Александр Бобров
СОЛНЦЕ РУССКОЙ ЧАСТУШКИ
|
На поверхности массового, устоявшегося в своих формах стиха
то и дело вспыхивают частушки — протуберанцы, которые говорят
о том, что этот жанр живет, что солнце его не остыло...
Виктор БОКОВ
В эти позднеосенние дни в Москве прошел фестиваль "Гармоника — душа России". Приехало очень много коллективов от Северного Кавказа до Саратова, они демонстрировали виртуозную игру на гармониках, сюжеты с колоритного фестиваля пробились даже на ТВ. Огорчало два момента: саратовские гармонисты поведали, что в городе на Волге умер в прошлом году последний мастер, а гармонную фабрику обанкротили и растащили: "Больше некому делать знаменитые гармони!".
Второй момент тоже навевает грусть: сюжеты экзотические показывают пустоту — кто-то наяривает на гармони, кто-то пиликает на маленькой гармошечке, а вот что поют под неё, что выплёскивают? — ни звука. Или не ясно, что гармонь — только сопровождение для пляски (судя по возрасту исполнителей — они особые коленца не выкинут) или подспорье для песни и частушки, для истинно народной поэзии. С этим ведь тоже беда! Умирает поэтическая составляющая народной музыки.
В одном из последних номеров "Московский литератор" отметил 93-летие выдающегося поэта и песельника России Виктора Бокова. Он так и не получил Государственной премии России, хотя его песни знает и поет вся страна.
Боков — истинно народный поэт, хотя такого звания, в отличие от Дагестана или Чувашии, в РФ — не предусмотрено. При советской власти ему лагерное прошлое и вольнолюбивое скоморошество мешало, а при нынешней "культурной революции" — наверное, верность идеалам добра и справедливости, святым национальным ценностям и родному, не оскверняемому слову. Но народная любовь сильнее власти денег и политиканства. Виктор Боков получил высшую награду, которую только можно вообразить: при жизни здравствующего, несгибаемого и плодотворно работающего поэта на его родине, в деревне Язвицы, открыт прекрасный Дом-музей.
На улице уменьшившихся по числу домов Язвиц стал разговаривать с певуньей из хора соседнего города Краснозаводска, бывшей соседкой Боковых — Анной Клещёвой, спросил про маму поэта. Анна Ивановна ответила этак мягко: "Я ее запомнила больше погруженной в свои заботы по хозяйству, молчаливой. Ведь деревня-то была людная, шумная — больше шестидесяти дворов, в клубе собирались, на посиделках. Не помню, чтобы Софья Алексеевна пела или шутками сыпала. Может, дома ее талант проявлялся". И тут мне подумалось: вот для чего и является на белый свет поэт — запечатлеть то прекрасное, материнское, то сокровенное и немеркнущее, что не открывается на поверхностный или утомленный жизнью взгляд, что может пропасть втуне, что сегодня просто сознательно убивается массовой культурой, низкопробным чтивом с матом и сленгом и особенно — пропитанным коммерцией, кровью и пошлостью телевидением. Кстати, тогда, на открытии уникального, может быть, единственного в России Дома живого поэта не было телекамер.
После торжественного вечера во Дворце культуры имени Гагарина, на банкете в честь юбиляра я спел частушку:
Где течет река Кунья?
Ведь не знал я ничего.
Ныне — радую друзей:
Там, где Боковский музей.
Боков в своих органичных и мелодичных стихах, песнях, частушках — сама народная стихия.
Я — музыкальный инструмент.
Рукою тронь — и звук польётся.
Его поймет в любой момент
Любая баба у колодца.
Но стихийный талант он огранил глубоким изучением фольклора, той же частушки. В Пушкинском доме хранятся письма Бокова песельнику с Ладоги — Александру Прокофьеву, который при меньшем, я считаю, таланте, стал и лауреатом Ленинской премии, и Героем Социалистического Труда. Вот что пишет Боков старшему собрату: "Я уже просмотрел и повертел с боку на бок до 15000 частушек... А вообще о частушке надо писать целую книгу открытий эстетическо-художественного порядка. Я такие вещи встречаю, что меня пот прошибает. Буквально гениальные произведения лирической поэзии, например:
Лягу грудью на ограду,
Позову свово отраду,
Серый камень отвалю,
Встать на ноженьки велю!
Саша, плакать хочется от восторга, что это создано простой девкой; гордишься за народ...
Ведь вот интересно, читаешь тысячу, другую, все повторяется, варьируется, сам знаю тысячи и вдруг вот сегодня подцепил книжечку "Частушки Переславль-Залесского уезда", изд. управлением железных дорог (!!) в 1921 г., и в этой книжечке вдруг нахожу жемчужину:
Капуста, капуста,
Капустница,
Подымется, подымется,
Опустится.
(Плясовая)
Так просто!.. Вот ведь рядом лежали эти слова, а не сделал же, не выдумал этой диковины, этой чудесной, полной такта, юмора погудки, с намеком, не оскорбляющим слуха, что всегда испытываешь от сюсюкающей эротики".
Почти каждый раз, принимая гостей, стремясь приобщить кого-то к частушке, Виктор Федорович особо выделял легонькой игрой на балалайке, рассудительно-ласковым голосом вот эту:
Полюбила я его —
У него трое детей.
Я на то располагаю:
Двое нам, а третий — ей!
"Гениально! — добавляет он, покачав головой. — Какая душевная щедрость, какое достоинство... Какая вера, что все можно решить добром!..".
Мне посчастливилось очень много выступать вместе с Виктором Боковым, ездить с ним по стране. Вот два эпизода.
Выступаем на военном корабле одного из наших краснознаменных флотов. Кто-то из матросов вслух вспоминает эпиграмму, в которой говорится, что "в стихах у Бокова — ничего глубокого".
"Ладно, — суровеет лицом поэт. — Балалайка найдется?" Начинает читать самое сокровенное, самое ударное, самое пронимающее до глубин души. Аудитория сидит не дыша. Потом, взвинченный вниманием, Боков берет балалайку и начинает:
Эх, раз, что ли,
Ехали матросы.
Всех зовут Иванами,
Все курят папиросы.
И пошло-поехало!
Частушки сыплются, как из рога изобилия. Аудитория накаляется, чуть ли в пляс не рвется. Двое с края вскочили, подхлопывая. Скамейка — типа "козел" — резко накренилась, и соседи посыпались с грохотом на пол. Смех, аплодисменты.
— Вот так вот! — ничего глубокого, — удовлетворенно произнес раскрасневшийся Боков.
Сидим в Вологде в номере обкомовской гостиницы, за окном трескучий мороз, идти никуда не хочется. Перебрасываемся лениво фразами. Скучно. И вдруг Боков вспоминает: "Я ведь из этого города однажды письмо от школьника получил. Он пишет: "Я хочу, как и Вы — заниматься фолькормом". Хорошее слово придумал!— фолькорм..."
И сразу скуку как рукой сняло.
Когда я это спел, то весь хор вообще упал…
Всё это я вспомнил в своей новой книге "Московская частушка", которая собрала не только раздумья об этом нестареющем жанре, не только тесты гениальных частушек, которые вливались в песенное море Московии, но и отдал дань своим друзьям и старшим товарищам — от ушедших Геннадия Заволокина и вологодского друга-поэта Виктора Коротаева до ныне здравствующих Нины Красновой и Виктора Бокова.
Мне радостно, что книга "Московская частушка активно продавалась на Московской книжной выставке-ярмарке, что глубокую статью "Вечно юная, вечно кипучая" напечатала о ней "Литературная газета", но гораздо радостней будет, если на том же канале "Культура" появится постоянная рубрика о русском фольклоре, о несметных наших песенных богатствах, о вечно кипучей, солнечной частушке?
Почему мы должны колупаться во мраке, слушать примитивные куплеты на КВН и только мечтать о самом естественном и ярком?
Наконец, по теме: почему у нас вообще нет национальных электронных СМИ? — вот загадка с простым ответом…
|
|