Московский литератор
 Номер 11 (131) июнь 2005 г. Главная | Архив | Форум | Обратная связь 

Николай Федь
МИРОВОЕ ЗНАЧЕНИЕ ШОЛОХОВА Продолжение. Начало в №9-10


     
*           *           *

     
     Темы социального плана сочетались в творчестве Шолохова с размышлениями о бренности всего сущего. Один из любимых его мотивов — контраст между правдой и ложью, жизнью и смертью, художником и властью. Проблема "художник и власть" всегда была актуальной, равно как история взаимоотношений великих художников и могущественных властителей стара как мир. Полярные по природе своей, эти два типа тем не менее всегда тяготели друг к другу. Художник нуждался в материальной либо политической поддержке, защите, покровительстве (назовите как хотите!), а умному и просвещенному правителю (императору, фараону, королю, царю, генсеку и прочим), в свою очередь, нужен лояльный к нему законодатель дум, если и не запечатлевающий в своих творениях его, как он полагает, благородный облик, то хотя бы не осмеивающий его деяний, далеко не всегда способствующих могуществу отечества, процветанию искусства и науки, защите угнетенных и оскорбленных. Скорее наоборот… Однако же чрезвычайно редко отношение между ограничивающим свободу и тем, кто прославляет ее, кончаются мирно. В конце концов их взгляды расходятся настолько сильно, что один теряет всякие надежды на добрососедство, а другой — отправляется в ссылку или на эшафот, демонстрируя свою непоколебимую приверженность высоким идеалам. Разумеется, есть и мирные пути разрешения конфликта.
      Отношения между Шолоховым и Сталиным носили подчеркнуто официальный характер. Хотя и не были лишены изначально ни желания поддержки, покровительства с одной стороны, ни попытки приучить этого, бесспорно, очень одаренного и стремительно обретающего популярность художника, использовать его имя в своих далеко идущих политических целях — с другой. Молодой степной орел, неожиданно воспаривший над донскими просторами, оказался смелым и дерзким, настойчивым и неуступчивым, особенно когда дело касалось простого люда. Сталин отчетливо осознал это, прочитав три книги его "Тихого Дона". Такая сила воли импонировала ему. Он терпеть не мог колеблющихся болтунов и слюнявых краснобаев-интеллигентов, забивающихся в щели при первом же шевелении его усов. А Шолохов — ведь юнец еще — даже посмеивается… Этот степняк не уступит и горным орлам его родной Грузии. Молодость презирает опасность, потому что у нее вся жизнь впереди. Но таких, как он, надо держать подальше от большой политики. Пусть лучше занимается своей литературой.
     Уже первая встреча, состоявшаяся в июне 1931 года на даче Горького, четко обозначила масштабы характеров и силу их убежденности. Сталин с интересом следил за ходом мысли Шолохова, внимательно присматривался к нему. Его покорила горячая приверженность новой жизни и несокрушимая логика суждений казака, написавшего столь необычную и глубокую для его возраста книгу. А при чем здесь возраст? Дело в талантливости писателя. И Сталин, поднаторевший в спорах с оппозицией, на этот раз во всем был согласен со своим собеседником. Ни один из его доводов не опроверг, ни один тезис не поставил под сомнение. Такое не часто случалось с ним в последнее время… Именно первая встреча со Сталиным определила судьбу Шолохова.
     Генсек внимательно следил за литературой, был своеобразным выразителем эстетического вкуса, поскольку его миропонимание являлось слишком идеологизированным. Однако же это не мешало ему безошибочно судить о таланте писателя. Но дело не только в эстетических взглядах Сталина. Речь шла о публикации третьей книги "Тихого Дона". И еще: Почему Сталин, несмотря на клевету, прямые политические обвинения, мощное давление на романиста со стороны литвождей, а равно занимающих в то время многие ключевые посты в партийном и государственном аппарате яростных противников его, — невзирая на все это, взял сторону Шолохова? Тому было несколько причин. Вполне возможно, что третья книга произвела на Сталина не менее, а возможно, более сильное впечатление, чем предыдущие. Но он давно привык подавлять в себе эмоции, доверяя рассудку и холодному политическому расчету. Впрочем, не это было важным, а тем более решающим в данном случае. Поддерживая публикацию "Тихого Дона", получившего широкий отклик в стране и за ее пределами, Сталин поступал как реалистически мыслящий политик — иначе был бы совершен крупный просчет, ибо сам факт преследования Шолохова немедленно использовала бы буржуазная пропаганда против СССР и лично против него. И еще два обстоятельства сыграли роль в положительном решении судьбы третьей книги: здесь окончательно разоблачалась политика и практика расказачивания, проводимая Троцким и его сторонниками. Вместе с тем события, описанные в романе, происходили под непосредственным руководством Ленина, во время пребывания Сталина на царицынском фронте , и он не имел к ним прямого отношения, т.е. был не причастен к чинимым "ленинской гвардией" расправам на Дону. Это вполне устраивало его. Собственно, к концу 20-х он понял всю сложность своего положения — в борьбе с Троцким ему неизбежно придется столкнуться с "ленинской гвардией", корни которой переплелись с троцкизмом.
     Не следует забывать и еще об одном немаловажном факте. Сталину было известно о том, что писатель начал работу о коллективизации и в этом вопросе занимает позицию далеко не стороннего наблюдателя. Сталин исходил из принципа, которому остался верен до конца, — заслуживает поддержки и всякого поощрения все то, что представляя художественную ценность, выгодно государству и служит основным тенденциям данного общества — остальным можно пренебречь. Он так и поступал.
     Художник имел все основания доверять чутью и эстетическому вкусу этого человека, когда на крутых поворотах истории пересекались их пути-дороги. Правда, в большинстве случаев их переписка и беседы носили общественно-политический, а не литературный характер, но это не меняло сути дела. Между этими людьми, смотрящими на вещи из разных жизненных пространств, не было унылого единомыслия, даже если они были единодушны в оценке какого-нибудь крупного события — между ними ни на миг не остывала настороженность и внутренняя напряженность, усиливаемые дьявольски сложным и запутанным временем. Возьмем коренной вопрос — отношение к народу. Шолохов никогда не отделял его судьбу от своей. Он говорил, что народность является признаком подлинности художественной литературы. Этот принцип позволяет по достоинству оценить в ней вечное и сиюминутное, национальное и общечеловеческое. Если подойти к пониманию русской литературы ХХ века с позиций "великой народности" (Пушкин), то весь этот процесс, и последний его период в особенности, должен быть углублен и дополнен. К этому добавим, что высшим выражением народности ХХ века является творчество Шолохова. Иное отношение к народу Сталина. Увлекшись идеей сильного государства, он упустил из виду его главную опору — народ. Из этого просчета он не сделал необходимых выводов и после разгрома Германии. Пожалуй, не успел — так будет, пожалуй, справедливее. Как бы то ни было, после войны о народе забыли, о чем с пронзительной болью поведал Шолохов в рассказе "Судьба человека".
     Последнее время Шолохов живо интересовался всем, что говорили и писали о Сталине, внимательно следил за ходом "развенчания культа личности". Думал, вспоминал, сопоставлял. Истеричный ор вчерашних не по возрасту краснощеких функционеров из партаппарата вызывал скуку и раздражение и уж никак не совпадал с тем, что он видел и пережил. Он ловил себя на том, что чем дальше уходит в прошлое эпоха Сталина, тем чаще и настойчивее мысль его обращается к этому далеко не во всем понятному человеку, его трудной судьбе и таинственной смерти. Инстинкт художника подсказывал ему множество самых захватывающих вариантов, но он корректировал его с помощью разума и житейского опыта и не мог остановиться, как наиболее оптимальном, ни на одном из них. Но вопросы оставались, множились, будоражили сознание. Что произошло с генсеком после окончания войны? Почему так резко возросла его подозрительность к окружению? И был ли он в послевоенные годы, как прежде, хозяином положения или же его окружало (сжимало?) столь тесное кольцо завистников, лицемеров и тайных недоброжелателей, что уже и не принадлежал себе?
     Да разве можно до конца разгадать человека? "Война началась, — рассказывал Шолохов 23 апреля 1963 года, — я ушел на фронт, оставил Машу с детьми тут, в старом еще доме. Наезжал из армии в Москву, жил в "Национале"… И вот доходит до меня, что оставил семью в Вёшках, не эвакуировал ее для того, чтобы она немцев дождалась, а сам я пошел в армию затем, чтобы дождаться оккупации Дона и перейти к немцам. Я попросил проверить, откуда идет слух, — точно установили — от Ильи Григорьевича Эренбурга". Кого-нибудь другого непременно спросили бы по законам военного времени, а Эренбургу — как с гуся вода. Большие заслуги имел перед партией и правительством потому что! Особливо отличился в пору мужественной и бескомпромиссной борьбы за мир. В один из приездов Шолохова с фронта в Москву — звонок, приглашают на какое-то заседание не то борцов за мир, не то комитета антифашистов. Приходит и видит — во главе стола Эренбург, а вокруг него пятнадцать хорошо одетых краснощеких, можно сказать, голубков мира. А он только с фронта в застиранной военной, не очень свежей форме с пистолетом, в сапогах. А ближе всех к нему сидит, покачиваясь в качалке Леонид Первомайский. Вальяжно протягивает качающуюся руку м говорит: "Здравствуйте, Михаил Александрович!" Не выдержал Михаил Александрович: "Встань!.." Тот вскочил за спину Эренбурга, а он суровым голосом: "Надеюсь, мы находимся в интеллигентном обществе, и я прошу вас, Михаил Александрович". — "А идите вы все… Борцы за мир! Я же один среди вас русский".
     Шолохов хлопнул дверью и уехал. Поздно вечером, вспоминал он, Поскребышев звонит: "Михаил Александрович, вы наделали глупостей. Завтра утром прошу прибыть в Кремль, к товарищу Сталину". Прихожу. Поскребышев суров как никогда. "Будет вам сейчас", — а сам в окно смотрит.
     Сталин ходит, курит трубку. Говорит: "…Не надо горячиться, Михаил Александрович, такой момент сейчас, что вы должны использовать всех и все для дела, а люди живут по-разному, потому что разные люди. Вот перед войной ко мне приблизились пикор и декор, то есть пионерский корреспондент и детский корреспондент. Два таких щупленьких еврейчика, вошли на дачу ко мне, и вот пикор озирается и говорит: "Плохо живете, товарищ Сталин, мой папа живет лучше". Так что разные люди по-разному живут, Михаил Александрович. Вы на какой фронт сейчас путь держите?.."
     Шолохов знал Иосифа Виссарионовича лучше других, что вполне естественно и объяснимо. Он много раз и подолгу (особенно во второй половине 30-х годов и во время войны) беседовал с ним с глазу на глаз, когда Сталин мог высказываться откровенно и по самым важным проблемам. Непринужденная беседа наедине располагала к этому. Шолохов, бесспорно, задавал вопросы, и Сталин отвечал на них. О чем они говорили? Это тайна за семью печатями, но, зная интересы и характеры собеседников, вполне логично предположить, что дискутировались вещи большого плана. Сталин, обладавший тонким чутьем к людям и эстетическим вкусом, высоко ценил честность и художественный талант Шолохова, хотя невысоко ставил как политика. Однако это не меняло сути дела, напротив, даже подзадоривало его на откровенность. Не смущало и другое: он знал, с кем имеет дело — рядом сидел человек, наделенный исключительной способностью по недосказанной фразе, намеку, интонации, жесту улавливать направление мысли и чувствовать тончайшие нюансы психологического и духовного состояния собеседника. Сталину было это ведомо, однако же звал его к себе. В свою очередь, художник испытывал на себе давление сильной воли и мощного интеллекта мудрого политика. Он ценил и верил Сталину, кажется, как никому другому, к чему примешивались и личные мотивы — ведь только благодаря Сталину он избежал ареста и верной гибели в 30-е годы и позже обращался за поддержкой к нему и не получал отказа. Но при этом и побаивался его. Шолохов понимал, что, будучи человеком государственной идеи, Стали не остановится ни перед чем, чтобы воплотить ее в действительность.
     Каким все-таки был Сталин?
     Шолохов ответил: "Разным, но не близким. Всегда несколько отстраненным, даже при самом заинтересованном разговоре".
     
*           *           *

     
     Творческий взлет Шолохова явился неожиданным для восприятия большинства литераторов. Тут сыграла свою роль и двойственность их миропонимания. Многие интернационально мыслящие жили словно в летаргическом сне или в поглотившей их внимание мелочной суете. Они были глухи к тому, что происходило за стенами их жилищ и московских кабаков, казалось, не ведали о поразившем общество унынии, апатии и напряженном ожидании новых потрясений. А катастрофы ломились в дверь — голод 1933 года, а следом угар репрессий, которые сметут с политической карты "пламенных революционеров" и беспощадно вычеркнут из жизни многих интеллигентов интернационального толка. И не только их. Шолохов все это видел, переживал, сам чудом остался жив. Его неукротимый дух звал к действию: метался по Дону, спасая от смерти униженных и оскорбленных, слал письма Сталину с мольбой о помощи голодающим и гонимым властями и продолжал работу над "Тихим Доном". Багровый отблеск происходящих событий отражался на страницах его книг. И вряд ли могли знать московские литераторы двадцатых-тридцатых годов о его душевных страданиях и безоглядной решимости, когда в 1933 году он говорил об общем пафосе четвертой книги "Тихого Дона", над которой предстояло работать еще около семи лет". В четвертой книге я, вероятно, таких дров наломаю, что вы ахнете и откажитесь от лестных отзывов. Остается только одна книга, и я заранее взял твердую установку в этой книге всех героев искрошить и извести, так что читатель придет в ужас".
     "За "Тихий Дон" я взялся, когда мне было двадцать лет в 1925 году… Роман я окончил (я писал его пятнадцать-шестнадцать лет) уже накануне войны. Считаю, что "Тихий Дон" — наиболее крупное мое произведение…" Это свидетельство Шолохова. Широк круг действующих лиц и событий, велик пространственный охват романа: хутор Татарский (начало), Польша, Румыния, Восточная Пруссия, затем Москва, революционный Петроград, Новочеркасск, Донбасс и станицы Вёшенская, Еланская, Букановская, Каменская, а в конце повествования снова хутор Татарский. Время действия — лето 1912 — март 1922 года — почти десять лет, которые делятся на две примерно равные половины: до и после революции. Перед читателем распахнут огромный сверкающий и бурлящий мир, многоликий, разноцветный и многоголосый. Здесь можно встретить высокие идеалы, благородство, человеческое достоинство и доблесть, а рядом — порок, преступление, предательство, ложь, ненависть. Тут сталкиваются интересы государств и классов, кипит ярость империалистической и гражданской войн, ввергаются в пучину бед целые народы и, не утихая, бушуют природные стихии и людские страсти.
     Роман задуман и начал осуществляться в период наивысшего творческого подъема, переживаемого Шолоховым в годы его непоколебимой веры в безграничные возможности человека и торжество правды, Очень вероятно, он еще не успел в полную меру испытать на себе гнет радикальной интернациональной злобы и писательской зависти, которые будут преследовать его всю жизнь… Пройдет несколько лет, и он убедится, что люди завидуют успеху, а не таланту. Но в творческой среде завидуют тому и другому. Особенно таланту — завидуют мучительно, до умопомрачения, до преступления — и нет ничего беспощаднее этой зависти. Первая и вторая книги "Тихого Дона" создавались во время душевного равновесия художника: его редко посещали сомнения, он еще не испытывал глубокого внутреннего конфликта — конфликта между мечтой и действительностью, между верой свободного человека и реальными возможностями ее осуществления, Все это обусловило непосредственность восприятия и спокойное течение художественного времени, мажорный тон пейзажей (тревожная нота особенно пронзительно зазвучит в конце пятой части). Но в третьей и четвертой книгах стремительно нарастает чувство трагического мироощущения. Так сама жизнь вносит коррективы в художественное мировоззрение и творческий метод Шолохова — он не только творит свой поэтический мир, но и сам меняется под влиянием мира, им созданного.
     Главный герой Григорий Мелехов, обладая ярко выраженной индивидуальностью, несет в себе черты общего, т.е. крестьянского начала. Такие, как Григорий Мелехов, шли к новой жизни извилистым путем. Отвергая мнение, будто он сам виновен в своей нелегкой судьбе, писатель советовал учитывать исторические условия, сложную обстановку и "определенную политику" тех лет. Тысячи и тысячи казаков-тружеников, принудительно мобилизованных белыми, гибли на полях сражений. И если бы спросить у "служивших белым и открывшим свой фронт красным: "Кто из вас виноват, выйти из строя", то, наверное, никто бы не вышел!.. Пустое это занятие — думать и считать одного Григория виноватым. Какое непонимание противоречий эпохи, казачьей души, сущности Григория Мелехова и народа!.." Более того, то, что происходило в среде донского казачества в годы революции и гражданской войны, происходило в сходных формах и в среде уральского, сибирского, семиреченского, забайкальского, терского, кубанского казачества и среди русского крестьянства. В социальном облике Григория "воплощены черты, характерные не только для известного слоя казачества, но и для крестьянства вообще". В другом месте Шолохов скажет, что образ Мелехова суть "обобщение исканий многих людей… образ мятущегося человека-правдоискателя… несущего в себе отблеск трагизма эпохи". Именно — отблеск трагизма, а не средство выражения трагизма. Но от этого герой не утратил своего идейно-художественного масштаба, напротив, обрел общечеловеческое звучание.
     "Тихий Дон" — ключ к разгадке многих исторических событий, происходивших в России в начале ХХ века, в частности, "белого движения". Как бы ни относиться к представителям уходящего мира, надо признать (это впечатляюще передано в романе), что для лучших из них судьба России была и их судьбой — пусть в их понимании и восприятии сути революционных событий. В понятие "Россия" они вкладывали главное — историю, духовную и культурную традицию, территориальную целостность страны. Лучшие представители дворянства, военные и гражданские лица выведены в романе как люди, которым ничто человеческое не чуждо. Их устами автор нередко говорит о реальном положении вещей в армии, на фронтах или в высших эшелонах власти, и от этого роман становится и объемнее, и глубже, и правдивее.
     В произведении во весь голос говорится и о другом. Казачество не только находилось в привилегированном положении в отношении землевладения. Царское правительство использовало казачьи войска для подавления народных волнений. Усмирение повстанцев сопровождалось насилием и, естественно, вызывало в народе глухое озлобление и вражду. Так постепенно казачество приобрело устойчивую репутацию наиболее консервативного государственного элемента, опоры престола и режима. Другая причина недовольства, уже упоминаемая выше, земля. Обостряющиеся социальные отношения были обусловлены тем, что в области войска Донского казачеству, составляющему менее половины населения, принадлежало около 4/5 земельной площади, в то время как крестьянам, в основном иногородцам, прибывшим в Донскую область после реформы 1861 года, земельных наделов не полагалось — им приходилось арендовать казачьи земли на кабальных условиях или батрачить. Это способствовало откровенной конфронтации между иногородцами и казаками, выливавшейся нередко в кровавые стычки. Любопытно, что острую социальную тему автор увязывает с проблемами философского плана. Секрет этой "сплавки" в редкостном даре художника подчинять общую идею эмоциональной энергии и смысловой выразительности характеров. В представлении казаков образ земли неотделим от правды как носительницы всеобщей справедливости. Поэтому главные герои — сплошь сторонники правды (разумеется, у каждого она своя), таков, по замечанию писателя, и мятущийся человек — правдоискатель Мелехов. Поиск правды — одна из опор, на которой покоится идейно-образный каркас и вся словесная живопись его сочинений.
     Таково описание в эпопее бегства разгромленного Красной армией казачьего войска. Это один из стремительных взлетов как в плане мастерства, так и в смысле понимания философии истории. Художник нигде и никогда не противопоставлял казаков русским, ибо сами они не что иное, как плоть от плоти русские люди. А тут — "потомки вольных казаков, разбитые в бесславной войне против русского народа". Речь идет, разумеется, о части казачества — окончательно запутавшаяся в происходящем или ослепленная классовой ненавистью, она не заметила, как сепаратистские амбиции переросли в войну против своего народа. Отсюда страх перед неизвестностью, усиливаемый состоянием природы: "По черному небу ветер гнал на юг сплошные клубящиеся тучи. Редко-редко в крохотном просвете желтой искрой вспыхивала на миг одинокая звезда, и снова непроглядная темень окутывала степь, уныло свистал в телеграфных проводах ветер, срывался и падал на землю редкий и мелкий, как бисер, дождь". Обреченность. Отчаяние. Подавленность… Художник грустными очами смотрит на агонию казачьего воинства, и кто ведает, какие чувства обуревали его: немногие знали и любили своих героев так, как Шолохов, но еще реже писали трагическую правду о них. Раздумывая над эпопеей, народный художник СССР Виктор Иванов писал в конце 2001 года: "Тихий Дон" является произведением эпохальным, вершинным в нашей и мировой литературе. Это ступень возвышения даже над "Войной и миром" Льва Толстого. Шолохов оказался еще ближе к земле-матери, к культуре, которая выражает народное отношение к жизни и смерти, труду и семье, любви и свободе, к Родине. Он стал ее выразителем. Истинная культура народа (я говорю не о цивилизации) даже до наших великих классиков прошлого — в их барские жилища, где говорили нередко на чужом, французском языке, — доходила медленно, часто ослабленная и искаженная. Классики с большим трудом пробивались к этому живому источнику творчества — народной культуре. Шолохову не надо было пробиваться. Он был там, где она рождалась. В "Тихом Доне" Шолохов с обжигающей правдой реализма выразил трагедию народную и духовную красоту человека. Шолохов дает нам урок твердости в отстаивании свободы творчества и говорит, какая свобода нужна художнику и для чего. По его убеждению свобода творчества заключается в обретении несвободы от нравственных устремлений народа. Без такой несвободы творчество становится опустошенным, бессильным и в конечном итоге просто никому не нужным".
     Даже идейные оппоненты Запада отдавали дань уважения Шолохову, признавая его гениальную способность изображать в слове многообразие жизни, по-своему читать книгу Природы. При всех наших идеологических расхождениях, — отмечал в 1984 году Гаррисон Солсбери (США), — я искренне считаю Михаила Шолохова поистине величайшим писателем современности… Будучи полемическим оппонентом политических убеждений Шолохова, я тем не менее отдаю дань уважения его писательскому мастерству и его вкладу в сокровищницу мировой литературы". У Гомера, Сервантеса, Шекспира, Л.Толстого и Шолохова, несмотря на их отдаленность друг от друга во времени, есть некие общие, родственные черты — и прежде всего широкий взгляд на мир и возвышенное спокойствие духа при трагическом состоянии мира. Близок Шолохов к великим предшественникам и своими героями, исполненными бунтарского духа, активного действия и безусловной объективности. Они гибнут непобежденные, веря в правду, в жизнь ради жизни. К этому следует добавить: традиционные для литературы виды психологического характера приобретают у Шолохова своеобразную синтетически-аналитическую форму. Далее. Общая духовная атмосфера времени и исторический фон шолоховской картины мира обладают высокой степенью свободы, позволяющей художнику подвергать бесстрашному анализу трагические события и действия реальных личностей, причастных к этим событиям. Общая духовная атмосфера времени и исторический фон шолоховской картины мира обладают высокой степенью свободы, позволяющей художнику подвергать бесстрашному анализу трагические события и действия реальных личностей, причастных к этим событиям.
     Как справедливо замечено, в широком историческом контексте Шолохов исходит из непривычного для литературы (по крайней мере, не разработанного с такой силой) круга мировоззренческих и духовных постулатов. Мир его произведений не соотносим ни с религиозными, ни с утопическими концепциями. Ему в равной степени чужды и религиозно-догматические представления о бытии человека (в самых различных модификациях), и чрезмерно идеологизированные представления о действительности. Каждый крупный художник неповторим, единствен в своем роде, потому не сравним ни с художниками своего времени, ни тем более с художниками прошлого. Но поскольку взаимоотношения между художником и временем были и остаются главной проблемой искусства, логично заключить, что Шолохов — это настоящее, прошедшее и будущее. Он живет "своим временем", но не подчиняется ему, то есть не растворяется в нем. Погруженный в мир 20-70-х годов Шолохов соединил прошлое с настоящим, проверив их собственным мироощущением, опытом личной жизни. Словом, создал всеобъемлющий символ мятущейся человеческой души, неразрывно связанной с миром природы и черпающий силу из природы.
     Не случайно японский ученый Хироси Нома особый акцент делает на мировом значении творчества Шолохова. Настоящее знакомство японцев с Шолоховым, отмечает он, произошло после войны. "В 50-е годы "Тихий Дон" стал в нашей стране настоящей сенсацией, молодежь зачитывала эту книгу до дыр. Для студенчества тех лет Шолохов и его герои были подлинными кумирами. Повсюду под влиянием "Тихого Дона" возникали клубы любителей советской литературы, кружки русских песен. В такой атмосфере послевоенной Японии, с трудом оправившейся после четырех десятилетий физического и духовного террора милитаристов, книги Шолохова стали свежим ветром, который донес до нас правду о Советской стране и ее мужественных людях. Творчество этого гиганта ХХ века оказало определяющее влияние на многих наших писателей и деятелей театра, особенно левого направления". Многие зарубежные писатели и ученые горячо откликнулись на присвоение Нобелевской премии романисту из России, отдавая дань восхищения Шолохову как художнику высокой традиции, правды и искренности. "Неоспоримо, — восторженно писала "Юманите", — что Шолохов — один из самых больших художников современности. В четырех томах "Тихого Дона" и двух книгах "Поднятой целины" он предстал как мастер эпических романов, а величие человеческого духа с не меньшей силой прозвучало в "Судьбе человека" и "Они сражались за Родину". Мастерство художника и честность… оценены по достоинству…" Влиятельная французская газета "Монд" писала: "Тихий Дон" и "Поднятая целина" — это гигантские эпохальные фрески ХХ века", а академик Анри Труайя выражал свое восхищение великим писателем Шолоховым, "у которого есть призвание к эпосу, к трагическому действию и лирическое чувство природы. Его книги полны неистовой силы и поэзии".
     Внимательно присматриваясь к творчеству писателя, не трудно заметить, что как новый тип художника он не только представляет собой более сложный феномен в развитии мирового литературного процесса, но одновременно расходится с принципами и нормами литературной теории, которая скорее пыталась подстроиться к нему, чем находила в его произведениях подтверждение своим постулатам. Он, по сути, разрушал главный принцип теории социалистического реализма, сводящийся к требованию изображать действительность не такой, какова она есть, а какой ее следует видеть. Поэтому подавляющее большинство работ литературоведов и критиков имеют самое отдаленное отношение к проблеме. Их главный недостаток состоит в излишнем социологизме, в резких классовых акцентах, приводящих к разделению общества, а стало быть, героев романа, на "красных" и "белых" как заклятых врагов без учета сложности расстановки социально-политических сил в стране.
     В шолоховских творениях отражен всемирно исторический этап развития человечества. Именно здесь истоки трагизма, определившего не только художественное мировоззрение писателя, но в известной мере и его личную жизнь, неотделимую от жизни народа. Роман-эпопея обладает всеми признаками народной трагедии, если понимать термин "трагедия" в широком смысле, т.е. как крайне напряженные отношения между классами, социальными группами, а внутри этих образований — как острый конфликт между человеком и обществом, наконец, как процесс внутренних противоречий личности. Именно так воспринял произведение академик В.И.Вернадский. "Кончил "Тихий Дон" Шолохова, — записал он в своем дневнике 8 ноября 1941 года. — Большая вещь, останется и как исторический памятник. Вся жестокость и вся ярость всех течений социальной и политической борьбы и глубин жизни им выявлены ярко". Ужасающей силы разлом прошелся по всем параметрам бытия России, коснулся всех его граней и каждого человека. Но вряд ли будет справедливо утверждать, что главный источник трагического мироощущения художника — это вздыбленная революцией и последующими событиями страна. Шолохов смотрит на состояние ХХ столетия гораздо шире: трагично мировое сознание, обусловленное утратой высокого смысла жизни, кризисом духовной культуры и человеческой морали. В данном контексте проблема трагического в "Тихом Доне" заслуживает особого внимания. То обстоятельство, что центральный персонаж согласно законам жанра не погибает, ровно ничего не говорит о торжестве справедливости или оптимистическом пафосе повествования. Напротив, еще сильнее подчеркивает масштаб катастрофы, но не отдельной личности, а целого народа. Поэтому герои являются одновременно и зрителями, и активными участниками событий. Это одно из важнейших художественных открытий Шолохова.
     
Продолжение следует