Московский литератор
 Номер 17 (137) сентябрь 2005 г. Главная | Архив | Форум | Обратная связь 

Владислав Сосновский
КОШКИ-МЫШКИ

     
     Светлой памяти
     Леонида Леонова посвящается

     
      Он пришёл к нам, студентам Литературного института морозным декабрьским вечером. В воздухе порхал тихий, искрящий в свете фонарей снег. Великий звонарь, Александр Иванович Герцен, важно стоял в своем дворике, имея на голове державную, белую папаху, а на плечах — снежные погоны. В таком виде писатель-революционер походил на генерала всей зимы.
      Леонов бесцеремонно отряхнул от снега берет, бросил на стул старомодное, с каракулевым воротником, тяжёлое пальто и, усевшись за стол, принялся протирать толстые стёкла очков.
      Зал выжидающе молчал.
      Наконец, очки были посажены на место, и мастер взглянул на нас внимательным, отрешенным и проникающим сквозь предметы и расстояния взглядом. В этом взгляде были и едва уловимая улыбка гуру, и мудрость ползущей из глубины веков черепахи, и свет далёкой, нездешней звезды.
     Молчание затягивалось.
     Леонов погладил двумя пальцами короткие серебряные усы и, неожиданно оживившись, спросил:
     — Друзья мои, кто может мне кратко и толково сказать: что есть искусство?
     Повисла пауза раздумья, и № 1,студент, который везде и во всём стремился быть первым номером, поднял руку.
     — Искусство — это художественное отражение социальных и общественных отношений.
     Мастер чуть поморщился: от сентенции № 1 пахло припудренной эстетикой марксизма.
     — Кто ещё?
     — Вселенская жажда любви, — вытянулась, как кошка, тощая поэтесса с чёрными пещерами вместо глаз. — Жаркая, неутолимая жажда, которая и превращается в искусство.
     — Это интересно, — отметил гуру, меряя глазами поэтессу.
     — Умение выразить, сфотографировать удивительный сон жизни, — поразмыслил № 3.
     — Детство! Способность сохранить в подсознании и вылить, на бумагу детство! — пылко открыл № 4.
     — Детство, — раздумчиво повторил мастер, за плечами которого мощными стволами стояли "Соть", "Вор", "Русский лес". — Детство — это уже теплее.
     — Кошки-мышки, — молвил сонный голос с последней парты.
     — Кто сказал: "Кошки-мышки"? — радостно воспрял старый писатель.
     Угадавший нехотя поднялся.
     — Петров, — сознался провидец.
     — Что же Вы имели в виду, когда сказали: "Кошки-мышки"? — допытывался корифей литературы, знавший Толстого, Бунина, Горького, Есенина, Маяковского и многих других, оставивших весомые скрижали в истории русской сло весности.
     — Да что же? — удивился Петров. — Понятно что — игру.
     — Молодец Петров, — одобрил Леонов. — Игра! Так, одним словом, древние греки определяли смысл и глубинную суть искусства. Конечно, игра! Искро мётная, огнедышащая и воскресающая, повергающая в ужас и страдания, и текущая по щекам слезами любви. Всегда необыкновенно тонкая, продуманная до мельчайших подробностей. Это и есть настоящее искусство.
     В этой связи хочу поделиться с вами одной историей, которую мне довелось услышать на Сахалине от непосредственной участницы событий, о коих сейчас пойдёт речь.
     В своё время я очень плотно занимался творчеством Чехова и даже прокатил ся по всем местам, где бывал писатель. То есть, от Таганрога до Сахалина. И вот там, на Сахалине, я повстречался с дамой по прозвищу Сонька Золотая Ручка. Это была уже древняя старушка, сосланная на окраину России за многочисленные уголовные дела, связанные с мошенничеством. Золотая Сонька, вообще говоря, заслуживала по законам того времени смертной казни. Однако все её дела были так неординарны по режиссуре, так гениально продуманы и сыграны, что высшую меру ей заменили вечным поселением на отрезанном и заброшенным тогда острове. Вот оттуда я и вывез эту удивитель ную историю.
     Леонов поднялся и стал прохаживаться от двери к окну, мысленно унесясь к далёким берегам Тихого океана. Старенький паркет под его ногами тихонько поскрипывал. В аудитории провисла настороженная тишина. Кто-то чуть слышно поскрёб стриженый затылок.
     Мэтр покашлял в кулак и начал свою повесть.
     Представьте себе Петербург XIX века. Каменные львы булыжные мостовые, мосты, вечный всадник, балы в золоте свечей и шпиль Петропавловской.
     Утонувший в дубовой мебели кабинет одного из самых модных и почита емых в столице психиатров. Открывается дверь и на пороге возникает чудесное видение — очаровательная незнакомка, словно сошедшая с картины Крамского.
     Психиатр спешит к ней на встречу, провожает к столу, усаживает в кресло.
     Незнакомка долго снимает длинные лайковые перчатки, обнажая тонкие окольцованные пальцы, приподнимает вуаль, закуривает дорогую папиросу, своими действиями придавая себе максимум шарма и значительности.
     — Ну-с, — говорит доктор, похрустывая сцепленными пальцами рук. Он явно польщён визитом прекрасной дамы. — Чем обязан?
     Ещё некоторое время незнакомка молча курит, словно бы обдумывая то трагическое, что необходимо сообщить врачу. Наконец, гасит окурок и жарко, сбивчиво начинает говорить.
     — Доктор, милый, надежда только на Вас. Что только я не предпринимала, к кому не обращалась — всё тщетно. Я в отчаянии. Не знаю, что делать. Жизнь ле тит под откос, доктор. Если Вы не поможете… не знаю, что я с собой сделаю.
     — Помилуйте, сударыня, — врач берет её руку в свою. — Успокойтесь и расскажите всё по порядку. Я обязательно помогу Вам. Сделаю всё, что в моих силах. Говорите, любезная, говорите.
     Дама промокает надушенным платком глаза и начинает более ровным голосом:
     — Мой муж — известный банкир. Совсем недавно мы поженились и уехали в чудесное свадебное путешествие. Сначала — Париж, затем Италия, Венеция… Всё проплыло, как волшебный сон: гондолы, музыканты, цветы, теплое море. Обитель грёз и любви.
     Но вот по возвращении случилась беда. Я стала замечать, что мой супруг страдает манией меркантильности. То есть, в последнее время он все наши раз говоры непременно сводит к разговорам о деньгах. Деньги там, деньги сям. Сделки, купчие… И снова деньги, деньги, деньги. Поначалу это меня удивляло и даже забавляло. Но чем больше это проявлялось, тем тревожнее становилось у меня на душе и на сердце. Дело дошло до того, что состояние мужа начало вызывать реальную угрозу нашей семейной жизни. Это был уже не тот милый, галантный, красивый мужчина. Он превратился в ходячий мешок с деньгами. Господи! Я не знаю, что делать, доктор. Просто не знаю.
     — Ну, полно, полно, голубушка, — говорит врач. — Приводите своего мужа. Мы с ним потолкуем и, уверяю Вас, исправим положение. Всё не так страшно. Хотя ситуация, прямо скажу, несколько запущена. Однако — Бог в помощь! Везите своего благоверного.
     Психиатр целует посетительнице ручки, и они расстаются.
     Что делает эта женщина далее?
     Она садится в кабриолет и едет в один из лучших по тем временам ювелирный магазин.
     И вот, друзья мои, представим себе, как против дверей фешенебельного магазина останавливается роскошная карета, открывается дверь и при помощи наряженного лакея по ступенькам стекает некое облако, на которое вольно или невольно все обращают внимание.
     Женщина плавно, с изысканным достоинством проплывает вовнутрь сверкающего салона и останавливается у одной из витрин с самыми дорогими украшениями.
     Разумеется, тут же появляется хозяин заведения и интересуется, чем могла привлечь его скромная особа внимания столь красивой дамы.
     Незнакомка, разглядывая драгоценности, снова долго снимает длинные лайковые перчатки, приподнимает вуаль и, наконец, указывает на шикарный гарнитур, горящий белым, бриллиантовым огнём.
     — О, мадам! — восклицает хозяин магазина, сглатывая нечаянную слюну. — У Вас чудесный вкус! Но это очень дорогая вещь. Раритет. Единственный экземпляр. Через третьи руки. Прямо из Лувра.
     Женщина не перестаёт восхищаться драгоценностями, словно видит их впервые.
     — Чудесно, — тает она. — Восхитительно! Это шедевр! Произведение искусства.
     — Да, да, мадам. Лувр. Ручная работа, — суетится хозяин, предвкушая выгодную сделку.
     — А они натуральные? — вдруг хмурит красивые брови чудесная незнакомка.
     — Помилуйте, госпожа! — съёживается владелец магазина. — Как можно? Да я… Хотите проверить?
     — Ладно, ладно, — милует пришелица. — Верю. Только у меня к Вам одна просьба, сударь. Лично меня цена не интересует. Все расчёты по единственному моему капризу совершает мой муж, известный банкир Д. Уверяю Вас, названная Вами сумма его не смутит. Поэтому, если Вас не затруднит, я прошу Вас проехать со мной к моему супругу, и он произведёт с Вами полный расчет наличными. Плюс к этому Вы получите хорошие комиссионные за хлопоты. Карета у подъезда. Надеюсь, Вы не откажете? — заключает незнакомка, обворожительно улыбаясь.
     — Раз-зумеется, мадам, — заикается торговец и приказывает упаковать драгоценности в специальную шкатулку.
     По дороге роскошная женщина снова отворяет коробочку и, блестя глазами, легонько касается бриллиантов пальцами.
     — Вы не представляете, как хочется мне надеть их на себя, — доверительно шепчет она хозяину магазина. — Муж сойдёт с ума.
     — Без сомненья, мадам. В этом ожерелье, серьгах, кольцах, браслете Вы будете богиней. Уверяю Вас. Богиней!
     И вот, как вы уже, верно, догадались, через некоторое время карета снова останавливается у дома психиатра.
     Они, покупательница с ювелиром, медленно, почти торжественно поднимаются по мраморной лестнице. Шкатулка с драгоценностями в руках у незнакомки. Длинный коридор. Множество дверей. И вот — кабинет врача. Женщина осматривает ювелира, поправляет ему галстук, волосы на голове. Входят.
     И тут дама прекрасная во всех отношениях произносит одну единственную, гениальную фразу: "Знакомьтесь, господа. Это мой муж".
     То есть, вы понимаете, психиатр думает, что муж очаровательной женщины — улыбчивый господин рядом с нею, страдающий недугом меркантильности. Ювелир же в свою очередь полагает, будто грузный человек, купеческой внешности, идущий к нему навстречу с широкими объятиями, и есть вышеобозначенный супруг прекрасной незнакомки.
     — Что ж, господа, — произносит дама, когда оба заинтересованных лица, расшаркавшись, пожимают друг другу руки. — Полагаю, я вам больше не нужна. Вы прекрасно договоритесь без меня, — ослепительно улыбается она.
     — Да, да, сударыня. Конечно.
     Мужчины очарованно смотрят вслед женщине, пока та не скрывается за дверью. Конечно, вместе со шкатулкой.
     Леонов остановился посреди аудитории под одинокой, холостой лампочкой и со свойственным ему прищуром внимательно посмотрел из-за толстых очков на слушателей, словно хотел проверить, какое действие произвела его повесть. Но студенты будто набрали в рот воды, ожидая, быть может, каких-либо резюме мастера. Хотя всё и так было предельно ясно.
     Он постоял ещё какое-то время, трогая носком вскрикивающую паркетину, потом подошел к чёрному зеркалу окна, за которым всё так же сверкал в свете желтого фонаря редкий золотой снег.
     — Я передал вам этот рассказ, — проговорил Леонов, не оборачиваясь, — не для того, понятно, а вернее, меньше всего для того, чтобы вы восприняли его буквально. Хотя и фактическая сторона здесь замечательная. — Мастер повернулся и присел на подоконник. — Я ж рассказал эту историю исключительно затем, чтобы вы, возможно, кожей поняли и ощутили, что такое настоящая, безукоризненная игра. Феерическая игра фантазии, замысла и искромётного исполнения.
     На таком же уровне, друзья мои, должно рождаться и художественное произведение, то есть произведение искусства. Признаюсь, я всегда боялся чистого листа бумаги. Огромную ответственность берёшь на себя, вырисовывая первую строчку. Совпала ли она со словом Господа. Но вот замысел всё больше и больше обрастает плотью, вспыхивает, пылает, манит шелестом неожиданных решений, и ты начинаешь чувствовать себя Титаном, сильным, могучим Титаном, которому по плечу и первая страница, и последняя. Но не торопитесь делать первый шаг. Расставьте фигуры, как на шахматной доске, внимательно вглядитесь в них и найдите единственное, гениальное решение, как это делала Сонька Золотая Ручка.
     Вот так-то, други мои. Трудитесь. Трудитесь день и ночь, потому что писательство — каторжная работа. Без выходных. Без границ ночи и дня.
     Леонов подошёл к столу и стал складывать очки в футляр.
     — Вопросы?
     — Простите, пожалуйста. Какими чернилами лучше писать? Чёрными, синими, красными?
     — Что? — не понимая вопроса, переспросил Леонов. — Чернилами? Писать, братец, нужно кровью. Ясно? Кровью и больше ничем.