Великий испанский поэт Мигель де Унамуно однажды написал:
Став и творцом, и твореньем,
сделай же, слово, хоть раз
вещим своим озареньем
ты богоравными нас.
Подобная надежда для поэта невселенского масштаба едва ли не кощунственна, но без хотя бы малой искры её, думаю, любое тяготение к поэтическому универсуму обречено на отторжение. И все же… И все же… Признаться, именно из этой искорки пытался я всегда исходить, берясь за перо…
***
Прозрачней ветра, легче дыма,
неосязаемы, они,
везде присутствуя незримо,
душе и воздуху сродни.
Как нет без воздуха дыханья,
как мысли без души темны,
как без живой воды дехкане
среди песков обречены,
так и мирской текущей гущи
безжизнен был бы наш уклад, —
но нет: они уж тем, что сущи,
всё сущее животворят.
Молекулы пересеченья
миров они? Биополя?
Не знаю... Но без их свеченья
святых не знала бы земля.
***
Народ, как жаждал ты обмана!
Зачем же сердишься на ложь?
У площадного балагана
партера нет и нету лож.
Вся публика толпится стоя.
Кусайте локти, господа!
Учите правило простое
про то, что бедность — не беда.
Ведь эта горестная повесть
писалась под диктовку масс.
Не поминайте всуе совесть:
свобода совести у нас.
***
Господа офицеры, надрайте
запылившиеся сапоги!
Пусть не видно ещё вражьей рати,
но уже торжествуют враги,
и уже, ухмыляясь глумливо,
явно списывают со счетов,
попивая баварское пиво,
прочность наших мечей и щитов.
Так оставим газетчикам толки
о талибах, арабах, о том,
что ичкерские якобы волки
лишь и будут нам смертным врагом.
Что ж, натаскан на долларов запах,
очумеет и волк, и шакал,
но исконный наш недруг Њ лишь Запад,
как нам князь Трубецкой предрекал.
Неужели же так оскудела
офицерским достоинством Русь,
что у самых границ её смело
хорохорится натовский гусь?
Удаль предков и вашу отвагу
крепко сшила суровая нить.
Триколору и красному стягу
славу между собой не делить.
Эполеты, погоны и ромбы:
форма Њ разная, общая Њ суть,
раз ни ядра, ни авиабомбы
не сумели вам души согнуть.
Коль унижена наша держава,
и обидчиков хор не умолк,
защитить её честь Њ наше право
и присягой предписанный долг.
Русь, твоё материнское тело
рассекли беловежьи ножи,
но кровавые раны раздела
не рубцуются ни в рубежи,
ни в границы— Затянет травою
эти раны, как не было их-.17
Но куда денем стыд, что разбою
ты подверглась по воле своих
обожравшихся чад?.. Русским духом
ста народов единая рать
да отучит всех недругов слухам
о кончине твоей доверять.
Ты всё держишься, чудо-держава,
русским духом на ста языках.
Но пора, офицеры бы, право,
всем напомнить былинный размах
соплеменной, но русской, вестимо,
рати , где у кого ни спроси,
скажет: "Братья мы. Ибо сыны мы
все Святой неделимой Руси!"
***
Опади, раболепье холопье,
с нас в палатах и в чаде корчмы...
С неба падают снежные хлопья,
будто белые листья зимы.
Опади — пусть мы станем нагими,
как декабрьские ветви берёз...
Белый парус пурги, помоги мне
дать ответ на заветный вопрос:
как случилось, что снежная вьюга
так вот запросто вдруг погребла
под собой виноградники Юга,
да и винные все погреба?
Опади же ты с нас, раболепье,
шелухой, чтобы чья в чём вина,
стало видно, и смерть наша в склепе
припасла бы нам вдосталь вина.
Все вели мы себя не невинно,
но не подло. Так пусть уж хоть там
мы отведаем тонкие вина,
позабыв фронтовые сто грамм.
Всё бои, всё борьба или битва
то за званье, то зa урожай...
Но пускай не понятна молитва,
всё же шёпот её уважай.
Ибо даже и рвенье холопье
не спасёт от сумы и тюрьмы...
С чьей же кроны всё падают хлопья,
словно снежные листья зимы?
***
Памяти Петра Мельникова
Покарай меня, Господи Правый!
Не пускай, меня, грешного, в рай.
Пригрози самой лютой расправой,
но соломинки не отбирай!
Не затем она мне, чтоб в надежде
жить на некую райскую весть,
а затем, чтоб, хватаясь, как прежде,
за неё, я бы знал, что Ты — есть.
Пусть от этой соломинки прока
никакого, — но не отбери!
Да, не вникнул я в Слово Пророка
и все храмы и монастыри
за версту обходил... Шёл по свету,
уклоняясь от праведных мест...
Но при этом соломинку эту
нёс, как будто нательный свой крест.
***
Плещет море у самых ног.
Люди странствуют по песку.
Но и на людях одинок
каждый, зная свою тоску.
Всякий помнит о ней. Любой.
Знает боль её наизусть.
Ни волной не смыть, ни толпой
эту вбитую в сердце грусть.
Здесь улыбки — взгляни на всех —
предназначены лишь себе.
Даже дружный и громкий смех
тут лишь плач о своей судьбе.
Здесь в потёмки чужой души
не спускаются с фонарём.
— Пляж и море так хороши!
Мы вернёмся сюда вдвоём.
Душ тоскующих волчий вой
заглушит нам шорох песка —
Через год мы сюда с тобой
возвратимся наверняка.
ПРЕДЧУВСТВИЕ
Ты откуда, печаль? Что за пифия спьяну
из какого оракула мне предрекла
эту скорбь, что скорее похожа на рану
и на вас, погребальные колокола?
Где месила, мука, ты мне горькое тесто
не для хлеба — для снеди снедающих мук?
Где нашла ты, тоска, это лютое место:
трюм, откуда бессилен я вывернуть люк?
Где ключи от кручины, скрутившей в темнице?
Где потерянный к свету секретный пароль?
Бог с ним, светом — И дальше в темнице томиться
я готов, — но откуда во мне эта боль?
***
То лето летописцы в кельях
летописали до зимы.
— Свою ладью, как на качелях,
во всю раскачивали мы.
Или не мы? Что спорить ныне!
Как бы там ни было, ладья
перевернулась на стремнине,
и весь уклад житья-бытья
привычного — тяжёлой кладью
ушёл на дно — Все, как могли,
барахтались, речною гладью
отрезанные от земли.
Подобного переполоха
никто не помнил— Между тем,
всё просто: новая эпоха
— всего-то! — с ворохом проблем
своих явилась, нам на плечи
их разом все переложив.
Мы плыли к берегу, как в сечи,
давя друг друга и увеча,
и, все промокнув, лишь под вечер
узнали, кто ж остался жив.
Таких, кому потрафил случай,
немало оказалось, — но
беда вся в том, что самых лучших
из нас к себе призвало дно.
Кто призван дном, тот небом призван,
но чтобы — всех, как на подбор?
Теперь на нас — без них! — сквозь призму
эпоха новая в упор
глядит, о чём-то размышляя —
И мы ее не ищем глаз,
стыдясь, что в богадельню рая
мы сдали всех, кто лучше нас.
Без укоризны, удивлённо
эпоха смотрит нам в глаза,
и ждёт, чтоб хоть один спасённый
свечу принёс под образа.
***
Отбой по летним гарнизонам,
где часовые лишь не спят, —
а подмосковный лес озоном
омылся с головы до пят.
Омыли плёс речной туманы,
омыл часовню лунный свет —
И мнится: ждёт небесной манны
весь ставший чёрным белый свет.
Но означают ли покорность
судьбе желания чудес?
Нет: чуют собственную гордость
и поле русское, и лес.
Пусть в избах лампочки угасли,
а в городах погас неон,
но фитили в лампадном масле
всё не сдают своих икон
тотальной тьме, в которой нету
— как будто это чья-то месть —
на целом свете места свету,
но озарённым ликам — есть!
***
Пусть он крыт соломенною кровлей,
хижиною замок не зови.
Чувство чести — это голос крови,
тот, что у семи колен в крови.
Кто сказал, что Богом-де обижен
и душою чуть ли не зачах
каждый, кто живёт под крышей хижин,
даже если теплится очаг
у него в дому?.. Своё участье
выражать ему не торопись:
у него, быть может, больше счастья,
чем твои вмещают ширь и высь.
Да, видна звезда в прорехе кровли,
но в душе не смолкли соловьи —
Чувство чести — это голос крови,
что у всех колен его в крови.
Чувство чести — не мечта о мести,
а всего лишь клятва предпочесть
умереть сейчас на этом месте,
защищая попранную честь.
***
Покарай меня, Господи Правый!
Не пускай, меня, грешного, в рай.
Пригрози самой лютой расправой,
но соломинки не отбирай!
Не затем она мне, чтоб в надежде
жить на некую райскую весть,
а затем, чтоб, хватаясь, как прежде,
за неё, я бы знал, что Ты — есть.
Пусть от этой соломинки прока
никакого, — но не отбери!
Да, не вникнул я в Слово Пророка
и все храмы и монастыри
за версту обходил— Шёл по свету,
уклоняясь от праведных мест —
Но при этом соломинку эту
нёс, как будто нательный свой крест.
КАЛИ-2000
Двапара-Йуга, Сатья-Йуга, Трета-Йуга
и Кали-Йуга— Всё. Замкнулся круг
Дня Брахмы, где четыре части круга
принадлежат какой-нибудь из Йуг.
Жаль, выпала нам только Злая Кали
длиной в четыре сотни тысяч лет —
Но сквозь её Кривое Зазеркалье
волхвам уже дано провидеть свет
побед Ведийской Истины над ложью
блудливой фарисейской суеты.
Остатки русских Вед в костре лжебожья
берестяные сберегут листы.
Мы их ещё сравним с резьбой санскрита
в Индийских Храмах, чтобы сердцем грусть
познать, поняв, что нами же забыто,
зачем нужна Земле Святая Русь, —
которая не даст проклятью Кали
царить четыре сотни тысяч лет-
Не по спирали, нет, — по вертикали
завещано развитье наших Вед.
Не зря шли с песней "Харе Кристо! Харе!",
не ведая ещё "-иже еси-",
но веря Ведам, легионы арий
из Семиречья в поисках Руси.
***
Льётся струйкою песок
не в часах песочных,
а в стихах промежду строк
выстраданно-точных.
Как ни тесно в них словам,
мыслям ни просторно,
но сочится тут и там
он сквозь них упорно.
Пусть Господь и освятил
лично эти строки,
но с годами из чернил
истекают соки.
Чует самый лучший стих,
с прочими со всеми,
как песчинками из них
вытекает время.
Сквозь слова, как в решето, —
а ведь Он святил их! —
Остаётся то лишь, что
время взять не в силах.
Время, ты стираешь в прах,
по словам науки,
всё— Так что ж тебе в стихах
не даётся в руки?
|
|