Веселин Георгиев
ДВА РАССКАЗА
|
РУССКАЯ БАНЯ
Я — болгарин, а друг мой Боря — с Урала, из Перми. Готовились стать великими писателями, если не в ближайшее время, то хотя бы в обозримом будущем. Но Боря обязательно хотел, чтоб истоком нашего величия для начала стала баня. Итак, рассказ о русской бане, которую мне довелось испытать на собственной шкуре благодаря Бориному наитию.
Зима, снег по колено, жгучий холод сшибает воробья прямо на лету, даже ртуть в термометрах на реке Каме, слыхал, замёрзла. И туман — снежной пелериной окутывает землю. Сунешь нос наружу, кажется, тут же превратишься в сосульку. Вот почему на улицах большого уральского города люди проявляются, как видения художника, и исчезают, растворённые его кистью. Так длилось почти неделю, пока погода не сжалилась, показав даже солнце над лесом. Но разве это солнце? Протяни руку к нему, так рука окоченеет.
— Тебе не холодно? — спросил мой приятель.
— Напротив, — отозвался я.
Какой там холод: кроме зимнего пальто, я надел ещё тулуп, который мне подбросил отец Бори.
— Осторожно, лёд! — предупредил друг, но поздно — я упал прямо ему под ноги. — О, ты умеешь кататься на спине, — пошутил он.
Идём, а по дороге сугробы до двух саженей. Думаю: "Какой чёрт дёрнул меня ехать за две тысячи км в такой холод? Простужусь тут, как меня больного повезут обратно в Москву?.." Но никак не мог отказать другу. "Поедем, — говорил, — Урал увидишь, зима у нас лютая, но красивая, в оперу сходим, в театр, в забегаловку заглянем, куда захочешь, туда и пойдём. Да и на русской печи полежишь, в русской бане попаришься, увидишь, как уральцы встречают дорогих гостей…" Друг был прав. Одно мне осталось увидеть и испытать — русскую баню. Туда мы и пошли.
Баня — на окраине! Дома — старые, деревянные, отяжелевшие от глубокого снега на крышах.
— Бау, бау! — услышал злой лай. Смотрю — на калитке надпись, белой краской: "Осторожно, злая собака!"
Я дёрнул Борю за локоть.
— Не бойся, собака на цепи, — успокоил меня.
В тот же момент калитка открылась, с улыбкой встретил Борин знакомец — Лёва.
— Чего так долго шли — баня совсем остыла!
И собака Лёвы — крупная, чёрная, неизвестно, какой породы, продолжает злобно лаять на нас, прыгая на задних лапах, вот-вот сорвётся с цепи, но стоило хозяину рявкнуть, как она поджала хвост и залезла в конуру. В доме печь, едва не упираясь в потолок, дышала теплом прямо в дверь. Лёва помог мне раздеться, складывая верхнюю одежду на стул. Его сестра, выглянув из комнатки, подобно белочке из дупла, громко рассмеялась.
— Ничего смешного, Галя! — заступился за меня друг. — Ты как себе представляешь? Мы сибиряки и всё равно дрожим от холода, а он южняк, болгарин, а там сейчас на его родине розы цветут…
— Фантазия цветёт у тебя, Боря, — с милой улыбкой заметила девушка.
— Пошли! Надень пальто, баня в конце двора, — заторопил нас Лёва.
Собака опять кинулась, но, увидев хозяина шедшего за нами, утихла.
— Зачем вам собака, притом злющая? — поинтересовался я.
— А как без собаки? Она же друг человека, иной раз больше, чем человек человеку.
— Может, ты и прав, но мы в Болгарии уже привыкли без такого человекодруга. Вышел приказ уничтожить всех собак, так перестреляли не только бездомных, но и домашних. Придумали, что собаки много хлеба жрут, болезни разносят и прочее.
— О прочем не знаю, но что касается хлеба, я не согласен. Сейчас — мирная жизнь. Люди сыты. Домашние животные не в тягость, — защищался хозяин и, доведя нас до бани, сказал: — Думаю, без меня справитесь. Боря побывал тут не раз. — И ушёл домой.
С маленьким окошком и низенькой дверью баня была похожа на лесной домик. Из трубы прямо к небу тянулась тонкая струйка дыма, хоть иголку вдень.
Наконец, мы — голые и в бане. Ничего особенного: печь с притворенной дверцей, видны раскалённые угли, на печи — котёл с кипящей водой, на лавке — два ведра с холодной и банная утварь: большой пустой таз, кружки, деревянный насест, прилепленный краем к стене.
В бане, как в любой бане, тепло и душно.
— Ложись на скамейку! — сказал Боря. — Буду выбивать грязь из спины.
Я лёг. Он налил горячую воду в таз, бросил туда мелко нарезанное мыло, взял берёзовый веник, размешал им воду, вспенившуюся от растворённого мыла. Потом вылил кружку воды в печь. Пар, как шипящая змея, взлетела к потолку и наполнил всю комнатку. Пот полился из меня крупными каплями.
— Эй, что ты делаешь? Задушишь! — взмолился я.
— Это же кайф, дорогой. На то и называется — парилка — от пара. Сейчас испытаешь всю прелесть русской бани. Ну, повернись на живот!
И начал хлестать меня веником — по спине, по ногам, по… С одной стороны приятно, с другой — больно. "Терпи, — говорю себе, — раз так надо!" Но разве можно терпеть? Словно ремнём бьют.
— Ну что, побаливает, да? — спросил Боря. — Э, братишка, в этом и заключается весь фокус: пар, веник, бей по голому. А теперь повернись! Поработаем и над животом. Отсюда выйдешь чище праведника!
Поменялись местами, и я, подражая Боре, стал нахлёстывать его по разгорячённой спине веником.
— Потише, друг! Ты что? Замахиваешься, словно дрова сечёшь… Делай, как я!
— Видал я твоё "потише"! Ну, ладно, — говорю, — пожалею.
— Подбрось воды на камни, а то пару совсем мало! — попросил Боря.
Взял ведро с холодной водой, открыл дверцу, смотрю: жар, как расплавленный металл. "Да, Лёва не поскупился на дрова". И, не долго думая, бух — выплеснул полведра в печь.
Что произошло? Словами не рассказать. Обжигающий пар со страшной силой толкнул меня в грудь. Я отскочил, загремело ведро, разлив воду, почти кипяток, а сам угодил в ведро с холодной водой. Отпрыгнул, ничего не видя в густом пару, налетел на друга головой.
"Ох", — крикнул мой друг и упал прямо у моих ног. "Дверь, дверь открой, быстро! Я задыхаюсь! Ищи дверь!" — закричал сумасшедшим голосом Боря. А где дверь-то — ничего не вижу, и уши трещат, вот-вот засвистят, как паровоз. Вмиг почувствовал, что теряю силы, пар входит в лёгкие, а обратно — не выдохнешь. Я, как слепой, стал шарить по стенам. Нащупал окошко. Удар кулаком, второй удар… Не поддаётся. Понял — плексиглас! Конец, падаю! Но пальцы инстинктивно снова полезли по стене… Вдруг дверь с треском открылась, и пар, как с пробитого паровозного котла, полетел наружу, а вместе с ним и… я. Очутившись по пояс в снегу, не мог сообразить: кто я? Недоварившийся красный рак, пескарь на крючке у Бори или классик болгарской литературы? Жадно глотаю свежий воздух. На шум примчался хозяин бани. Во всю глотку перепуганным голосом орёт:
— Да что вы тут натворили, дураки эдакие?!
Нырнул в баню за Борей.
— Эй, дяденька, — услышал я мальчишку из-за ограды, — чего голым гуляешь по снегу? Не стыдно — женщины смотрят.
Тут Лёва показался у порога.
— Ты чего там торчишь, гость несчастный? Входи в баню — замёрзнешь!
— А пар? — прикрывая обеими руками срамное место, спросил я.
— Пар испарился.
Он почти силком поволок меня к низенькой, курящейся паром двери.
Боря был внутри. Сидел на скамейке, свесив голые ноги, и платком вытирал кровоточащий нос.
— Извини, Боря, виноват, — сказал я.
Зубы стучали то ли от испуга, то ли от холода, то ли от свирепого взгляда друга.
— Дрожишь, а? Ну, ты разбойник! Испортил нам всё удовольствие! Разве можно лить столько воды в печку? Я кружкой — не видел, ты — ведром! Ни фига не соображаешь, как дикарь!.. И воздух выбил мне из лёгких, и нос разбил, и чуть на тот свет не отправил.
— Да, мог быть летальный исход, чёрт бы вас побрал. Спасло то, что я нечаянно заметил пар, вылетавший через щели двери. Мог бы найти, как пить дать, два трупа в собственной бане… Ха-ха…
И Лёва заразительно захохотал.
Мне было не до смеха, но всё же лучше посмеяться над собой, чем друзьям плакать над тобой.
Немножко утихомирились. Лёва сам начал парить веником друга, я быстро надел шмотки и побежал к дому. Собака опять бросилась, но цепь спасла меня… "Нет худа без добра, — подумал я, — на сегодня хватит одного удушья!.."
— С лёгким паром! — встретила меня с любезной ухмылкой Галя.
— Спасибо!
— Залезай на печь, — сказала девушка. — У нас так принято: после бани — небольшой отдых. Что вы предпочитаете — чай или пиво?
"Это как на печь? Что она, шутит? Кто у нас в Болгарии ложится на раскалённой печке?"
Эта печь была особенная — из кирпича: снизу огонь горит, сверху отведено место, где можно полежать.
Поколебавшись, я всё-таки устроился на белой шкуре опасного зверя. Прикрыл глаза и словно погрузился в какое-то сладостное блаженство. Мне показалось, что я испаряюсь, печь пошатнулась, и я вместе с ней полетел вверх, всё выше и выше в невероятно мягкие и пушистые облака, а рядом — всё так красиво… улыбается сестра Лёвы…
С тех пор я знаю, что это такое русская баня, испытал её на себе, так что никакие припары мне не нужны: только пар, облекающий душу в сладкие мечтания, в неземные грёзы, где есть всё — и тяготы, и хвори, и любовь, и ласки берёзовых прутьев, а главное — дружеское чувство к жизни, здоровая, мужская привязанность к ней.
МЕДАЛЬОН
Ты спрашиваешь, простил ли я жену? Если развод, то хватит ли у меня душевных сил таскаться по судам? Виноват ли я? Да, виноват. В большей или меньшей степени каждый из нас в чём-то виноват, если не перед другими, то хотя бы перед собой. Но одно дело — осознавать свою вину, другое дело — пытаться искупить её… А как? Если человек общественно опасный: украл, убил, совершил другое преступление или угрожает кому-либо и вина доказана, его сажают в тюрьму, там ему и искупление. А вот, например, я, неопасный, никому зла не причинил, никому не угрожаю, сижу себе дома мирно, тихо, не ору, не ругаюсь, не буйствую, не пью, а всё равно у меня на сердце неспокойно, душа будто зажата в тисках и в голове мысли, как разозлённые собаки — чуть что только, в драку лезут и спать не дают. Почему, спросишь, такие душевные терзания, откуда берутся, что меня так волнует? Есть что! Хотя намерения у меня благородные.
Тебе известно, почему я ушёл от первой жены, — ты же был в курсе наших дел. Я выпивал… А почему? Она была красивой, избалованной — всё о тряпках, всё для себя… За неё всё по дому мать делала: и сготовить ужин, и постирать, а с утра по магазинам с авоськой бродила… А жена спит или массаж делает. Хорошо бы — мне, а то себе шею кремами увлажняет, то маски на лицо накладывает. Какая тут любовь? И с работы как-то стала возвращаться с опозданием — то собрание, то с подругой кофе в кафе пила, то ещё другую выдумку сочинит… Терпел… Потом озлобление настало, пошли замечания, поехали поучения. Всё впустую. Ах, ты так? Я — вот так: сама собой образовалась отдушина, выпивка. Один раз после обмывания твоей "Ауди", кажется, когда был в сильно расстроенных чувствах, замахнулся и влепил ей пощёчину. После скандала свернул свои пожитки и перебрался к своей матери. Через какое-то время появилась Лиза. Она была полным антиподом Галине. Для неё и ради неё я пошёл разводиться, до этого Галина со слезами на глазах просила вернуться, что всё будет по-другому, то есть постарается быть настоящей женой, как я себе представляю её… Не поверил слезам. Да и вспомнил один афоризм: "Человек хочет, чтобы другой менялся, а сам оставался прежним". У Лизы была дочь. Мы так быстро привыкли друг к другу, что, прямо скажу, зажили втроём счастливо. Она работала швеёй, я, как знаешь, слесарем на заводе. И вот у меня снова нагрянула разводная эпопея, из-за чрезвычайной ситуации. Так вот, подумать только! Год назад случайно открылся медальон, который Лиза на цепочке носила, а на её внутренней стенке скрывался крошечный образок мужчины — её мужа, который пропал: то ли затерялся где-то в стране, то ли уехал за границу, чтобы купить иностранную машину, а прошло уже 5-6 лет, но от него ни слуху ни духу, как мне Лина сказала. Значит, подумалось мне, она всё же любит своего мужа, хотя уверяла, что любит только меня, а в церковь ходит раз в год помянуть его, коль могилы нет, пропал и пропал. Да никто и не скажет — умер он или жив? Может, бабье сердце чует:— жив! Вернётся! Тут ревность разгулялась, куда деваться, скандал, я упрекнул её в неверности, чуть ли не в измене. Вышел, поддал крепко, вернулся. Мать, защищая сноху, встала поперёк — оттолкнул её в сторону, налетел на жену, влепил пощёчину, дочь бросилась на меня со сжатыми кулачками. Я и её отшвырнул. Видимо, я не вполне сознавал, что делал — какая-то неистовая злоба обуяла меня и толкала на месть. И сейчас я опять вспомнил что-то мудрое или что-то в этом роде: "Плохо, когда зло входит в тебя, но куда хуже, когда оно выходит из тебя!". И тогда я стал задумываться над вопросом: "Неужели и на этот раз мне не повезло с женой?" Тем временем, несмотря на пощёчину, жена всеми способами старалась доказать, что только меня любит, что тот муж для неё не существует, ведь, по всей вероятности, его нет в этой жизни бренной. Даже у меня на глазах выбросила медальон в мусоропровод из-за страха перед процессом развода. Да и сам я не очень хотел этого, ведь прекрасно жили до открытия образа на шее. И доченьку её я стал принимать, как родную, и она "папа да папа". Но, внушив себе, что Лиза со мной живёт, а о нём думает, вместо того, чтобы возненавидеть её, стал сильнее и даже жгучее любить её. Попав в развилку, я снова запил. И вот последний удар судьбы: поздно вечером, возвращаясь домой, не успел отскочить в сторону, прямо на "зебре" достала меня карающая рука… налетела "Ауди", типа твоей. Как тут не поверить в чёрта и его мирские проделки с людьми? Акт происшествия составили так, что наезд произошёл по моей вине, к тому же я был нетрезвым. Ампутировали ногу. Владелец машины — гуляет себе, я — инвалид какой-то там группы, определили минимальную пенсию, сказав: "Живи, пока живётся, пока другая нога на месте!". И это в сорок лет стать калекой, оторванным от работы, от друзей, от всего, что было для меня самым дорогим на свете! Ну что же, как говорится, каждому по заслугам. По заслугам или нет, но я чувствую себя ничтожным человеком, никому не нужным, одним словом — лишним.
И вот ещё один сюрприз для меня: после всего этого Лиза не отказывается от меня. Наоборот, проявляет особую заботу ко мне, с какой-то необъяснимой радостью ухаживает и крутится возле меня, не брезгуя, что я одноногий. Видимо, мечтает доказать, что я глубоко ошибался в своём неверии в её искренность и любовь, что я зря ревновал её. Теперь я глубоко осознаю свою неправоту и вину, поэтому не могу принять от неё такую жертву — обслуживать всю жизнь инвалида. А вот ещё одна беда свалилась на голову: мать, не выдержав шоковые удары судьбы, скончалась от инсульта, уже две недели, как похоронили с грехом пополам.
Вот, друг далёкий, такие делишки, которых не встретишь ни в одной книжке… Не вправе я держать эту женщину на привязи у себя, хотя по-прежнему люблю и уверен в её преданности. Но, раз так сложилась моя судьба, ничего не попишешь… Отпускаю!… Может, ей повезёт с другим человеком, более достойным, что ли, а вдруг повезёт менее чем со мной. Но это уже не моя забота… Я знаю — моя песенка спета. Я не Робин Гуд, проживу как-нибудь. Что ты скажешь, прочитав мою жалобу: то ли признание, то ли откровение, то ли крик души испорченной, сам не пойму чем?
Вот ещё вопрос: если дойдёт письмо до тебя, то дождусь ли я ответа? Чёрт тебя дёрнул загреметь за тридевять земель — денежки зарабатывать. Был бы рядом, мог бы посоветовать, как мне лучше быть, чтобы не стало хуже, чем есть, а то у меня нет другого близкого друга, перед которым можно вывернуть душу наизнанку и поделиться тяжёлыми мыслями и всякими другими дурацкими наваждениями, что в голову лезут. Жалко, что я теперь не могу на одной ноге и на двух костылях, как ты предлагал, к тебе добраться — мир повидать, себя показать и денежки накопить и, как иные, хотя бы маленький бизнес развернуть в нашем рыночном государстве. Но каждому своё: кому — летать, кому — ползти, а кому — умереть то ли от скуки и безделья, то ли с голоду, то ли в одиночестве, то ли от болезней, которых у нас развелось несчётное количество, больше чем поддельных лекарств в аптеках. Но ты в одном, друг мой, будь уверен, я не пойду в метро или по вокзалам побираться, милостыню просить. Я не гордый, но унижения не терплю. Да и грехи надо искупать тут, на нашей грешной земле, чтобы на тот свет явиться чистеньким, как новорождённый. И знаешь, что мне ещё хотелось, чтобы наши жёны носили образа бывших мужей на шее, не боясь ревности настоящих мужей, каким я показал себя на горе всем.
Так что подавать мне на развод или мириться с Лизой и принять её желание быть мне сторожихой? Не знаю. Конечно, нет худа без добра, но почему-то худо не переходит в добро, а наоборот!
Твой друг с детства Геннадий. Адрес я не менял, всё там же — Москва и далее…
|
|