Юрий Баранов
ОТМЫВАНИЕ ЧЁРНОГО КОБЕЛЯ. Политшлягер глазами ветерана "шарашки"
|
Миллионам наших сограждан буквально навязан сериал "В круге первом": несколько недель телевизионные новости прерывались рекламными клипами, рекламные листовки бросали в почтовые ящики, ими обклеили вагоны метро и т. д. Глеб Панфилов снял фильм по сценарию Александра Солженицына. Писатель положил в его основу свой роман, который, в свою очередь, стал переработкой его ранней повести.
Подробность не лишняя, ибо она связана с самим сюжетом, со смыслом произведения. В первом варианте дипломат Иннокентий Володин пытался предостеречь не имеющего никаких дурных намерений иностранца от контакта с одним советским гражданином, потому что чекисты могут истолковать это "не так", раздуть из мухи слона и арестовать наивного зарубежного гостя. Такой вариант повести вызывал сочувствие к Иннокентию, который из-за этой, в сущности, ерунды становится узником ГУЛАГа. В романе Иннокентий звонит в американское посольство совсем по другому поводу: он хочет сорвать намеченную в Нью-Йорке передачу атомных секретов советскому разведчику. И взгляд на героев повествования меняется.
Солженицын (а значит и Панфилов) — против того, чтобы СССР обзавелся атомным оружием, против того, чтобы была нарушена монополия США на обладание им. Почему же? Устами Глеба Нержина (персонаж, которому писатель придал свои собственные черты и взгляды) говорит в ёрнической манере: "Тебе нужна атомная бомба? Мне — нет. Мне не нужно владычество над миром". В другом месте (в размышлениях Иннокентия): "Это невыносимо, что так бессовестно уворуют бомбу — и начнут ею трясти через год". Еще Иннокентий, обращаясь к самому себе: "Ты не дал украсть бомбы, значит, ты не дал ее Родине. А зачем она — Родине?" И еще: "Иннокентий пытался спасти цивилизацию".
Все это кроме как подлостью не назовешь. Разумеется, сочинить можно все что угодно, фантастическую повесть в том числе, но здесь не тот жанр, и бешеная реклама вопит отнюдь не о фантастических вывертах, а об "историческом реализме" писателя: смотрите, дескать, и ужасайтесь тому, как оно было. Но было-то как раз наоборот! Солженицын повествует в романе (и в сценарии) о временах холодной войны и атомного диктата США, конкретно — о последних днях 1949 года. Кстати, если говорить о реальной, а не виртуальной истории, за три месяца до того СССР уже провел испытания своей атомной бомбы, так что сюжет и разглагольствования героев романа лишаются смысла. Что это — прихоть писателя? Думаю, переделывая первый вариант во второй, он просто поторопился и допустил небрежность. А изменять время действия было слишком хлопотно.
Но как бы то ни было, роман "В круге первом" повествует о декабре 1949 года. Это был разгар холодной войны. В апреле того года был подписан Северо-Атлантический договор и создан военно-политический блок НАТО. Он был нескрываемо направлен против СССР, и советское руководство показало это всему миру. Оно обратилось с просьбой о вступлении в НАТО (в декларации о его создании говорилось, что к договору могут присоединиться все желающие), но ему было отказано. Упоенные своей атомной монополией, американские генералы разрабатывали, уточняя и "совершенствуя", все новые и новые планы атомного нападения на СССР. Во время действия солженицынского романа на пентагоновских столах лежал план "Троян". Предполагалось начать войну 1 января 1950 года и сбросить 300 атомных бомб на 100 наших городов. Все было расписано — сколько где будет смертей и разрушений. План разрабатывался под руководством министра обороны США Дж.Форрестола. Оказалось, он был сумасшедшим, и в апреле 1949-го вынужден был оставить свой пост. Через месяц, в мае, ему почудилось, что русские уже ворвались в Вашингтон, и он выбросился с 16-го этажа военного госпиталя, где находился на излечении. Напомню еще раз, что эта история случилась при атомной монополии США.
Узнав, что СССР овладел атомным оружием, американские генералы совсем взбесились. "Троян" им показался недостаточно жёстким, и они спешно принялись разрабатывать план "Дропшот". Вскоре выйдет скандально известный номер американского журнала "Кольерс", на обложке которого солдат военной полиции США стоял на фоне карты Советского Союза с надписью "оккупировано". Кроме всего прочего, в журнале говорилось, что после разгрома СССР на сцене Большого театра в Москве будет поставлен полупохабный мюзикл "Парни и девки", что вызвало возмущение многих западных интеллектуалов. Вот какая была тогда атмосфера! Генералы дергали президента Трумэна: вдарим сейчас, пока у нас подавляющее атомное превосходство над СССР. Влиятельный солдафон Батлер писал в своем меморандуме: "Господь вручил нам атомную бомбу для того, чтобы покарать большевиков, а не для того, чтобы она лежала без дела". Может быть, эти мои слова кое-кого возмутят, но я все же скажу: слава Богу, что у Трумэна хватило выдержки и твердости не поддаться людоедским искушениям своих генералов.
И последнее, чтобы покончить с этой темой: сейчас, ретроспективно, практически никто не ставит под сомнение то, что войны не случилось именно потому, что наша страна ценой неимоверных усилий в сжатые сроки обзавелась ядерным арсеналом. И американские генералы это фактически подтверждают: начиная с определенного момента, они стали делать заключения, что атомное нападение на СССР нецелесообразно, потому что неизбежен адекватный ответный удар. Все это давно рассекречено, опубликовано, все это хорошо знает Солженицын; возможно, и режиссер Панфилов что-то когда-то краем уха об этом слыхал. Но и невежество — не оправдание подлости самой идеи телесериала.
Постановщики фильма вслед за Солженицыным всячески стараются вызвать у зрителей сочувствие к Иннокентию. Но разве он не подлец, не преступник в глазах не только МГБ 1940-х годов, но и нас, современных россиян? Разве он не втройне подлец — ведь он собирался по прибытии в США, куда его направляли работать, "напомнить американцам о своем звонке в посольство". Разве это не означает, что он собирался перейти к ним на службу? И это было бы логично для Иннокентия Володина, ведь Солженицын так формулирует его политические взгляды: "Дожить бы до того дня, когда сталинскую банду заарканят для второго Нюрнберга… послушать ее жалкий лепет на суде". Как можно после всего этого строить повествование так, будто чекисты ни за что ни про что схватили благородного человека, невинную овечку? Да туда ему и дорога, "кроту", советнику дипломатической службы Володину — в ГУЛАГ! Расчет авторов телесериала, видимо, на то, что читатель/зритель не разберется в сути дела, в сюжете и будет сочувствовать "хорошему человеку" в исполнении симпатичного актера.
Но все же — почему с таким шумом запущен проект "В круге первом"? И почему именно сейчас? И почему именно это произведение Солженицына решено так "раскрутить", чтобы о нем узнала последняя дурочка, отродясь ничего не читавшая, кроме детективов Дарьи Донцовой? Почему, скажем, не "Раковый корпус" и даже не "Архипелаг ГУЛАГ"?
Надо думать, что появление полит-шлягера скоординировано с провокацией европейских парламентариев, поставивших на одну доску гитлеровскую Германию и Советский Союз. Для промывки мозгов общественности "В круге первом" — отличное пособие: посмотришь, поверишь и ужаснешься, какое же это было чудовищное злодейское государство. Тем более на Западе, особенно среди молодого поколения, о нем практически ничего не знают. После страсбургской резолюции можно ожидать чего угодно, например, требования репараций с России — правопреемницы СССР — за якобы развязанную им холодную войну.
Но главный адресат солженицынско-панфиловского творения — это, конечно, зритель "внутренний", российский. И здесь "заказчиков" много (заказчиками я называю тех, кому выгодно появление телесериала). Нет, я не о прощелыгах, именующих себя "правозащитниками" и жирующих на деньги западных спецслужб, тех самых, что много лет кормили самого Солженицына и увенчали его Нобелевской премией. "В круге первом" оправдывает ельцинско-гайдаровско-чубайсовский погром советской промышленности и науки. Поверивший авторам сериала может оправдать действия погромщиков (а ведь осознание того, что они совершили преступление против народа и государства, нарастает в современной России). В самом деле, разве не достойна разгрома и ликвидации фигурирующая в романе и в фильме "шарашка" — засекреченный научно-исследовательский институт, в котором используется принудительный труд заключенных специалистов?
Оговорюсь сразу: литературное произведение нельзя оценивать по тем же критериям, что и отчет о работе НИИ. Но ведь никто не мешал Солженицыну повествовать о некоей шарашке, создавать какой-то обобщенный образ. Он же постоянно подчеркивает конкретные черты того НИИ, где он отбывал срок в качестве заключенного инженера, марфинской шарашки. Опять обращусь к первому варианту "Круга" — там она именовалась не марфинской, а мавринской. Переделывая свое сочинение, Солженицын по возможности убирал вымысел, художественные обобщения. А перед демонстрацией сериала по телевидению был показан сюжет: впервые в здание, где когда-то работал будущий писатель, была допущена съемочная группа.
…С особым интересом смотрел я уникальные кадры: ведь я — ветеран той самой шарашки. Семь с половиной лет проработал там инженером. Поступил туда 1 января 1960 года, когда она уже подчинялась Комитету радиоэлектронной техники, а не МГБ, как раньше, и не ЦК партии, как еще раньше. Заключенных инженеров, ни наших, ни немецких, там уже не было, но я успел увидеть фанзы, в которых жили некоторые из них. Я не оговорился — именно китайские фанзы, которые, насколько помню из разговоров старожилов шарашки, строил какой-то хозяйственник с опытом работы на Дальнем Востоке.
Имя будущего писателя мне ничего тогда не говорило (он еще не опубликовал ни строчки), но оно встречалось мне на чертежах, в графе рассылки иногда значилось: "инж. Солженицыну А.И." Именно во время моей работы в этом НИИ началась литературная деятельность Солженицына. Мне уже доводилось писать об этом, но здесь необходимо кратко повториться: тогда, в начале 1960-х, я горячо приветствовал и сейчас высоко оцениваю ранние произведения писателя. Иное дело "Раковый корпус" и "В круге первом", которые я уже не мог принять. Особенно — "В круге первом". Мне удалось достать перепечатанный на машинке экземпляр повести (первый ее вариант, конечно). Об этом стало известно не только моим друзьям. Помню, ко мне подошел начальник нашей лаборатории Иосиф Семенович Нейман и его друг Абрам Маркович Нанос (эти высококвалифицированные инженеры, евреи по национальности, стали прототипами солженицынского майора Ройтмана): "Говорят, у вас есть некая интересная рукопись…" Не знаю, как они оценили повесть: рукопись вернули молча, не комментируя (нас разделяла огромная разница в возрасте и в чинах). Но все те, с которыми я говорил о повести, были практически единодушны: писатель верно уловил многие детали, но в целом он создал пасквиль на наш НИИ и на то, чем он, чем все мы занимались.
Главным делом нашего НИИ было создание секретной телефонии, то есть системы телефонной связи, которую невозможно было бы подслушать. Солженицын изображает это так: Сталину, мол, пришла однажды в голову мысль заиметь такую связь, "чтобы можно было бы, не опасаясь подслушивания, говорить с Ближней дачи не только с Берией на Лубянке, но и с Молотовым в Нью-Йорке". А все действие романа вертится вокруг проблемы идентификации голоса человека по магнитофонной записи — что нужно, дескать, для того, чтобы вынюхивать и сажать, сажать, сажать… Все это злонамеренная ложь господина Солженицына.
Засекречивание сообщений старо, как мир, вернее, как сами сообщения. Тайный язык жрецов — это уже шифр. Но не будем углубляться в тысячелетнюю историю криптографии. До секретной телефонии додумался не Сталин и не он давал указания разработать ее технические решения. Лидерами этого направления техники были немцы, которые успешно ее использовали на советско-германском фронте. Солженицын лжет еще раз, когда изображает немцев, работавших в марфинской шарашке; в основном это были не случайные лица, а инженеры, взятые в плен, так сказать, целенаправленно, по наводке нашей разведки, которой стало известно о применении противником секретной телефонии на оккупированной советской территории. Наши охотились на немецких специалистов соответствующего профиля.
А главное — Солженицын лжет в расчете на примитивных, не думающих читателей и зрителей, когда изображает внимание к данной отрасли техники со стороны Сталина как проявление коварства и злодейства. Потребность в этой технике есть у всех государств, и она огромна. Она нужна для сохранения политических, дипломатических, военных, научных и коммерческих тайн. И только совершенно бесстыжий сочинитель может сводить дело к стремлению "подслушать порядочного человека и засадить его в тюрьму", как это делает нобелевский лауреат.
Из сказанного ничуть не следует, что я намерен в чем-то приукрашивать и тем более ностальгически идеализировать нашу шарашку. Еще в 1960-м, то есть через четыре года после ХХ съезда и через семь лет после устранения Берии там еще не выветрился гулаговский дух.
Один маленький пример из личного опыта. Вскоре после моего поступления я однажды остался на вечернюю работу. Причина заключалась не в служебном рвении, а в особенностях эксперимента, который нельзя было прервать. Сижу один в лаборатории, записываю показания приборов. Пришла уборщица, стала вытирать столы и мокрой тряпкой мазнула по моему лабораторному журналу. Я сделал ей замечание — поаккуратней, мол! Она ударила меня по физиономии той же грязной тряпкой и сказала нечто вроде того, что сидит тут всякая мразь, еще хвост поднимает. Я выкинул наглую бабу из помещения и вернулся к своим приборам. Через несколько минут прибежала вооруженная охрана. Мы круто поговорили, но не более того. Назавтра коллеги объяснили мне, что старая обслуга привыкла к тому, что за приборами сидят зеки, и не осознает, что наступили другие времена.
Подобные инциденты случались, конечно, не только со мной, но и с другими инженерами "вольного набора". Упоминаю я об этом лишь для того, чтобы подчеркнуть — я не идеализирую шарашку, отнюдь нет. Но должен заступиться за нее в главном. Она делала полезное, необходимое для страны дело, а Солженицын оклеветал ее. Еще раз повторю: если бы он создал образ некоего секретного НИИ, в котором правят бал товарищи Воланд, Урия Гипп, Иудушка Головлев и Фома Фомич Опискин, и занимались действительно лишь "ловлей невиновных человеков в тюремные сети" или чем-то еще, столь же недостойным, тогда другое дело. Но он не захотел или, скорее всего, не сумел так поступить; в самом деле, не у всех же талант, как у Дж.Оруэлла. В результате у Солженицына получилась злобная карикатура на конкретный НИИ.
Но надо сказать, что его замысел очень логичен, если исходить из всеохватывающего и патологически-исступлённого антисоветизма господина Солженицына. В государстве-монстре, каковым писатель считал свою страну, все должно быть монструазно. И все (за вычетом зеков и их родственников) тоже какие-то чудовища. Начиная со Сталина, который у нобелевского мэтра столь карикатурен, что его и Голливуд не возьмет (вот Геббельс — взял бы). Карикатурны все должностные лица, примитивна и нелепа вся техника, все машины и дома. Кстати о домах. Солженицын пишет, что в ту эпоху строили дома, которые сразу же разваливались. А сейчас на объявлениях о жилищном обмене в Интернете помечают как достоинство — "дом сталинской постройки". И на совещаниях хозяйственников говорят, что только "сталинские" дома выдержали необычные холода этой зимы, а "хрущобы" промерзли. Солженицын уничижительно отозвался о московском институте связи, изобразив его скопищем невежд. Это чистая клевета. Я сам учился в этом институте, всю жизнь общаюсь со многими его выпускниками и знаю, что он снискал славу высококлассного вуза. Да много чего оклеветал Солженицын на страницах своего одиозного опуса!
Разумеется, он имеет полное право писать, что хочет. Свобода так свобода. Но и читатель-зритель имеет такую же свободу заметить, что изображение Солженицыным той эпохи является сознательным искажением истории в антирусских, в антироссийских интересах и злобной карикатурой на СССР. А необычайно масштабная рекламная кампания говорит о том, что спецпроект "В круге первом" щедро оплачен. Кем — додумайтесь, как говорится, сами.
P. S. О беллетристических достоинствах "Круга первого" не говорю — за отсутствием таковых. По моим наблюдениям, читатели как правило пропускают страницы, не связанные с детективной историей — попыткой Иннокентия послужить Америке и его арестом, а также сцен, где фигурируют исторические персонажи.
|
|