Игорь Блудилин-Аверьян
ДУХ МОЕЙ СТРАНЫ
|
Александр Костюнин. “В купели белой ночи”. — М., ИПО "У Никитских ворот", 2007.
Каждый подлинный писатель пишет только о том, что он хорошо знает.
Наша родина Россия огромна. Это целый, цельный, особенный мир, подобного которому на земном шаре нет. Это громадный тигель, в котором взаимодействуют территории, воистину необозримые; многочисленные народы, эти территории заселившие и их обиходующие; леса, на этих территориях растущие; зверьё, в этих лесах обитающее, живущее своей вольной и нелёгкой жизнью, полной опасностей и радостей. Это люди — серьёзные, вдумчивые, болеющие за родину душой; или несерьёзные, не думающие, ни за что не болеющие и мечтающие лишь о деньгах и о больших деньгах — или просто о дармовой выпивке; а то и вообще ни о чём не мечтающие, живущие, чем Бог послал.
Сверхзадача — или просто задача — любого национального писателя России — русского ли, башкирского ли, карельского или дагестанского — основательно разобраться в жизни и кипении этого тигля, этого клокочущего, страждущего колосса по имени "Россия".
Что вы, любезный московский читатель, знаете о Карелии? То, что там зимой много снега и есть город Петрозаводск, вы, конечно, знаете. Недавно вы узнали, что есть там и Кондопога с её межнациональными, если нам СМИ не врут, проблемами; говорят, там ещё есть Кандалакша, огромный горный комбинат, что-то добывающий — то ли уголь, то ли руду ценную. Слышали газетный штамп, что "Карелия — страна синих озёр". Ну, и конечно, эрудиты ведают, что фронт советско-финской войны в 39 году ХХ-го века проходил по территории Карелии. Не намного, полагаю, ошибусь, если предположу, что среднестатистический, массовый читатель, гражданин России, кроме вышеперечисленного, о Карелии не знает ничего.
Любая страна, любой народ, любой человек держатся на национальном духе. Что мы знаем о духе Карелии, составной части России?
Я держу в руке книжку уроженца и жителя Карелии Александра Костюнина "В купели белой ночи".
Начав её читать, я с первого же рассказа — "Рукавичка" — погрузился именно в то, что меня при чтении "территориального" автора интересует больше всего: в национальный дух, в духовную атмосферу жизни в этом уголке России. С ходу меня привлекло посвящение этого рассказа: "Православному священнику о. Вейкко Пурманену". Православный священник с финскими именем и фамилией! Уже это интересно и говорит многое о духе. Господи, взмолился я, автор думает интересно и, кажется, понимает суть; дай Бог, чтобы его тексты были не графоманскими, не лобовыми, чтобы они были исполнены художества литературного, чтобы и читать его можно было бы с таким же интересом!
После первых же абзацев я вздохнул с облегчением: читать можно, письмо добротное, вполне художественное, без извертов и изысков "современной" интеллигентской прозы, которой так любят баловаться постмодернисты и прочие бездари.
Этот первый рассказ точен и глубок, как философская максима. На шести страницах А.Костюнин поставил такую проблему ответственности взрослых перед воспитываемыми ими детьми, так её заострил, такой многозначный финал в нём вывел!.. Пересказывать содержание его я не буду — в пересказе рассказ потеряет всё. И казалось бы, сюжет давно описан в литературе: как праведник в своём праведном раже, ничтоже сумняшеся, бульдозером проходит по судьбе человека — а читается и воспринимается всё описанное в рассказе свеже и остро.
Второй рассказ, принадлежащий внешне к жанру "охотничьих рассказов", неожиданно приводит к раздумьям совсем не об охоте. Гончий пёс Орфей покинул хозяина, который заставил его, уставшего, всегда служившего ему верой и правдой, за большие деньги работать "через силу" — вот простоватый вроде бы сюжет. И кажется, будто рассказ снабжён излишними подробностями и сценами, но, подумав, согласишься: нет, пожалуй, не хороший человек этот опытный егерь, которого автор с такой симпатией описывает в первых эпизодах. Сцену, где егерь отбирает щенков у только что родившей их Примы и топит их в ведре (осенний помёт качественных гончих на даёт), невозможно читать без гнева и слёз. Серьёзно, читатель — тяжело становится на душе после этого рассказа! Кто же мы, люди, такие?! Может быть, не так уж не прав был Лев Толстой, когда с негодованием на людскую безнравственность бросил своё негодующее: "Человеку лучше бы вообще не родиться!"
Очень сильный этот охотничий рассказ "Орфей и Прима". Его бы в школьную программу по литературе!..
Другие рассказы, помещённые в книжке, тоже о совести, о неумной жадности, о нравственности — если говорить о сути их. Просто "Орфей и Прима" технически, художественно — наиболее удался автору.
Сердцевину, основу книжки составляет интересно сделанная повесть "Сплетение душ".
Это история любви и жизни отца и матери лирического героя — "автора" этой повести. Автор откопал где-то в недрах родного дома воспоминания своего отца и своей матери. (Такого приёма я, кстати, что-то не припомню в русской литературе). И он читает их — со своими редко вкрапленными комментариями, в которых отражено его восприятие всего, что произошло с Россией и её гражданами.
В воспоминаниях рассказывается много о дедах и бабушках автора, их жизнь в переломную эпоху раскулачивания, войны, строительства коммунизма и т.д. От дедов и бабушек речь переходит на их детей, т.е. на родителей автора. Постепенно выстраивается, выкристаллизовывается цельная картина жизни огромной и многострадальной нашей страны — Карелия, Центральная Россия, Сибирь. Жизнь врага народа, жены врага народа, детей врага народа...
В повести, исполненной любви к простому народу, есть поразительные по силе места. Нельзя без волнения читать, например, о возвращении домой после войны, ранения и долгого госпиталя солдата — нет, не героя, у которого вся грудь в наградах, а самого обыкновенного рядового солдата, одного из миллионов безвестных трудяг войны и потерявшего на ней ногу.
"На дороге остался солдат — пожилой, невысокого роста, с измученным лицом. На выгоревшей добела гимнастёрке не видно ни орденов, ни медалей, только облупленная звёздочка на старой помятой пилотке. — Солдат, тяжело повиснув на деревянных подпорках, неуверенно шагнул единственной ногой к родному дому..."
Много мыслей рождается при чтении этой хорошей повести. Например, я узнал из неё, что, оказывается, ошибочно репрессированным, потерявшим всё свои имущество советская власть в процессе реабилитации возмещала потери. Людям, возвращающимся в родные места, начислялась денежная компенсация. Мать автора за отобранный у неё дом, за многолетние мыканья по Сибири в условиях запретов на выезды вне посёлка, "шаг вправо, шаг влево — расстрел", вернувшись домой спустя 20 или 30 лет, получила за всё за это компенсацию: 14 рублей 72 копейки... Только горестно головой поникнешь: за что, за что такое унижение, такое издевательство над простым, рабочим человеком?!
Прочтите эту повесть, любезный читатель.
Только с Эпилогом её я не согласен. А.Костюнин пишет: "Но не нам судить прошлое! Нам бы хоть с настоящим как-то разобраться".
Замечания у меня следующие.
Во-первых, с настоящим пора нам всем разобраться не "как-то", а всерьёз; если мы будем разбираться "как-то", от которого веет пресловутым русским "авось", ничего в настоящем и с настоящим сделать мы не сможем. Пора в душе каждому из нас навести порядок.
Но, во-вторых, этого порядка не наведёшь, если мы будем думать, что "не нам судить прошлое". Как раз нам, — кому же ещё?! И более того, я полагаю, что пока мы с прошлым не разберёмся, в настоящем мы порядка никогда не наведём!
Справедливости ради должен заметить, что сам-то А.Костюнин как раз судит прошлое, а на приговорах своего суда строит своё отношение к настоящему и, кстати, судит и настоящее, силясь в нём разобраться. Платформа для этого суда стоит как раз на его прошлом.
Третий раздел книги я бы назвал философско-лирическими эссе. Или, может быть, лирическим философствованием. Словом, соединил бы в названии лирику и философию, причём лирику гражданскую. Потому что строго философскими эти эмоциональные эссе назвать нельзя — собственно философии там нет; но это и не просто эмоциональные выплески по поводу увиденного, узнанного или вычитанного из газет — это рассуждения, анализ и выводы.
Там говорится серьёзно и о серьёзных вещах. Одни названия эссе говорят сами за себя: "Вера", "Деньги", "Любовь", "Сострадание", "Государство", "Насилие"... Автор до предела обнажённо делится с читателем своими взглядами на эти корневые, осн?вные вещи всякой жизни.
Например. В эссе "Сострадание" он рассказывает, как в детстве его приятель назвал беззащитную старушку, свою бабушку, в приступе ярости, "дурой", и больная старушка заплакала от обиды и слабости...
"Спустя много лет ты воспринял её боль как свою собственную. Эти воспоминания для твоей души — открытая рана".
Так рождается в душе сострадание к чужой боли, к чужой беде. Автор делает очень интересное предположение: "Меня осенило: и "слёзки невинного ребёночка" в произведениях Достоевского, и "подвиг" твоего одноклассника в отношении родной бабушки, — всё специально подстроено только для того, чтобы пробудить сострадание именно в тебе". При всей спорности этой догадки (вопрос: кем подстроено?) поворот мысли меня, например, заинтересовал. Многое присутствует а этом посыле, затрагивает и веру, и психологию, и Бог знает что ещё: автор неожиданно прикасается к Тонкому Миру, живущему в душе каждого.
И так в каждом из эссе, опубликованном в книге.
Неожиданно.
Мы уже отвыкли от такой серьёзной прозы, серьёзного отношения к жизни и к своей стране. Поэтому хотя книга — на карельском материале и в основном о Карелии и её людях, я её воспринял как живое повествование о моей России.
Господи, какой же интересной, сложной и живой жизнью живёт моя Россия, несмотря на чудовищные усилия глобалистов нивелировать её сложности, пристроить к "мировому прогрессу" и "общечеловеческим ценностям", т.е. к процессам всемирного упрощения, выпрямления и американизированной стандартизации, к уничтожению разнообразия культур народов, что составляет цель и суть всемирной глобализации.
И книжка А.Костюнина — добротный кирпичик в стену, которые разумные люди во всём мире воздвигают против бульдозеров глобализации.
В ней — дух страны, в которой я живу.
|
|