Московский литератор
 Номер 8 (128) апрель 2005 г. Главная | Архив | Форум | Обратная связь 

Людмила Ахременкова
ВСПОМНИ ИМЯ СВОЁ


     Меня пригласили в театр! В Большой театр!!! Ура! Какое счастье! "Сон в летнюю ночь" … — балет в постановке Ноймайера по Шекспиру… Что-то слышала, но точно не помню … когда-то в соседней школе пьесу ставили — все старшеклассники на сцене перецеловалась... Но Шекспир — это бренд! Большой театр — это супербренд!!! В памяти всплывают Тибальт и Ромео, и Юлия!.... и "Спартак"! и Лиепа! Васильев! Годунов!... гениальный Григорович… О Боже!... Хрустальная Рябинкина и звенящая Максимова!.. О Большой! Я обожаю тебя! Обожаю секундную паузу последнего звука, когда зал замер и, кажется, никогда не выйдет из оцепенения. Обожаю восторг оваций, когда нет зала и нет сцены, а есть артисты и зрители — и это одно целое, они только что вместе сотворили спектакль. Обожаю восторг и счастье, когда руки не устают от рукоплесканий, когда и неделю спустя наслаждаешься лёгкой тенью движений и звуков, а слабый синяк от кольца на ладони приятно болит...
     Спектакли бывают разными. Не всегда всё сходится, но грандиозность и классность — это стиль Большого! И я иду, иду в Большой!!!
     Подхожу… У метро лишнего билетика никто не спрашивает … Это плохой знак (для любого театрала завистливые взгляды обделённых сограждан как кетчуп к макаронам). У знаменитых колонн лишь один "жучок" безнадёжно предлагает билетик по себестоимости — это тоже плохо… Прохожу рамку металлоискателя и вот вам пожалуйста: партер, 14 ряд, "Здравствуйте!" — "Здравствуйте", " Как я рада" — "Как мы рады"… Бархат кресел, золото лож, блеск хрусталя… О боже! Рядом сидят друзья, передо мной какие-то иностранцы, с другого бока — американцы. Программку купила, но краткое содержание прочитать не успела… Ничего, буду смотреть вживую — разберусь. Свет гаснет. Тяжёлый золотой занавес с гербами СССР раздвигается…
     Привычного "Ах…", бегущего по рядам, как шорох ветра, не последовало. Лёгкий голубой занавес на сцене соответствовал скорее декорациям заштатного западноевропейского театра, но никак не Большого (западные европейцы по бедности любят украшать сцену горшками с цветами и занавесками). Всё очень мило, приятно и… скучно. Похлопали. Занавес поднялся… А вот и цветочки в горшочках. На сцене предсвадебная суета, белошвейки хлопочут вокруг героини. Появляется герой. Он оживлённо щебечет с невестой, не обделяя вниманием и подружек. Герой не один — рядом с ним вертятся каких-то два молодых человека, костюмы их так похожи, что в конце концов перестаёшь напрягаться в старании понять, кто есть кто. А в это время плетётся заговор: некий молодой человек передаёт подружке письмо, та читает, потом теряет его, и вот уже другая показывает письмо своему приятелю (пока мне всё понятно — зря переживала). У кого-то в руках красный цветок. Почему им время от времени так сильно трясут? Но что это? Стройное звучание оркестра прерывает дисгармоничное завывание шарманки, похожей на паровоз. Вместе с ней на сцене появляется группа кривляющихся мужчин, одетых ремесленниками, они ходят строем, чего-то хотят, но чего хотят — пока не понятно. Их появление странно и неприятно, но, слава богу, они ушли. Долго ли коротко ли, невеста прилегла отдохнуть, и снится ей сон.
     Черный задник сцены, на котором мерцают лампочки звёзд, создаёт иллюзию летней ночи. В клубах тумана (зал чихает и кашляет) медленно передвигаются существа в серебряных костюмах и шапочках (если к существам добавить крылышки — получатся эльфы, если прилепить антенки — получатся инопланетяне). Оркестр замолкает, и зал наполняется фонограммой леденящей душу электронной музыки. Эльфы-инопланетяне заторможенно передвигаются по сцене, строят из своих тел композиции и проделывают упражнения в духе пионерских пирамид из гимнастических парадов начала 20-х годов прошлого века. Но вот девять мужских особей плавно улеглись рядышком на пол, подняли ноги (упражнение "берёзка" в школе помните?) получился заборчик из ног. Ножки раздвинули (вроде как шагают) и в эти "ножницы" легла героиня. Клакёр из соседнего ряда, словно проснувшись, кричит "Бра-во!" Зал похлопал, но не поддержал.
     А звуки электронной музыки всё катятся и катятся по залу. Публика впадает в состояние анабиоза, заторможенные движения одурманенной серебристой массовки начинает надоедать, и уже хочется идти за шубой… Вдруг на сцене начинает что-то происходить — это герой и героиня танцуют дуэт. Дуэт полон эротики и камасутры. Умопомрачительные позы на головокружительной высоте заставляют волноваться только за безопасность солистов. В это время часть массовки прячется в густой орешник (а может быть, оливы), и к невесте с женихом добавляются друзья и подружки. Обкуренные красным цветком, задирая подолы и заглядывая под юбки, они стараются разобраться, кто же кого любит. Попытки безуспешны. Не долго думая, друзья и подружки делятся на две группы по трое, ложатся на пол и елозят друг по другу. Мизансцены порой напоминают известные фотографии из известной тюрьмы, за которые один парень в Америке будет сидеть теперь лет десять. Свальный грех скоро утомляет его участников, и они засыпают. Проснувшись, один из друзей не сразу разбирается, какая же из подружек (справа или слева?) — его. Чтобы определиться в привязанностях, он поочерёдно задирает и раздвигает ноги каждой, суёт свой нос в глубину подштанников, нюхает и, очевидно, наконец разбирается….
     Американцы хлопают всё более вяло, впереди сидящие иностранцы и вовсе притихли, хотя неутомимый клакёр с прежним энтузиазмом кричит "Браво!" Психотронная музыка асфальтовый катком раскатывает и раскатывает зал, утрамбовывая зрителей… Не хочется думать, что деревянный пол сцены помнит пуанты Улановой. И закрытие театра на реконструкцию, о которой ещё полтора часа назад думалось с грустью, уже кажется благом, потому что просто отмыться от этой грязи нельзя…
     Мы не ушли, как многие, после первого действия и остались на второе. Хотелось узнать, как будет выходить Большой театр из этого болота, в которое сам себя и затолкал. Большой не вышел. Он утонул в нём, как утонула станция "Мир" в океане. Даже свадебный марш групповой свадьбы, которой закончился групповой секс первого действия, не спас положения. На свадьбу вернулись ремесленники с шарманкой и показали спектакль (оказывается именно о нём они и договаривались в первом действии). Переодевшись кто женщиной с косой, кто ослом, у которого помимо хвоста, расположенного, как у всех, сзади, болтался и шлангоподобный агрегат спереди, они проходили через какие-то заплатанные одеяла и что это значило — уже не хотелось знать.
     "Теперь я знаю, как выглядит конец света" — сказала моя подруга, когда мы возвращались после спектакля.
     Краткое содержание балета я прочитала дома. Из буклета узнала и про сложную "систему музыкальных координат", про то что в 1583 году достоверно описывалось, как в майские праздники "едва ли одна треть из ушедших в лес девушек возвращалась домой целомудренной" и т.д. и т.п. (надо заметить, что на сцене Большого театра бывали сюжеты и позатейливей, но поставлены они были куда более талантливо). Узнала и о том, что спектакль впервые был поставлен в Гамбурге 1977 году (вот, оказывается, откуда запах конопли и нафталина) и о многом другом, столь же бесполезном. Пресса в интернете с восторгом писала о том, что "труппа Большого театра уже несколько сезонов осваивает западные достижения последних 50 лет, чтобы вернуться в мировой балетный истеблишмент", и о том, что неподготовленному зрителю в спектакле много может быть непонятным и т.д. И только "Московский комсомолец" честно написал про гардеробщиц, которые в антракте уговаривали зрителей остаться на второе действие.
     Нет сомнений, что Большой театр опустится до мирового истеблишмента и станет участником вялотекущего процесса распада и загнивания искусства, когда собаку в фильме можно назвать "Бетховен", разыграть пьеску с обязьяной, наряженной Пушкиным, или поставить оперу, с бомжующими Чайковским, Верди, Моцартом... Всё вторично, пародийно, привычно оскорбительно и… скучно. Заранее можно назвать десяток великих имён, которые будут и дальше поливаться грязью, но можно наскрести и двойку — тройку фамилий, которых не тронут никогда. И зрителям становится так же скучно смотреть на интеллектуальные потуги людей, называющих себя умными, как секретарю ЦК КПСС слушать выступления комсомольцев на темы марксизма-ленинизма...
     В живописных лесах Подмосковья, на берегах Оки, рядом с городом моего детства протекала речка Вонючка — металлургический комбинат спускал в неё отходы. И бежала по белым пескам мутная жижа, обволакивая разноцветной слизью прибрежную траву. Несколько лет подряд комбинат не работал, и однажды, неожиданно для себя, я увидела чистую речку, в затонах которой мальчишки ловили раков, старики сидели с удочками, а на переезде стоял дорожный знак "Река Кремиченка". И я впервые узнала настоящее имя реки. "Так вот как тебя зовут, — думала я, — не Вонючка, а Кремиченка! "
     В Большой я больше не собираюсь. Даже на "Щелкунчика". Но хочется верить, что однажды Большой театр вернётся из мирового истеблишмента и вспомнит имя своё — БОЛЬШОЙ ТЕАТР… Вернётся ли?