Ф.М.ДОСТОЕВСКИЙ: БЕССМЕРТИЕ ДУШИ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ. «круглый стол» в Литературном институте Им. А.М.Горького
|
Участники беседы:
Заслуженный деятель науки Российской Федерации Ю.И.Минералов, проректор института М.Ю.СтоЯновский,
доктор филологических наук, профессор МПГУ И.Г.Минералова,
доктор филологических наук, профессор Иркутского педагогического университета О.Ю.Юрьева,
докторант Литературного института С.А.Васильев, доцент Литературного института Л.А.Карпушкина,
доцент Литературного института О.Ю.Саленко.
Ю.И.МИНЕРАЛОВ: Ну, давайте, что ли, не мудрствуя лукаво, возьмем да начнем наивно, по-школьному, — с "положительного героя Достоевского".
О.Ю.САЛЕНКО: А Достоевский к нему подходил как раз очень серьезно. Уже после романа "Идиот", избрав художественным прототипом св. Тихона Задонского, писал поэту Аполлону Майкову: "Авось, выведу величавую, положительную, святую фигуру. Это уж не Костанжогло-с и не немец в Обломове; и не Лопуховы, не Рахметовы".
Видите, как интересно. У Гончарова Достоевским выбран Штольц, а не Тушин. Аферист Чичиков "приписан" к положительному помещику Костанжогло. В тот же ряд поставлены "новые люди" Чернышевского… Не они, а невыдуманный реальный человек, православный святой — вот положительный герой Достоевского!
И.Г.МИНЕРАЛОВА: В.Г. Белинский Пушкина по существу похвалил за то, что в художественно безукоризненно написанном образе русской женщины тот увидел в качестве главного — "любовь и самоотречение". А Достоевский в своей любимой героине Сонечке Мармеладовой подчеркнул "ненасытимое сострадание", в каком-то смысле солидаризуясь с Пушкиным.
М.Ю.СТОЯНОВСКИЙ: Достоевскому, его положительному герою (или становлению положительного начала в герое) необходим жизненный опыт, обнажение чувства в страдании, в сострадании, и чувственное (не логичное!) приятие этого мира — в любви, в вере. Эта дается не людям, избранным "в разумности", то есть образованным и т.п., а каждому человеку, имеющему смелость не прятаться за фразу, а взять на себя боль всех. Поведение такого человека может казаться в высшей степени "неразумным", странным.
В связи с этим и в выразительных средствах писателя (например, в его образно-символической системе) первую роль играют все же не "аналитические" символы — цифры, сложные "шифры" многоступенчатых связей, а "чувственная" символика пейзажа, иррациональная символика сна-видения.
О.Ю.САЛЕНКО: Например, сон Дмитрия о голодных и несчастных детях… А квинтэссенция размышлений Ивана Карамазова дана в виде апокрифического сказания — "Легенды о великом инквизиторе". Финальная же сцена у камня — Алеша Карамазов с детьми — носит ярко выраженный учительный, дидактический характер. Рассказ Ивана о замученном ребенке — притча. Интересно сравнить с многочисленными переработками сказаний, легенд, широко используемой притчевой формой других писателей: Толстого, Гаршина, Короленко. И идейную сторону интересно сопоставить.
О.Ю.ЮРЬЕВА: Достоевский первым указал на опасность, которую представляет для национального сознания идея. Не раз Достоевский писал в Дневниках, показывал в художественных произведениях, что миром правят не деньги, не оружие, не отдельные люди — миром правит идея. И пусть она будет высказана самым незаметным человеком, но пройдет время, и, внедрившись в сознание многих людей, эта идея определит характер эпохи.
О.Ю.САЛЕНКО: Определит то, наверное, что академик П.Н. Сакулин называл "культурным стилем эпохи".
О.Ю.ЮРЬЕВА: Но особенную опасность Достоевский-мыслитель усматривал в том, что в русском национальном сознании, склонном к полярным проявлениям, к фанатизму, к крайностям, идеи сыграют самую трагическую роль, а многие из них обретут прямо противоположный характер. Идеи социализма, соединившиеся с идеей "цель оправдывает средства" и, как предполагал Достоевский, обратившиеся в бунт против Бога, в атеизм, приведут к гибели миллионов людей, разрушат национальную культуру. Но писатель указал и путь к спасению — это "идея бессмертия души человеческой", которая должна стать основой нравственного воспитания, и это объединительная "русская идея", которая должна стать основой государственного строительства.
С.А.ВАСИЛЬЕВ: Восприятие Достоевского ныне зачастую далеко от сферы литературы — "пророк" (Д.С.Мережковский звал его "пророком духа" в отличие от "пророка плоти" — Л.Н.Толстого), "пророк грядущих катастроф России" и т.п. А на Западе специальные работы многих авторов посвящены теме "Достоевский-философ".
Ю.И.МИНЕРАЛОВ: Он писатель-художник, и эти авторы цитируют вперемешку реплики различных героев его художественной прозы, а также статьи Достоевского, "Дневник писателя" и его письма. Такая "философия Достоевского" создается каждым по-своему и всегда субъективно, тем более что проза его полифоническая ("многоголосая"), и голоса героев самостоятельны в отношении самого Достоевского. У героев там чуть не у каждого своя "философия"! Понятно, что ее в их уста вложил автор, но сделано это чисто по-художнически. Ученый (Гегель, Шеллинг, Лосев и пр.) — это философ в совершенно ином смысле, ученый воздействует логикой и строгим анализом. А Достоевский остается писателем и в своих статьях — прозрение, предсказание, интуиция, образ…
М.Ю.СТОЯНОВСКИЙ: Повествовательное пространство Достоевского избегает стройных силлогизмов. К системе аналитических доказательств у него прибегают герои, мыслящие не "про-", а "контра-" — в этой логике и в "головной" системе доказательств и заключается их мнимая "сила".
С.А.ВАСИЛЬЕВ: Творчество Достоевского — искусство слова. Пророческие идеи, вычитываемые нами в его романах и повестях, — составляющая созданного им стиля, который требует пристального внимания. В нем дан синтез романтизма, даже сентиментализма, принципов натуральной школы, реалий мировой культуры (античная трагедия и мифология, о чем писали Вяч. Иванов, М.М.Бахтин) и еще многого другого. Но доминантой тут стало православное христианство, выстраданное писателем лично.
Ю.И.МИНЕРАЛОВ: Да, философия Достоевского начинается уже в особенностях структуры его фразы, хода его мысли. Тут ее и надо искать изначально, не отрывая идею от ее языкового выражения, от слога автора. За рубежом, читая его по переводам (или даже по-русски, но глазами иностранца, человека извне), это неизбежно "проскакивают", а тем самым не замечают, да и не знают фундамента, основы всего. Зато как приятно потом приплетать к собственным построениям имя Достоевского, подавая это как его "философию"!
И.Г.МИНЕРАЛОВА: Но художник Достоевский влияет на русскую философскую науку от Вл. Соловьева до А.Ф.Лосева. Штудии философов зачастую не могут быть поняты без художника Достоевского, в какую бы форму ни были они облечены.
Ю.И.МИНЕРАЛОВ: Он и на "западных" влияет: вон для Д.Биллингтона вся русская история сплошь "икона и топор" — как для О.Файджеса она "наташин танец". Файджес-то подразумевал Наташу Ростову Толстого, но теперь они там у себя сами же стали звать "наташами" проституток, так что его несколько претенциозная концепция начинает отдавать нелепостью… Что до "топора", тут Достоевский понят Западом поверхностно. Ну когда и где наш народ махался топорами, что тут русского?! Дубина, кистень, пускай даже рогатина — другое дело, это разбойнику или бунтарю по руке, а топор — им, что называется, напачкаешь много, а толку мало... Топор — затея интеллигентская, книжная, прямиком из прокламаций Чернышевского. В реальности топором дрова рубят, а людей им рубит заумствовавшийся студент, и притом студент из романа…
М.Ю.СТОЯНОВСКИЙ: Да и не столь существенно для художественного мира Достоевского, убил ли Раскольников старуху "народническим" топором или уголовным "разбойничьим" ножом. Более важно другое: вот он продумал, как крепить топор, как убивать ("технологию"), но не взял в расчет свои чувства, другую человеческую составляющую, то есть не взял в расчет себя, а мыслил себя вполне абстрактно.
"Философия" Достоевского — это опыт человеческой души, конкретной, но восходящей к общей для всех истине: христианской жертвенной любви, где утверждение не доказуемое, интуитивное — ценности другого Я есть утверждение и Бога, и человека, его будущего.
Ю.И.МИНЕРАЛОВ: Словом, философ и "писатель-философ" (Достоевский, Толстой) совершенно разные фигуры.
И.Г.МИНЕРАЛОВА: Как ни назови, Достоевский ясновидец. Он питал и питает следующую за ним многообразную литературу от А.Белого и М.Горького до Вен.Ерофеева. В случае с Вен.Ерофеевым первоначальное название "Преступления и наказания" "Пьяненькие" будто реализовано с присущим русскому человеку надрывом и самоиронией.
Л.А.КАРПУШКИНА: А для Достоевского знаковой фигурой был Пушкин. "Точек пересечения" у них множество, и литературоведы до сих пор новые находят, сопоставляя тексты обоих писателей. Речь Достоевского на открытии памятника Пушкину, так восторженно тогда воспринятую, до сих пор вспоминают как нечто актуальное, как "новое слово" о поэте — такой огромный в ней потенциал. До сих пор влияет на образ Пушкина, с которым мы сжились.
У Пушкина Достоевский усматривал "единственный дрянной стих" — про "обжорливую младость", которая спешит в Одессе поедать живых устриц (из "Путешествия Онегина"). Потому дрянной, что, указывает Достоевский, сказано это "совсем без иронии, а почти с похвалой". Тут лишний раз видна его обостренная этическая чуткость. Он и Татьяну любил за то, что она отказалась строить свое счастье с Онегиным на несчастье другого. А вообще в пушкинском творчестве Достоевский отмечал гармонию, единство эстетического и этического идеалов.
И.Г.МИНЕРАЛОВА: Достоевский — громадина, как и лелеемая им, мнократно варьируемая в романах и публицистике идея Соборности.
Даже на ступенях Российской государственной библиотеки и на ее фоне он не кажется "маленьким" или "вполне соответствующим": буквально и фигурально мощная натура, во все эпохи притягивавшая и притягивающая к себе внимание… Каждая эпоха глядится в Достоевского, как в зеркало, а многие черты эпохи обычно не особенно привлекательны: кому ж правда "вся" нравится?
Ю.И.МИНЕРАЛОВ: Я видел, как поступила с Достоевским наша эпоха в городе Новокузнецке (Сталинске, Кузнецке), где был его домик, достоявший до 90-х годов XX века. В этом домике писатель жил, приехав в Кузнецк для женитьбы на М.Д.Исаевой. Находился он в пригороде старого Кузнецка (Форштадте), позже описанном в начале "Записок из Мертвого дома" и "Дядюшкином сне". Наш дом был в Форштадте совсем неподалеку, и я провел "у Достоевского" все школьные годы (там в советское время была библиотека-музей). Так вот, в 90-е дом уничтожили под предлогом его ветхости — после бурной борьбы "продавливавших" это решение лиц с краеведами, филологами и просто неравнодушными горожанами. На месте подлинного дома Достоевского ныне из современных материалов возведено его подобие. Неточно воспроизведен внешний облик, иная внутренняя планировка. Музей Достоевского, расположенный там, теперь содержит постмодернистскую экспозицию, основанную на глумливых, не имеющих конкретно-исторического подтверждения измышлениях о личных отношениях Достоевского, Исаевой и местного учителя французского языка.
Кстати, прямо напротив, через улочку, сохранен и недавно корректно отреставрирован дом Исаевой, принадлежащий тому же времени: прямое доказательство, что дело было не в "ветхости". Да и я остаюсь живым свидетелем того, что дом Достоевского ко времени его уничтожения отнюдь не был в каком-либо "квазиаварийном" состоянии.
Решение стереть дом Достоевского с лица земли было продиктовано явными антикультурными мотивами в духе переживавшегося тогда страной историко-политического момента. До сих пор торжествуют.
И.Г.МИНЕРАЛОВА: Вспомните явно озлобленную грубую реплику о Достоевском Андрея Белого: "Икона, засиженная мухами". И ведь это тот самый Белый, который в юности расточал пылкие восторги по его адресу! Учился (и научился) у него многому...
Бесы вьются над Достоевским, который понял их, разгадал. Да только они сами для него, его памяти — как досадливые мухи.
|
|