Лил дождь, нудный и нескончаемый, как музыкальные упражнения соседской девочки с нижнего этажа. Со временем я к ним почти привыкла, хотя к плохому привыкаешь намного тяжелее и дольше, чем к хорошему. Гаммы и пьесы, менуэты и фуги с сонатинами, осточертевшие мне еще в моем детстве, несчастное дите выдалбливало из расстроенных клавиш с удивительной настойчивостью и каким-то упрямым наслаждением.
Сейчас, к счастью, было четыре утра, девочка спала, а моя голова могла отдохнуть от продуктов ее творческой жизнедеятельности. Я не знала, чем себя занять. Не спалось, не читалось, так как все чужие мысли и мудрствования казались вымученными, никак неприменимыми к моей собственной жизни, не смотрелось в ящик, так как телевизор никогда не пользовался моей любовью или хотя бы уважением, никаких шумов в виде восторженного, загадочно-ночного трепа радиоведущих впускать в уши тоже не представлялось удовольствием.
Я нехотя поднялась с кровати и прошла сквозь комнатный полумрак в кухню. На секунду задержалась у зеркала, висящего в коридоре. Темный силуэт в мутном отражении подтвердил мое присутствие. Значит, не сон это тягомотный, значит, реальность кислая, такая же, как остатки позавчерашнего кофе в старой обожженной кофеварке. Интересно, годен он еще для моего пищеварения или нет?
Дождь все так же заунывно барабанил по железному подоконнику. Капли залетали в щель приоткрытого окна. Бросила взгляд на упорно молчащий уже почти сутки телефон. Но слышать его дребезжащее пение не хотелось. Как не хотелось вообще ничего. Не видеть, не слышать, не чувствовать. Никого и ничего.
Я постукивала подушечками пальцев по столу в такт небесной воде, и незаметно к ним присоединились более сильные удары. Кто-то или что-то стучал во входную дверь. Странно, почему не нажали кнопку звонка?
Электронные зеленые часы микроволновки показывали четверть пятого утра. Но в дверь стучали не стеснительно, учитывая столь ранний час, а как к себе домой. Я жила одна весь летний период, поэтому все были дома.
— Кто? — скрипучим полушепотом выдавила я.
— Я, — тем же тембром ответили за дверью.
— Кто "Я"? — бросила я более раздраженно.
— Я, родная, открывай скорее, замерз и промок до костей, — голос звучал глуше, но достаточно внятно.
Обычно я трушу, вообще не подхожу к двери в такие часы — мало ли кому спьяну что в воспаленную голову придет и чем меня пришелец вознаградить решится. Но я открыла. Не задумываясь о последствиях своей решительности. То ли приключений захотелось, то ли одиночество заело.
Я увидела только глаза, напоминающие человеческие, темные, может, черные, может, зрачки были настолько увеличены, что их я и приняла за цвет глаз. Все остальное на лице было буро-красного цвета с примесью грязи. Голову покрывал какой-то предмет, кепка или шляпа — было не разобрать, так его смяло и перекосило. Я опустила взгляд — с мокрого длиннополого пальто незнакомца стекала красная вода.
— Вы случайно не ошиблись? — промямлила я чуть слышно, стараясь не поддаться панике.
Он молчал и внимательно изучал меня.
— Это я, родная, я, — тем же сдавленным, но спокойным тоном произнес гость.
— Это что, ваше имя — Я?
— Хм, — он улыбнулся, чуть шевельнув губами. — Да, это так. Я — это Я.
— Интересно,— я тянула, не зная, как себя вести дальше. — А я тогда кто по-вашему, по-яйному то есть?
— Ты? Родная.
Я еще потопталась, неожиданно замерзшая и вспотевшая одновременно. Гость совсем не торопился, не суетился, просто стоял и словно любовался моим недоумением.
— Вы хотите, чтобы я вас пригласила к себе?
— Почему "пригласила"? Я вернулся домой, к тебе, родная.
Я кашлянула.
— А ваше "Я" не могло ошибиться номером квартиры, дома, улицей, наконец?
Его лицо скривилось опять в некое подобие улыбки.
— Нет, не могло.
— Но у вас лицо.
— В крови?
— Ага, — глупо поддакнула я.
— У меня и тело под пальто в ней же.
Я глянула на увеличивающуюся лужицу между ботинок пришельца. Капли плюхались довольно часто, красные вперемешку с дождевыми грязно-серыми с подола пальто. Вдруг это пятно куда-то поехало, а вместе с ним и мое тело. Я ухватилась за косяк, на мгновение захлопнув веки.
Когда я вернулась в реальность, лужа еще более расплылась, слившись в поцелуе с маленьким соломенным входным ковриком, но гостя не было. Меня будто втянуло в квартиру. С шумом я захлопнула дверь, накинула цепочку, дважды повернула замок и закрепила его "собачкой". Колени не слушались. Я ринулась в кухню и свалилась в кресло. На столе росло темно-бордовое пятно. Я завизжала, забыв про ранний час, но вовремя заметила опрокинутую мною же вазочку с вареньем.
— Боже, это глюки. Кто это, что это? — я сжала кулаками виски, пытаясь освободиться от страха при помощи боли, прикусила губу, пока не почувствовала противный кровяной вкус. И запах. Этот мерзкий, тошнотворный запах, который я ненавидела еще с больницы, где похоронила восемь лет своей жизни, вкалывая медсестрой.
Я отпустила губу и голову. Макнула палец в варенье, чтобы перебить ненавистный вкус. Но клубничное лакомство не перебивало запах крови. Больничные призраки вновь начали оживать в моем сознании. Я припала губами к столу и ощутила на голове тяжесть. В ужасе я оторвалась от стола и машинально нажала на кнопку светильника.
Он сидел передо мной в том же бесформенном пальто, но уже без жуткого головного убора. По вискам стекала кровь, она капала с кончика носа на его распухшие, видимо от чьих-то ударов, губы. Глаза светились той же тусклой чернотой. Его кривая, чуть заметная улыбка обнажала только верхние, ровные, совершенно белые зубы.
Я потеряла способность говорить, мыслить, действовать. Я хотела заорать, но не могла — варенье залепило и склеило мою глотку.
Он поднялся, скинул пальто на пол. Под ним ничего не было, только джинсы черного цвета и окровавленный голый торс. Он сгреб меня в охапку, прилепил к своему мокрому от крови и дождя телу и понес в спальню. Если бы я могла кричать и двигаться! Меня лишили всего, кроме зрения и обоняния. Лучше бы было все иначе, лучше бы я могла двигаться, но не чувствовать это чужое, скользкое тело, не обонять этот проклятый запах крови.
Он опустил меня в мою уже остывшую постель, повернул на левый бок, лицом к стене, лег рядом прямо в штанах и ботинках вдоль моего скрюченного, окаменевшего от ужаса тела, обнял рукой и ногой и замер.
Я молила небо дать мне возможность уснуть, забыться, чтобы спастись от страха, парализовавшего меня. Но сон не приходил. Пришелец мерно, спокойно дышал. Его живот был липкий и горячий, он не произносил ни звука. Я молчала от физической невозможности выдавить из себя что-то. А отчего молчал он?
Меня начало знобить. Когда такое случается, я обычно начинаю плакать. Меня колотило, и я не совладала со своими членами. Не открывая глаз, я потянулась за одеялом, хлопая ладонями по простыне вокруг себя. Пальцы шлепнулись в холодное и липкое. Я открыла глаза, вскочила.
Рассвет уже лез в щели жалюзи. В комнате не было никого, кроме меня. На постели рядом с моими простынными вмятинами краснело огромное овальное пятно. И отвратительно, сладковато пахло.
Я выбежала в коридор, бросилась к входной двери — она была также заперта на два оборота замка, "собачку" и железную цепочку. Кинулась в кухню, ванную, туалет — никаких призраков. Оставалось исследовать балкон.
Рассвет убил все мои ночные страхи, и я действовала решительно, с вернувшейся наглой самоуверенностью хозяйки. Балкон заливала дождевая вода даже сквозь застекленные рамы. И они были закрыты, но не на защелку. Я осторожно распахнула одну створку — меня обдало свежестью, которая освободила мои легкие от ненавистного запаха. Облака грязной ватой висели на уровне крыши моего дома. Я глянула вниз с высоты десятого этажа. На цветочной клумбе, умершей еще в конце сентября, лежал комок в длиннополом пальто. Я отпрянула, дернулась в глубь квартиры и поскользнулась, больно ударившись о балконную дверь лопаткой. Присела и тут увидела виновника своего падения — смятую черную фетровую шляпу с металлической квадратной пряжкой сбоку. Я не без брезгливости подняла ее, покрутила, замахнулась для броска в сторону хозяина. Но передумала.
Быстро надела джинсы, свитер, куртку, окровавленную простынь запихнула в рюкзак, открыла входную дверь — лужа перед ковриком издевалась над моим нюхом — бросила на нее шляпу, заперла квартиру, сунула в замочную скважину записку, датированную днем раньше, что я, мол, на даче, поднялась на последний этаж, оттуда на крышу, тем же путем в крайний подъезд, вызвала лифт, спустилась, свернула в противоположную от лежащего на клумбе объекта сторону и ровным шагом двинулась в направлении вокзала.
Мои легкие ликовали, дождь смывал с меня капли чужой крови, ветер сдувал с меня чужие запахи, а новый день прощался с гостем, который уже никогда не вернется в мой дом.
|
|