. Много это или же мало?
     Женщина жаждала неких сведений, откровений. Он их не мог дать. Она настаивала. Он был вынужден оборвать её. Сведений, откровений он ей не дал. Он их не знал? Пускай. Но, собственно, откровения и открытия — дело Бога. Бог даёт и берёт, по пословице, Бог дал — Бог взял. Многие мы пытаемся, встав в место Бога, одаривать ближних пророчествами… Хотя с нас хватило б хранить то, чтo дал Бог.
     А Он дал — Жизнь, то общее, что находится в миллиардах и миллиардах частных живых существ. Коноплянников и помог живой женщине не дидактикой, но открытием двери, чтобы искала дальше.
     Много это или же мало? Думаю, много. Это мы в грёзах целимся всем помочь, но на деле себя бережём для подвигов и духовных кличей, а так — помочь человеку, просто открыть ему дверь — медлим.
     Коноплянников же — не медлит. Он помогает Жизни, даденной Богом, без ухищрений. Что, кстати, знает широкий круг встречающихся с ним не на писательской ниве. Он бережёт Жизнь.
     Он бережёт живинку.
     Причём, во всём творчестве. Взять его знаменитые миниатюры…
     Здесь отступление. Прежде я бы хотел напомнить, что мы все смертны. Лет через сто никого из читающих этот текст не будет. Неповторимость и мимолётность личностей распылится в потоке дхарм, тождественных и себе равных.
     И не останется ничего. Не будет ни Иванова, ни Сидорова…
     Ошибка! — скажут читатели, в массе своей литераторы. Мы, скажут, оставим книги, мы запечатлены в них…
     Нет. Нас не будет. Книги — да — будут. А нас не будет и в книгах.
     Но почему?
     Потому что. Писатель пишет для многих. Чтоб быть понятным, он вынужден подавлять в себе частное и писать так, чтоб было понятно всем, или как можно большему кругу. "Понятый", общедоступный есть идеал для автора. Это признание, слава, деньги. А что поймёт широкий читатель? Что обще всем. Недаром тот же Писсарро, да и все прочие импрессионисты долго были непризнанны. Своеобычности их не приняли. Выдай текст от себя, то есть текст, наиболее полно и честно выражающий твою личность, — текст не поймут, пока он не ляжет в масштаб усреднённого. Своеобычности у писателей, даже у эпатажников, быть не может по существу. Мы создаём обобщённые, типизированные картины; из Ивановых и Сидоровых создаём безликого "человека вообще", в котором, чтобы он западал читателю, подчёркиваем одну черту: "лысый, с орлиным носом", скажем, или "субтильная, с пепельным волосом". Убиваем живых, чтоб создать всем понятный и общим мнением апробированный типаж.
     Не то Коноплянников с его даром хранить живинку каждого, то есть Жизнь. Его короткие рассказы (та же печать на всех его книгах) хранят не тёсанные под стандарт ходули, но индивидуумы. Он ловит моменты Жизни, осуществляемые, мы знаем, в частном, — чтоб их увековечить. Часто его миниатюры под знаком хмеля; многие мы в его миниатюрах взяты им во хмелю. Зачем? Трезвые мы соблюдаем правила, трезвые мы — как все. Трезвые, мы бежим проявлений необщепринятого, когда кто-нибудь говорит вдруг то, что в "приличном"-де обществе не положено. Во хмелю в нас ломается этикет; души, страдающие от догм, кричат. Некоторые никогда не крикнут, так и умрут. Их души не высунутся из правил, из "человека вообще", из страшного средневзвешенного "das Man". В китайской культуре дошли до нас с III века рассказы о "семи мудрецах из бамбуковой рощи", которые были пьяницами, протестуя против общественного и духовного формализма.
     Что можно сказать о "людях вообще", об этом "das Man"? Жил, служил, умер. В лучшем случае написал книги о псевдоживых типизированных персонах, дескать "героях времени", о тех самых "лысых, с орлиным носом". Хочется мне такого? Нет. Я не хочу быть какой-нибудь составляющей "образа человека начал XXI столетия" из великого даже романа.
     Но я обрадуюсь, коль мою мимолётность, неповторимость, своеобычность, мой жест, мою интонацию и мой голос — крики моей души сохранит миниатюра Коноплянникова, хранителя живинок.
     В этом его феномен: хранить Жизнь — и хранить в Жизни нас. Всех, каждого.
     
     
Правление
Московской городской организации Союза писателей России
выражает искренние
и глубокие соболезнования Коноплянникову Юрию Викторовичу
в связи с кончиной его матери КоноплЯнниковой
Анастасии Ивановны