Николай Федь
МИРОВОЕ ЗНАЧЕНИЕ ШОЛОХОВА. Продолжение. Начало в №9
|
* * *
"Ибо тайна бытия человеческого не в том, чтобы только жить, а в том, для чего жить. Без твердого представления себе, для чего ему жить, человек не согласится жить и скорей истребит себя, чем останется на земле, хотя бы кругом его все были хлебы" (Федор Достоевский). Тридцатые годы являются переломными в истории социальных преобразований в России. В этот период ценою огромных усилий народа в промышленности и в сельском хозяйстве, в сфере образования и культуры намечаются положительные сдвиги. Но борьба идей, напряженный поиск новых путей развития страны продолжается. Коллективизация до предела накалила драматическую ситуацию в обществе, порою угрожая завоеваниям революции… Вместе с тем рост политической активности крестьянства, подъем общественного самосознания создавали основу для новой литературы. Оказавшись в гуще величайших событий, Шолохов делом и пером принимает в них живое участие. Как художник он торопился запечатлеть происходящее в новом романе. Это была "Поднятая целина". Именно здесь нашла свое отражение та непреложная истина, что историческая действительность — это не нагромождение фактов и событий, а философия бытия, диалектика общественного сознания, наконец, движение времени, преломленное в конкретных человеческих образах.
Шолохов находился в центре интересов своего времени, остро реагировал на события, связанные с коллективизацией. Тому свидетельство — его участие в организации помощи голодающим станицам, частые поездки в Москву с просьбами и жалобами и его письма, полные скорби, сострадания, гнева. Письма, пронизанные высокой гражданственностью и мужеством. Из письма к т. Сталину от 16 апреля 1933 года. "По колхозам свирепствовал произвол. Зачастую, пользуясь чисто формальным предлогом (невыполнения контр. задания) исключали только потому, что необобществленный дом колхозника приглянулся правлению колхоза, или даже потому, что у того или иного колхозника было много картофеля. Исключали, а потом начинали "раскулачивать". Всего по р-ну было исключено около 2000 х-ств. Сейчас им не дают земли даже для посадки овощей. При таком положении вещей все эти семьи заведомо обречены на голодную смерть… Некоторые семьи живут без хлеба на водяных орехах и на падали с самого декабря м-ца. А таких "некоторых" как раз большинство. Теперь же по правобережью Дона появились суслики и многие решительно "ожили": едят сусликов вареных и жареных, на скотомогильники за падалью не ходят, а не так давно пожирали не только свежую падаль, но и пристреленных сапных лошадей, и собак, и кошек, и даже вываренную на салотопке, лишенную всякой питательности падаль… Нарсуды присуждали на 10 лет не только тех, кто воровал, но и тех, у кого находили хлеб с приусадебной земли, и тех, кто зарывал свой 15% аванс, когда начались массовые обыски и изъятия всякого хлеба. Судьи присуждали, боясь, как бы им не пришили "потворчество классовому врагу", а кассационная коллегия крайсуда второпях утверждала… РО ОГПУ спешно разыскивало контрреволюционеров для того, чтобы стимулировать ход хлебозаготовок, и тоже понахватало немалое количество людей, абсолютно безобидных и в прошлом, и в настоящем"… Из письма к П. К. Луговому от 13 февраля 1933 года. "Большинство людей пухлых (это в феврале, а что будет в апреле — мае?). Арестовано около 3000 колхозников, более 1200 хозяйств по району выкинули из домов. У 3350 хозяйств изъят картофель и скот… Исключено из колхозов более 2000 хоз-в. На правой стороне (Дона) не осталось ни одного старого секр. яч. Все сидят. Многих уже шлепнули (…) Писать бросил. Не до этого. События последнего времени меня несколько одурили".
Много разного написано об этом сложном периоде жизни страны, но только Шолохову было дано достичь такой поразительной художественной силы и выражения душевных мук и гнева за человеческие страдания, изломанные судьбы и загубленные жизни. Подобные страницы (а их много) романа "Поднятой целины" не только потрясали умы и приводили в растревоженное состояние людские души, но и толкали многих на размышления о смелости и величии художественного дарования автора. Имеются в виду, конечно, понимающие и ценящие высокое искусство.
Достаточно вспомнить хотя бы Николая Тимашева, эмигранта с 1921 года, автора 16 книг, изданных за границей. В парижской газете "Возрождение" он опубликовал статью (Париж, 3 ноября 1932) "Поднятая целина". Вот некоторые отрывки из нее: "Хочу отметить одно: те потрясающие сцены раскулачивания, которые вместе со сценой "бабьего бунта" образуют как бы кульминационные пункты шолоховской эпопеи, — списаны прямо с натуры. При чтении книги невольно возникает вопрос: кто ее автор, подлинный приверженец Сталина и его режима или скрытый враг, только надевающий личину друга? Звериный быт, живописуемый в романе, так ужасен, в такое мере возмущает элементарные человеческие чувства (характерно, что по ходу романа подобные ощущения испытывают и некоторые его герои, хотя и играющие роль "строителей новой жизни"), что само собой навязывается решение — автор в душе "белый", сумевший гениально загримироваться "красным". Думаю, что это не так… Всего этого не написал бы притаившийся "белогвардеец", тем более, что по ходу романа без этого можно было бы легко обойтись. Нет, если Шолохов и не стопроцентный сталинский молодец, то красным духом заряжен сильно и коммунистическому заметно поддался, хотя с этим, неисповедимыми путями, сочеталась — вот оно чудо неугасимой свободы духа! — способность вспыхивать ярким пламенем и создавать до жути правдивые картины. Мешает ли "красный плен", в котором пребывает автор, ценности романа как живого свидетельства об одном из самых потрясающих эпизодов русской трагедии? Отнюдь нет. Пожалуй, особенно ценно именно свидетельство, вышедшее из-под пера писателя, принимающего в известной мере "генеральную линию". Ибо тут уже не приходится задаваться вопросом — да не сгустил ли автор красок, в душе так же ненавидящий большевиков, как мы, его зарубежные читатели?.. Ни в одной книге так, как в романе Шолохова, не раскрыт роковой, подлинно трагедийный характер "социалистического переустройства деревни". В статье эмигранта, хотя и косвенным путем и с нескрываемым осуждением социалистического выбора России, сказана правда о могучем художественном даре Шолохова, о его реалистическом методе. И таких признаний много.
Ныне невозможно представить себе литературу двадцатого столетия, как составляющую часть социалистической цивилизации, без "Поднятой целины" — так много сущностного отразилось на ее страницах. Художник брал из потока действительности все, что было необходимо ему, и, обладая уникальной памятью и острым умом, воспроизводил увиденное и познанное с поразительной точностью. Он искал стимулов для своей творческой мысли в окружающем мире и по сути ничего не придумывал, кроме главной идеи и сюжетных перипетий. Вот почему у него, как ни у кого другого, такое обилие кажущихся прототипов, узнаваемых лиц, ситуаций. Именно эти особенности придают шолоховскому произведению одухотворенность. Присуща ему и та полнота и диалектическая сложность исторического бытия, которые с такой мощью и блеском проявились в "Тихом Доне". Но в "Поднятой целине" отражен процесс становления человека новой формации, отличающегося повышенным чувством действительности. При этом романист демонстрирует особенности своего творческого метода — активный жизнеутверждающий стиль в сочетании с рельефностью индивидуальной характеристики и драматической насыщенностью. Если к этому добавить самоценность шолоховских образов природы, в изображении которых художник достигает тончайшей музыкальности и поэтичности, то своеобразие и непосредственность передачи дыхания жизни и движение времени становится еще более очевидным.
Внушение гения Шолохова настолько сильно, что его не избежали ни соотечественники, ни зарубежные писатели и читатели. "Поднятая целина", — отмечала немецкая писательница Анна Зегерс, — безжалостная неприукрашенная правда. Не та скрученная, деформированная, кажущаяся, а подлинная, настоящая, источником которой является жизнь". По мнению французского критика, "эта правдивость чувствуется с первой страницы. Реальность, которую создает Шолохов, знает только один закон: гениальность своего создателя". Даже известная своими крайними правыми убеждениями французская газета "Монд" "Поднятую целину", как и "Тихий Дон" назвала "гигантскими эпохальными фресками ХХ века". Предваряя публикацию второй книги романа под заглавием "Урожай на Дону", датская издательская фирма "Мега" сопроводила ее характеристикой: "Бурные события недавнего прошлого текут в ней величаво, как сам Дон, и никто не в силах, подобно Шолохову, описать эти будни так просто, сурово, с неподдельным юмором, передавая гамму человеческих переживаний и чувств. "Урожай на Дону" завершает решающий период русской революции. Это захватывающее, многоцветное и прекрасное произведение…" Подобных оценок, появившихся в зарубежных изданиях в тридцатых годах, великое множество.
И тем не менее, дело не только в правдивости изображения жизни, присущей нашему художнику. В этом сыграл свою роль и исторический фактор. Под влиянием широко распространяющихся социалистических идей стремительно рос интерес европейского общества к России, где происходили бурные процессы социальных преобразований и менялся весь политический и хозяйственный облик страны. К тому же буржуазная Европа уже не могла разрешить старым способом углубляющиеся противоречия между личностью и обществом, между человеком и миром. Сочинения великого реалиста ХХ века Шолохова дарили западному читателю не только эстетическое наслаждение, но давали обильную пищу и для социально-политических размышлений. Однако прежде чем перейти к лаконичному рассмотрению "Поднятой целины" как произведения искусства слова, вкратце остановимся на причинах неоднозначного к ней отношения. Отражение глубочайших конфликтов социальной и политической жизни страны вызывало смятение умов у охранителей чистоты пролетарской литературы, которая складывалась в 20-е годы. Первая книга романа была встречена в редколлегии журнала "Новый мир" холодно и с предубеждением. Ф. В. Гладков (впоследствии один из ревнителей соцреализма) поставил под сомнение возможность публикации произведения, отказав автору в праве называться "нашим". Шолохов, говорил он, "хороший писатель, хороший, но не наш, не пролетарский, а крестьянский, при этом хорошо описывает зажиточных крестьян, богатых казаков. Надеюсь, что в будущем станет нашим". Крикливая лохматая рапповская ватага разделяла такую позицию. Назревал крупный скандал. На сторону автора встал Сталин, прочитав произведение в рукописи. "Редакция журнала "Новый мир" в конце 1931 года (когда я предложил им роман) потребовала от меня изъятия глав о раскулачивании, — вспоминал Шолохов. — Все мои доводы решительно отклонялись. Пришлось обратиться за советом и помощью к Иосифу Виссарионовичу Сталину. Прочитав в рукописи "Поднятую целину", Сталин сказал: "Что там у вас за путаники сидят? Мы не побоялись кулаков раскулачить — чего же теперь бояться об этом писать! Роман надо печатать". И благословил "Поднятую целину на выход в свет. Пройдут годы, и заступничество Сталина недруги России используют в борьбе против нашего национального достоинства, равно как и духовного богатства, великих художественных традиций, отраженных в творчестве Шолохова… Газеты и журналы начала 30-х годов после выхода в свет "Поднятой целины" писали о ней сдержанно, а нередко с раздражением. "Знамя" и "Октябрь" укоряли писателя в "объективизме", "Молодая гвардия" — в "затушевывании контрреволюционной инициативы кулачества", а известный своими крайними взглядами "Антирелигиозник" обвинил Шолохова в "потворчестве кулацко-середняцким настроениям" и "недостатке бдительности". Порицал художника и Александр Фадеев: "Идет к обобщению и типизации, опираясь на бытовую "натуралистическую деталь", хотя "иногда за этими деталями не видно целого". Более того, сопоставляя "Поднятую целину" с "Брусками" Панферова, он отдает предпочтение последнему. И только в 1936 году после похвалы "Правды" ситуация изменилась к лучшему. Характерно, что пик яростных нападок на книгу падает на периоды оживления ненависти к советской власти: сперва (1932-1935 гг.) троцкистов, затем (1960-е годы) диссидентов, наконец (с начала 80-х вплоть до наших дней), сыновей и внуков троцкистов, а равно как и заблудившихся между трех идеологических сосен иных литераторов. В 1935 году литвождь В. Ставский доносил секретарю ЦК А. С. Щербакову: "Поднятая целина" наиболее яркое халтурное произведение… Раскрашенная схема. Шолохов — ведомственный, наркоземовский писатель". Спустя четверть века, в годы утраты эстетических идеалов и колебаний из стороны в сторону, Александр Твардовский уже ставит себе в заслугу перед русской литературой, что не напечатал в "Новом мире" "Поднятую целину", и дает понять о своем негативном отношении к роману в целом. "Да, Шолохов создал себе при жизни памятник "Тихим Доном", — говорил он. — Поклониться надо ему в ножки. Все остальное, им написанное, не идет в сравнение. Я ведь в журнале не напечатал вторую книгу "Поднятой целины". Слабо, слабо!" Как говорится, и на старуху бывает проруха. Само собой, для Виктора Астафьева, с его неуравновешенной натурой, излишней экзальтацией и тёмной злобой, — это "штрейбрехерский роман… особенно вредный"… Иные же представители так называемой "деревенской" прозы, творчество которых характеризуется шаткостью воззрения на жизнь, начали поправлять Шолохова, предавая анафеме коллективизацию, организаторов колхозов, стеная о "рачительном хозяине-кулаке" и прочее. Таковы, к примеру, С. Залыгин ("На Иртыше), И. Можаев ("Мужики и бабы"). К сожалению, среди них оказался и Василий Белов, долго и мучительно сочиняющий свой опус "Кануны", полный вульгарных реминисценций, путаницы и заблуждений.
Что же подвигнуло Шолохова — художника трагического образа мышления и видения — взяться за сочинение из мирной жизни? Тут было, по крайней мере, две причины. Первая — новая вещь являлась фактически продолжением "Тихого Дона". Вторая — автор один из первых понял, что послереволюционный этап строительства советской власти далек от благоденствия и чреват ожесточенной борьбой двух миров. Стало быть, по своему характеру это драматический период, сулящий жестокую схватку старого и нового, сопровождаемую, как правило, многими жертвами. Новое прокладывает себе дорогу со шпагою в руке — это хорошо усвоил молодой писатель. К тому же борьба смещалась в сферу духовную — наступил исторический момент рождения нового сознания — в этом вся суть, главный пафос, если вдуматься, романа.
С течением времени творчество Шолохова все более окрашивается идеями и чувствами современной ему действительности, и он стремится воплотить их в художественных образах, т.е. надежды и мысли, социальный смысл действий землепашцев. Современники жадно ловили каждое искреннее слово о себе, ждали правдивой книги о коллективизации и, когда она появилась, встретили ее с вниманием, удивившем автора. "У меня создается такое впечатление, — говорил он 27 февраля 1933 года на первой встрече с московскими литераторами, — что "Поднятая целина" в какой-то мере заслоняет "Тихий Дон". Она, правда, актуальнее…" Впоследствии эта актуальность, отразившая всю сложность и остроту социальной действительности, сыграет с романом злую шутку — она, актуальность, будет использована его противниками — при выжидательном молчании всё понимающих писателей-умников — для клеветы и всяческих поношений. В лучшем случае "Поднятая целина" будет оцениваться через призму идеологического восприятия, — без учета ее высокой художественности, в складках которой кроется глубокий общечеловеческий и философский смысл. Сквозь увеличительное стекло творческой фантазии писателя просвечивают контуры нового крестьянского мировосприятия, его медленное, с остановками и зигзагами формирование. И вот что важно особо подчеркнуть — несмотря на присутствие активных героев, основным действующим лицом произведения является коллектив, точнее, складывающийся коллектив в Гремячем Логе. Об этом интересно писала норвежская газета "Арбейтербладет" (25 ноября 1960 г.), спустя несколько месяцев после публикации второй книги "Поднятой целины". Это "в двойном смысле роман о коллективе… представленный живыми людьми с плотью, кровью и в развитии их взглядов. Каждый из них изображен без сентиментальностей, тепло, причем так, что мы видим, запоминаем их — вспыльчивых и веселых, полных страданий и отягощенных заботами… В романе, благодаря фантастической хватке Шолохова, перед нами встает сама жизнь".
Пройдут годы… В субботу 26 декабря 1959 года Михаил Александрович позвонил по телефону главному редактору журнала "Москва" Е. Поповкину и сказал: "Ну, поставил точку… Труд тридцати лет! Чувствую себя очень одиноким. Осиротел как-то… Приглашай всех, кто относится ко мне по-дружески. Посидим, почитаем". В голосе слышалась тоска страдающего человека. Ведь он предвидел плоды поднявшей голову реакционной идеологии уничтожения общенародного достояния и обесценивания человеческой личности. А теперь вот поведал читателям о жестокой схватке в борьбе "кто кого", поведал как художник средствами высокого искусства. Поймут ли соплеменники его печаль и тревогу… Чем же заканчивается произведение? Ведь финал — это последний рубеж, за которым как бы сливаются воедино художественное время с реальным временем, обнажая существо творческого замысла. И что же: уходят из жизни сильные, яркие личности, а на их место встают, в общем, добрые, но не столь убежденные в своей правоте люди… И снова звучит мотив неизъяснимой грусти.
Продолжение следует
|
|