Лес в осеннем разноцветье, просыпающееся после холодов поле, речка с полосатыми окунями, луг ромашковый — это мой мир, мой дом. Здесь я счастлив, а счастьем принято делиться. И я делюсь:
***
Лес обгорелый,
десяток избенок,
морок нетрезвых ночей.
Плачет в оставленном доме ребенок.
— Чей это мальчик?
— Ничей.
Невыносимая
воля в остроге,
вязь бестолковых речей.
— Чей это воин,
слепой и безногий,
помощи просит?
— Ничей.
Словно во сне, великана связали,
гогот вокруг дурачья.
— Чья это девочка
спит на вокзале
в душном бедламе?
— Ничья.
Остервенело
в рассудке и силе
продали это и то.
— Кто погребен
в безымянной могиле
без отпеванья?
— Никто.
Родина!
Церкви и долы, и пожни,
рощи, овраги, ручьи...
Были мы русские,
были мы Божьи.
Как оказались ничьи?
СМЕРТЬ ПАСТУХА
На свете все по Божьей воле,
А наши чаянья — труха...
На Спас медовый
В чистом поле
В грозу
Убило пастуха.
Как в той игре — орел иль решка —
Вдруг обозначена черта.
Таилась смутная усмешка
В углах обугленного рта.
Едва початая бутылка
Торчала из пустой сумы,
Трава чернела у затылка,
А он глядел уже из тьмы.
И не в тоске, и не в обиде,
Вперед, а не по сторонам,
Как будто чувствуя
И видя
Еще не ведомое нам.
Потом расслабленной походкой
Шли в дом, где споро на комод
Поставлен был налитый водкой
Стакан и черного ломоть.
Запахло в горнице свечами,
Покойник высился в гробу,
И шепотком односельчане
Корили мачеху-судьбу.
Старухи выли, распаляясь,
И только призванный к Творцу
Лежал,
Ничуть не удивляясь
Такому странному концу.
***
Листья повымело дочиста,
Изморозь на тополях.
Не тяготит одиночество
В этих остывших полях.
С дымкой предутренней млечною
И лебедой у межи
Кажется ясной и вечною
Небесконечная жизнь.
Звезды качаются в омуте,
В черном лесу камыша.
Тикают ходики в комнате,
Вечно куда-то спеша.
***
Задыхаюсь от косноязычья,
Но уже не зайти за черту —
Слово рыбье, звериное, птичье,
Словно кость, застревает во рту.
Снова древнюю книгу листаю,
Чей волнующий запах знаком.
Вы, от века живущие в стае,
Не считайте меня чужаком!
Беззащитен и разумом смутен,
Смуглый пасынок ночи и дня,
Я такой же по крови и сути —
Муравью и пичуге родня.
Но природа, закрывшая двери,
Немотой продолжает корить.
О, свободные птицы и звери,
Научите меня говорить!
***
Давно забытая отрада —
От счастья голову терять.
Но девичьего винограда
Так дерзко пламенеет прядь!
Так воздух утренний разрежен
И удивителен на вкус,
И, облетевший, не заснежен
Вдали черемуховый куст.
Пускай седыми холодами
Грозит недальняя зима,
Пускай не видимся годами
С той, что свела меня с ума.
Но иногда приходят снами —
Ее лицо, улыбка, речь...
И очарованная память
Уже дороже новых встреч.
« * *
В каком году?
В каком краю? —
"Вот Бог, а вот порог..."
Я жалость вечную твою
Перенести не смог.
Пусть лучше ненависти мгла,
Горячая, как плеть.
И вот живу,
А то б могла
До смерти зажалеть.
***
Вслед за омутом — мели,
Блики солнца на дне,
В дымке черные ели:
Тихий август на Цне.
Пахнет поле полынью,
В небе ястреба тень
И последней теплынью
Наливается день.
Храма Божьего главки,
Желтизна там и тут.
Лишь старушки на лавке
Безмятежно цветут.
Чей-то слышится клекот
За остывшей рекой...
До зимы недалекой
Далеко-далеко!
Тихо катится солнце
За рябиновый куст,
А вода из колодца
Ледяная на вкус.
***
Ни тропинки, ни следа,
Травы в пояс, бор — стеною,
А под елями вода,
Ведрышко берестяное.
Манит белое как снег
Средь полуденного зноя...
Видно, добрый человек
Проходил передо мною.
***
Густеет синь от края и до края,
Пыль оседает в поле за бугром,
И никнет ветер, в травах замирая,
А в недрах неба созревает гром.
Стоят леса, от зноя изнывая,
Как будто птиц навеки лишены.
О, как она хрупка —
Предгрозовая,
Последняя
Минута тишины!
***
Интерьер курортного романа:
Шум прибоя, музыка, вино.
В этот раз все было без обмана,
Да и обмануться мудрено.
Он — седой, она — немолодая,
Ну а все же пара — хоть куда!
Танго аргентинское, рыдая,
Их и познакомило тогда.
"Знаешь, я ведь точно не подарок". —
"Да и ты намаешься, друг мой".
Был роман стремителен и ярок,
И красив, как радуга зимой.
Показалось — все не понарошку,
И судьба, немыслимо добра,
Им дарила лунную дорожку
Чистого литого серебра.
Плавали на белом теплоходе,
Но текло их время к рубежу...
Знаю, что финал небезысходен,
А какой — пожалуй, не скажу.
***
Жизнь не так и плоха,
Лишь терпенья чуток:
Есть на свете ольха,
А под ней омуток.
Там и небо синей,
И шелковей трава,
А в речной глубине —
Золотая плотва.
Там вода, как слеза,
А вдали — островок...
Шевелит стрекоза
Голубой поплавок.
Ни тиха, ни быстра,
Что-то шепчет река.
Лишь дымок от костра
Нынче горек слегка.
Черный ворон во тьму
Прогорланит: "Ты где?"
Не отвечу ему.
Не поверю беде.
***
Вид и убог и божествен:
Голые стынут леса.
Дождь барабанит по жести
Двадцать четыре часа.
Осень. Безлюдье. Равнина.
Озеро цвета свинца.
Низкого неба рванина.
Русская даль без конца.
Грустно-то... батюшки светы!
Вольно-то, как уж ни глянь...
Вот где родятся поэты
И беспробудная пьянь!
***
На рынке, у Божьего храма
И в бане, и в детском саду
Охрана, охрана, охрана
Повсюду, куда ни пойду.
Резоны умны и весомы —
С жульём не играть в поддавки.
Крепки на воротах засовы,
Да больно уж воры ловки.
Ещё не утрата — бумажник,
Ещё не потеря — гроши…
Но мнится: не ангел, а стражник
У каждой заблудшей души.
***
Сырая ночь хмелее браги,
А за околицей села
Опять черемуха в овраге
Белым-бела, белым-бела.
А ведь была весна иная
Среди моих житейских вех:
Цветёт черёмуха шальная,
Метёт в лицо душистый снег.
Косынка падает на плечи
И поцелуи без конца,
И звёзд мерцающие свечи
Почти у самого лица.
О, эта юность,
Одержимость,
Где всё взахлёб и нарасхват!
А если что-то не сложилось,
Так это сам я виноват.
Твоё письмо, листок бумаги
На самом краешке стола…
Опять черемуха в овраге
Белым-бела, белым-бела.
***
Как спящая женщина, дышит вода
И свет перламутровый брезжит.
Однажды истлеют мои невода
На тёплом песке побережья.
Костёр, согревавший так долго во мгле,
К утру равнодушно остынет.
Душа, прикипевшая к этой земле,
Её неизбежно покинет
Струится поющий камыш у лица
И манит куда-то протока —
Другому удача и зверь на ловца,
Но тоже до срока,
До срока.
За лодкой легко разойдутся круги,
Растают в тумане белёсом
Мерцание лилий и запах куги,
И зыбкое зеркало плёса.
Предутренний луч и заката кайма…
Спасибо, что был я на свете.
На свете, который меня не поймал
В свои золотистые сети.
На руинах церкви
Чертополох, цветущий скупо,
А там, внутри, который год
Сияет сквозь дырявый купол
Другой, по счастью, вечный свод.
И значит так: в грязи и сраме,
Где под ногами сор и склизь,
Ты всё едино в Божьем храме.
Ты не оставлен Им.
Молись!
***
И дым черемух у крыльца,
И этот ливень с черной тучей
Недолговечны, как пыльца
На крыльях бабочки летучей.
Но встал и замер у стены,
Когда явились вдруг,
Нерезки,
Твои глаза
Из глубины
Полуосыпавшейся фрески.
***
Когда одолеют печаль и усталость,
Деньки золотые за годы сочти!
В Москве голубятников мало осталось,
В Москве голубятен не стало почти.
А было, чего уж там, кажется, проще —
Вот стаи взмывают под свист ребятни,
Кружат над Филями, над Марьиной Рощей.
Не плачь, дорогая, вернутся они.
Ах, дяденька строгий, за шум извините!
Наш двор проходной раскален добела
И дверь нараспашку,
И солнце в зените,
И белые в небе мерцают крыла.
Какое там горе, какая там старость
В полете беспечном, ты это учти…
В Москве голубятников мало осталось,
В Москве голубятен не стало почти.
***
Речки заросшее узкое русло,
Непроницаемый сумрак дерев.
Что ж вы молчите и смотрите грустно,
Щёку ладонью легко подперев?
Где-то кричит одинокая птица,
Рыба играет и вьётся вьюнок,
Всё впереди — и простить, и проститься,
Всё позади — и вина, и вино.
Знаю, победа сродни пораженью,
Зыбок над временем наш перевес.
Белые лилии льнут к отраженью
Немолодых предзакатных небес.
Краток роман, оттого и не скучен,
Скоро забудутся год и число.
Только вот лодка со скрипом уключин,
Вечер
И в золоте капель весло…
***
Надо бы вернуться восвояси,
Надо бы держаться своего.
Только в золотом иконостасе
Я не понимаю ничего.
Смутен смысл церковных строгих правил
Для неискушенного пока.
И глядят с укором Петр и Павел
На невежу, на отступника.
Это только воину простится:
Он, когда предсмертное хрипел,
Даже не успел перекреститься,
Потому что выстрелить успел.
***
Вот голова седа
И — без предупрежденья —
Ранние холода,
Поздние заблужденья.
Музыка за стеной —
Грозное, роковое.
В комнате ледяной,
В мире бессонном
Двое.
Сумерки или свет?
Явь ты или виденье?
Несовпаденье лет,
Жизней несовпаденье.
Музыка. Дом. Звезда.
Нежность и отчужденье.
Ранние холода,
Поздние заблужденья.
***
Плачет окно —
отпотело,
Каплет слезой ледяной,
Словно зима захотела
Так вот проститься со мной.
Снова как будто впервые
Грежу о скором тепле.
Нежные и неживые
Тают цветы на стекле.
Ныне малиновым эхом
Слуха коснется едва:
Под умирающим снегом
Дышит живая трава.
***
Как этот палисадник одичал
за столько лет! И — время виновато —
я в зарослях уже не замечал
цветов, тобой посаженных когда-то.
Ни пламенно-кровавых георгин,
ни астр, ни легкомысленных анюток,
но ведь и я пришел сюда другим
и век другой,
и даже время суток.
Да здравствуют лопух и лебеда
взамен цветов! Лишь оттого досада,
что девичьего узкого следа
Не отыскать в угрюмых кущах сада.
***
Вот живу и ладно, и добро.
Привыкаю к редкостной удаче:
Медь волос менять на серебро
И ничуть не делаться богаче.
РЕМЕСЛО
Дед шел работать спозаранок,
Я звуки помню до сих пор:
В его ладонях пел рубанок
И чудеса творил топор.
Вилась затейливая стружка
Неутомимо с верстака
И золотая, как игрушка,
Звенела гладкая доска.
А я, не думая о славе,
Катаю слово, как бревно:
Чем узловатей и корявей,
Тем восхитительней оно!
***
И в луже — голову нагни —
Горят небесные огни,
Но с теми, если честно,
Они, как ров и бездна.
Пожар в степи
О этот ужас древний в норах,
Лишь дым почудится едва!
Весной в степи горит, как порох,
Сухая мертвая трава.
Клокочет пляска огневая —
Осатаневший карнавал!
За пядью пядь одолевая,
Все ближе, ближе красный вал.
Всепожирающее пламя
Гудит и стонет у земли,
Где с обожженными крылами
Взлететь пытаются шмели.
Где обезумевшие змеи
Тугим свиваются узлом
И в наготе лежит, немея,
Равнина черная, как зло.
Котлеты и мухи
Долго разделить пытались
Их, как будто тьму и свет:
Мухи все-таки остались,
А котлет в помине нет.
***
Что пройдёт, то будет мило.
Вот и мне тепло в снегах
От следов речного ила
На рыбацких сапогах.
Скоро кончится зимовка
И нужнее, чем жена
Вновь окажется штормовка,
Что на локте прожжена,
Ожиданием измучен,
Целый день бродить готов
У распахнутых излучин,
У заветных омутов.
Хорошо, что есть разлука,
Что накоплены долги…
Берегись, карась и щука!
Надеваю сапоги.
***
Он день-деньской на стройке грязь месил
За скромную зарплату инженера
И с видимым достоинством носил
Ботинки сорок пятого размера.
Перед игрой похлопать по плечу
Могли его, как будто пионера,
Но виртуозно бил он по мячу
Ботинком сорок пятого размера.
Как просто оказаться не у дел!
Возьмите танцы те же для примера…
Но туфелек ни разу не задел
Ботинок сорок пятого размера.
А дальше он шагал уже в строю,
Где каждому свои удел и мера —
Растяжку тронул в первом же бою
Ботинок сорок пятого размера.
И вот лежит, цветок зажав рукой
И звездная над ним мерцает сфера,
Куда ушел он, маленький такой,
В ботинках сорок пятого размера.
***
Годы-то все какие —
Сплошь из огня и дыма!
Бабушка Евдокия,
Матушка Серафима.
Боль от репьёв-колючек,
Предощущенье строчек…
"Всё Он управит, внучек".
"Не унывай, сыночек".
Вот и года итожу,
Тёмного не скрывая.
"Всё ты управил, Боже", —
Плачу, не унывая.
***
Отзывчив, почти как виолончель,
Сухой тростник, а ветер — смычок.
Я раньше боялся таких ночей,
А их оказалось наперечёт.
Луна, прильнувшая к облакам.
Звезда летит, по стеклу скользя.
Я раньше не верил твоим рукам,
А вышло — выжить без них нельзя.
Сначала многое не в цене,
Но снег запутался в волосах
И стало ясно тебе и мне
О чем кукушка кричит в часах.
ОТТЕПЕЛЬ
К ночи сгущается воздух сырой,
Вольно и наспех прошитый капелью.
Пахнет в округе набухшей корой,
Дымом печным и оттаявшей елью.
Забуксовало зимы колесо —
Дерзко и весело царствует влага!
В зыбком тумане
Почти невесом
Звук торопливого женского шага.
Снега январского жалко до слез...
Много ли проку в такой канители,
Если ненадолго и не всерьез
В чаще лесной затаились метели?
Их возвращения не тороплю,
Видимо, свыкся с погодой сырою.
Утром остывшую печь затоплю,
Стол на двоих, как бывало, накрою.
Красная скатерть, хмельное вино,
Встречи на миг, остальное — разлука.
Буду смотреть в зоревое окно,
Ждать понапрасну условного стука.
Лучше б весь мир занесло, замело,
Снежная запеленала одежда…
Необъяснимо такое тепло.
Необъяснимее только надежда.
|
|