Юрий КОНОПЛЯННИКОВ, "Всё это жизнь…" — М. "Московский писатель", 2005
Хотел я написать рецензию на книгу "И всё это жизнь" друга своего, Юрия Коноплянникова — и никак не мог придумать, с чего начать. И так походил, и эдак. А потом понял: надо начинать с самого Коноплянникова, с человека, поскольку всё творчество его относится к тому редкому виду художества, в котором автор весь виден, не прячется за лирического героя, не принимает позицию отстранённого наблюдателя. Кто такой Юрий Конопляников? Все мы знаем его как неутомимого общественного деятеля, одарённого литератора, надёжного товарища. Но это, как говорится, то, что сразу бросается в глаза. А за всем этим — тончайший человек, подлинный маэстро слова, игрок и мистификатор.
В книге творчество Коноплянникова представлено широко. Здесь и рассказы, и ставший уже знаменитым "Афганский дневник", и эссе, и, конечно же, знаменитые его литературные и театральные записки. О последнем хочется сказать особо. Этот жанр, странный, многими неправильно толкуемый, на самом деле представляет огромный интерес для исследователей. В нём есть что-то от иллюзионизма, от повадки старых фокусников, путешествовавших по миру в повозках и каретах. Я как многолетний публикатор записок Конплянникова должен признаться, что не раз имел неприятные беседы с теми, кто серчал на Коноплянникова за искажение неких фактов их жизни. Я объяснялся, как мог, бывало, и приносил извинения за свого автора, но в глубине души всегда поражался непониманию самой сути вопроса. Ведь Конопляников потому новатор, что в его текстах нет ни реальных героев, ни тем более их прототипов. Это всего лишь бесплотные тени, закрученные в вихрях устного народного творчества и авторской фантазии. И называет их автор вовсе не инициалами, а сложнейшими буквенными кодами, некими символами в любой момент готовыми изменить свой облик и скорчить потешную гримасу. Изобретённый Коноплянниковым жанр далек от мемуаристки, её неспешно, а порой и назидательной интонацией. Я частенько бывал свидетелем тому, как восторженные товарищи Коноплянникова пытались пересказать ему какую-то свою историю и чуть ли не требовали, чтобы он её включил в свои записки. Такие охотники до смутной славы и молвы неизменно встречались с кислым выражением лица своего собеседника. Коноплянникова не интересовали эти навязанные ему забавы. Ведь он ловит свои записки из воздуха, его интересует только тот момент, когда промелькнут тени со своей мистической парадоксальностью, со своей природной тягой к перевоплощению.
Кому-то может показаться, что Конопляников составляет свои записки без всякой систематизации, нанизывая одну историю на другую. Нет, дорогие друзья, это далеко не так. Здесь тоже не обходится без прихотливой игры ума, без строгого следования непреложным законам искусства. Все мельчайшие детали и нюансы выверены, вся последовательность жёстко продумана. Каждая глава записок Коноплянникова — это законченное стилистическое образование, со своим образным рядом, со своей кульминацией, со своей ни на что не похожей словесной конструкцией.
А что же образ рассказчика? Ведь в таком жанре присутствие в тексте некоего наблюдателя, летописца, если угодно, чуть ли не необходимость. Здесь мы тоже сталкиваемся с неким с любопытным литературоведческим фокусом. Образ рассказика, конечно, есть. Но он виден как бы за кулисами. Совершенно нет сомнения в том, что все эти историю кто-то должен наблюдать, и потом, если угодно, пересказывать. Всё, казалось бы просто. Но вся литературоведческая неожиданность в том, что в некоторых фрагментах текста опытный взгляд узнает и самого автора, который выступает уже в роли персонажа. В этом случае образ рассказчика отделяется от персоны автора и становится скорее стилистической составляющей, нежели чем-то персонифицированным. Но ни в коем случае нельзя путать этот образ рассказчика со стилистическим образом автора, являющимся двигателем текста, его лингвистической художественной окраской.
Ещё хотелось бы отметить, что Конопляников не только король гротеска, и не только категория смешного стоит в центре его повествований. Скорее здесь можно говорить о внимании Коноплянникова к категории особенного. А это в наше время если не прямой путь к романтизму, то уж, по крайней мере, к романтическому мироощущению уж точно. Часто в записках Коноплянникова слышатся интонации мечтательной грусти, а порой и тяжёлый вздох о прожитой жизни.
Большая повесть Коноплянникова "Афганский дневник" примечательна тем, что в ней автор сочетает прямой реалистический подход к теме, с дневниковостью, со взглядом на события сквозь призму лет, а значит и усталости. Это создаёт в тексте два полюса напряжения, придаёт всей художественной ткани полифонию двух пластов, на фоне которой контрапунктом звучат голоса отдельных персонажей, а вернее голоса их судеб. В повести очень много трогательных, берущих за душу моментов, таких, как судьба массажиста Кости, с рук которого никогда не смоется въедливая афганская пыль. Автор не идёт по испытанному военной русской литературой пути, а старается найти свой подход к теме, рассказать о больших событиях негромким голосом, придать всему человечность.
Человечность — это вообще очень важное качество прозы Коноплянникова. Считаю важным это отметить, поскольку данная тема стоит, на мой взгляд, в сегодняшней литературе крайне остро. Много появилось произведений нынче лихо закрученных сюжетно, стилистически выверенных, но при этом относящихся к человеку как к некому расходному материалу, к "литературному" мясу, если угодно. Такой подход недопустим в русской словесности, и Коноплянников хорошо это знает, потому и ставит человека в центре на самое почётное место. Этот подход ощущается и в рассказах, и в эссе, и, конечно же, в записках.
Книга претендует на некий итог творческого пути. Мне бы хотелось, чтобы она итогом не была. Коноплянников сейчас находится в лучшей своей форме, и дай бог ему новых произведений.
|
|