Игорь БЛУДИЛИН-АВЕРЬЯН

Игорь БЛУДИЛИН-АВЕРЬЯН

ПУСТОТА, ПУСТОТА-А-А...

О ЖУРНАЛЕ “КОЛЬЦО А”. ОПЫТ ЗАИНТЕРЕСОВАННОГО ПРОЧТЕНИЯ.

Итак, московский толстый литературный журнал "Кольцо А", №30, выпуск 2004 года. Издаётся с 1995 года, судя по дате выдачи лицензии. Следовательно, выходит три, много четыре, раза в год. Приходится это высчитывать, потому что в выходных данных сведений о периодичности нет. Ну, да сейчас такие нестрогие времена: издательские традиции и каноны никому уже не указ. Не надо придираться к мелочам — тем более, что брать журнал в руки приятно: удобный формат, "книжная" тяжесть — 383 (!) страницы — обещает интересное чтение: на таком количестве страниц да чтоб не было ничего дельного! — быть того не может. На обложке имена авторов этого номера числом 34 (!). Среди членов редколлегии и общественного совета — известные люди: солидный Борис Васильев, великолепная поэтесса и умница Галина Нерпина, педагог, депутат и энергичный, вдумчивый публицист Евгений Бунимович... Правда, здесь же и известный автор пошлого дурацкого "Ивана Чонкина", в советские времена писавший слова к бодрым комсомольско-романтическим песням, и шустрые чиновники начальных лет воровской ельцинщины... Словом, компания пёстрая.

Гм. А содержание?

Внимательно прочитываю содержание — ясное, чёткое, с выделением разделов. Журнал наполнен стихами, прозой, эссеистикой, критикой, переводами, воспоминаниями — т.е. имеет все привычные признаки журнала "большой" литературы. Пестрота вышеупомянутой компании рождает какое-то напряжение, настороженное ожидание подвоха. Коря себя за невольную предвзятость, этот вечный бич критики, приступаю, наконец, к чтению.

Открывается журнал стихами Александра Городницкого. Стихотворец рассказывает нам в местами весьма мастеровитых стихах о своих впечатлениях от путешествий по Америке в их постоянных соотнесениях с "Москвой и Питером". Это понятно и, возможно, поучительно. Приличны стихи о Родосе, о северной тоске по солнечным берегам Итаки... Прощаешь даже графоманскую первую строчку: "Кричат во мгле невидимые птахи". Сразу вспоминаешь хрестоматийное: "Вдалеке кричала какая-то ночная птица"... Но — стоп. В этом стихотворении — первое преткновение.

...Тоскую я об острове чужом.

<…>

Фарфор лагун, цветущие оливки,

И вязкость непрозрачного вина,

И горечь размыкаемых объятий,

И с Грецией недолгое родство.

И вдруг:

Как написал мой питерский приятель:

"Мы праздником считаем воровство".

А далее — опять:

Слепит глаза мне жаркий храм Афины... и т.д.

При чём тут "праздник воровства"? Кто его считает праздником? Кто что у кого украл? Притянуто явно ради рифмы, без смысла. И "горечь размыкаемых объятий" — красиво, складно, но бессмысленно. Странно — вроде опытный поэт А.Городницкий, выпустил 26 (!) книг стихов. Однако, внимательнее вчитавшись в аннотацию об авторе, обнаружишь, что он выпустил также несколько десятков дисков авторской песни... Ах, во-о-он он из каких "поэтов"! И поневоле подтверждается в очередной раз истина: пресловутая дилетантская "авторская" песня портит поэтический и литературный вкус, приучает к первым попавшимся гладким "красивым" рифмам в ущерб поэзии и смыслу. Кроме того, мы знаем, что знамя "авторской" песни — это прежде всего свобода слова; и вот тут начинает просверкивать немного и концепция рецензируемого журнала. А.Городницкий, далеко не молодой уже человек — из "шестидесятников", из поколения Б.Окуджавы и А.Галича (об этом — неплохое стихотворение его "Малеевка-2002"), со всеми присущими этого когорте жителей недостатками, прежде всего — интеллигентской поверхностностью восприятия жизни и истории страны, в которой они живут. Как иначе можно воспринять следующие похабные строчки А.Городницкого из стихотворения "Последний пароход"?

...Уплывает интеллигенция,

Не заплачет по ней страна.

Скоро здесь, кроме мелкой сволочи,

Не останется ни души.

Помаши им вдогонку, Вовочка,

Обязательно помаши.

Что к чему здесь пририфмовано: "сволочь" к "Вовочке" или "Вовочка" к "сволочи"? Как можно так писать о людях своей страны, среди которых он, учёный и поэт, прожил всю жизнь? Страна, в которой никто не живёт, кроме мелкой сволочи, бесплатно выучила А.Городницкого — даже и стипендию, глядишь, получал — на геофизика и океанолога. Может быть, он у Вовочек выучился своим высоким наукам? Это Вовочки одолели Гитлера? Первыми из землян полетели в космос? Плоская интеллигентская ангажированность — от недалёкого ума "шестидесятника" — выкинула с нашим автором скверную шутку.

Ну, чего, спрашивается, рецензент прицепился пусть и к первому, но всего лишь к одному из тридцати четырёх авторов журнала? Да потому, что этот стихотворец — типичен для журнала. Типичен тематикой своих стихов, средним уровнем мастерства, лишь иногда довольно высокой планки, но чаще — с обрывом в дилетантство и даже в графоманию. К таким авторам я, кроме А.Городницкого, могу причислить и В.Резника, и именитого К.Ковальджи, чьи стихи разочаровывающе слабы, включая "знаковое" "Поколенческое":

В мире дурацких оценок

мы проживали, друзья.

Мы собирались на сцену,

нам говорили нельзя... и т.д.

Лучших сживали со света

Временщики, дурачьё.

Чудилось — песенка спета... и т.д.

... у свободы

новых актёров набор.

Для отстающих от моды

это уже приговор.

Дело не в моде, однако,

суд у искусства не скор.

Ждите посмертного знака:

тот ещё будет отпор!

Бог его знает — вроде всё от техники, что нужно для подлинного стиха, здесь есть, но при всём том здесь нет открытия, а значит, нет ничего. При всём пафосе "посмертного знака" нет подлинной мысли. Нет поэзии. Увы, пустота.

Такая же пустота зияет в стихах С.Белорусеца, М.Ватутиной (которая — может быть, неосознанно, но от этого не легче — подражает Бродскому), С.Катасонова, Н.Поляковой... Пожалуй, из стихов, представленных в этом номере, следует выделить замечательные — проникновенные и умные — стихи Ольги Савельевой, подборку мудрых стихотворений Николая Энтелиса и крепкие стихи Льва Болдова. В целом же поэзия в "Кольце А" — хилая, худосочная, бескрасочная, "городницкая". Неинтересная. И не спасает от этого скорбного вывода неизвестно для чего переложенная Виталием Бернштейном в довольно слабые стихи, ничего не открывающие душе, древнерусская легенда о Петре и Февронии.

Перейдём к прозе.

Начнём, не мудрствуя, прямо по алфавиту, с "А": Автандилов Георгий. Относительно молод (31 год), значит, перспективен. Тем должно быть любопытнее. Рассказ называется "День работника бумажного дела". Речь в рассказе, который начинается так: "Что может быть гаже московского октября? Только московский ноябрь. Но чёрт ли в них, когда и тот, и другой давно отчавкали и отморосили, а за окном повествования март, ранний март..." и т.д. — идёт о том, как толпа потерявших человеческий образ вурдалаков-пенсионеров убила — "разорвала когтями, клюшками" (??) — молоденького курьера, мотающегося по делам своей фирмы по Москве. Вполне постмодернистские, т.е. человеконенавистнические, содержание и текст. Пересказывать подробнее нет надобности, цитировать, кроме уже цитированных первых фраз — тем более не нужно, ибо уровень художественного мастерства молодого члена Союза писателей Москвы из этих неграмотных — в литературно-техническом смысле — фраз совершенно ясен.

Следующее прозаическое произведение — Людмилы Коль, рассказ "Прыг-скок, через две ступеньки...", претенциозно названный "повестью". Простенькое повествованьице о простой женской судьбе, незатейливое и неинтересное. Да, любезный читатель, мне уже второй раз приходится использовать это слово. Писатели забывают, что ли, первое необходимое качество любого литературного опуса: он должен быть интересен читателю! Чтобы читать его хотелось не отрываясь! Иначе на кой чёрт писать! Госпожа Коль, изобразить простую женскую судьбу — высокая цель, может быть, даже нет в литературе цели выше и благороднее. Но ваша Зоя Петровна должна быть душевно богатой и сложной, её судьба должна нести людям новую, неизвестную им доселе истину, иначе зачем о ней писать? Уж простите, что я говорю о банальных вещах. Но приходится: скучна ваша повесть, пуста. Пуста, пуста...

Так же, как пуст и вял следующий длинный рассказ — "Донник" Ларисы Румарчук. Типичная литинститутская проза. В ней всё правильно, выстроен сюжет, есть изыски — авторская речь то от первого лица, то о третьем, с аллитерациями — "донник" и "дно" и проч. А читаешь через силу. Ни героиня, говорящая о себе от первого лица, ни Анна, которая рассказывает о своей одинокой жизни безымянному "ему", ни море, "такое яркое, такое синее", не цепляют. Все стрелы летят мимо! Даже жалко автора — старалась ведь, писала, переживала, наверное. А — открытия не состоялось. Ну, нет открытия, хоть тресни! "Мысль изреченная есть ложь". Не получился рассказ. Нет в нём подлинной жизни, нет человеческой душевной теплоты, нет подлинного страдания. Схема. Кости. Плоти — нет. Духа — тоже нет. Пустота-а-а...

Нина Шурупова. "Генкина доля". Шустрая старушка, живущая нищенством, её сосед, гей Дима, музыкант, перебивающийся "от рубля до рубля". Старухе повезло: бандюки передали ей долю её убитого племянника-бандюка Генки, семь тыщь баксов. Старушка запрятала эти баксы в вентиляционную трубу, и они потоком воздуха спланировали в квартиру к Диме, который мучался от отчаянного безденежья... Вот и всё. На этом конец рассказа. Тоже, в общем-то, схема, ибо где вы найдёте такую дуру-старуху, где вы найдёте вентиляцию без решёток и т.п. Но в рассказе присутствует хоть какой-то крепкий сюжет, зарисовки "из жизни", налицо попытка этакого "физиологического" анализа нашей постсоветской действительности, нашей "дурной реальности". Особых открытий и здесь нет, но хоть, как говорится, "читать можно". Правда, и лишних деталей преизбыточно, и лишние персонажи имеются — забыла авторесса о "бритве Оккама", а серьёзному писателю об этой бритве забывать не следует ни при каких обстоятельствах.

Больше ничего внятного из прозаического в номере журнала нет. Остальные прозаики — и Лобановская, и Абрамянц, и Крупская, и Харичев — откровенно слабы. Не проза, а нечто невнятное, рыхлое, затянутое и — опять-таки — неинтересное. Тыщу раз читанное-перечитанное. И даже беллетризованную биографию Евно Азефа следует отнести к этому же неинтересному ряду. Всё это уже было.

А вот коротенький материал мастера Бориса Васильева об убийстве русских моряков-офицеров, с дьявольской жестокостью и цинизмом загубленных на Мойке взбунтовавшейся подлой матроснёй — совсем иное дело. Материал сжатый и точный, как выстрел снайпера, и производит обжигающее впечатление.

Хороши записки артиста Е.Весника — как документ эпохи, написанный живо и с душевным теплом. Сегодня это такая редкость... Слишком "мемуарны" и "придыхательны" воспоминания Тамары Жирмунской о Б.Окуджаве. Вы не замечали, читатель, что все без исключения воспоминания поклонников Окуджавы о нём рисуют нам образ безгрешного, даже святого? Этакий золотой чеканный профиль на ордене. Мне это непонятно. Безудержно и везде восхвалять человека только потому, что он "шестидесятник" — теперь, когда мы уже знаем, что это было за сборище пошляков, породившее чудовищного Горбачёва, да и Ельцина, — по меньшей мере странно... Ведь это — поверхностно мыслящий, средний поэт, не сумевший удержаться от откровенного сюсюканья (чего стоит один лишь его пошлый "надежды маленький оркестрик") и отменно слабый прозаик. Но все почему-то задыхаются от восторга, когда вспоминают о нём, и Т.Жирмунская не исключение. Увы, и в её воспоминаниях открытия нет. Скушно же, господа...

О критике. В разделе критики только одно. Член редколлегии журнала Валентин Оскоцкий в редактируемом им журнале поместил свои многостраничные рассуждения о еврейском вопросе во втором томе солженицынского "Двести лет вместе". Странно, книга вышла уж больше года (если не двух) назад, и вдруг сегодня она подвигла Оскоцкого на размышления. Ох уж мне этот пресловутый "еврейский вопрос"! Спрашивается, зачем его вновь и вновь реанимировать, когда всё уже утряслось в России с ним? Утряслось всё, Оскоцкий! Так чего вы хотите? Ради чего поднимаете шум на ровном месте? Неужто хотите, чтобы "еврейский вопрос" опять возник, иначе вам писать будет не о чем? Работа Солженицына — это работа историка. Он пишет о фактах, от которых никуда не денешься. Ваша статья — попытка лишний раз заявить о том, что вы — есть. Ну, есть вы, есть, хорошо, но мы и без того знали, что в Союзе писателей Москвы есть такой член — Оскоцкий. Обвинения Солженицына в антисемитизме (а статья написана и ради этого тоже) отметаю. Кстати, журнал "Шпигель" в своей рецензии писал, насколько я помню, о юдофильстве Солженицына... И охота вам, господа, тратить бумагу и порошок из картриджей ваших компьютеров на проблему, которой нет? Тыщу раз талдычить одно и то же, выискивать антисемитов там, где их нет и быть не может. Зачем? Зачем?! Ерунда какая-то. Игры. Скушно же, господа, ей-Богу! Пустота. Безмыслие. Неинтересно.

Неинтересно, неинтересно... Такое вот ключевое слово получилось для оценки номера 30 журнала "Кольцо "А"". Странно — на 383 страницах толстого литературного журнала почитать практически и нет ничего — за исключением короткого материала Бориса Васильева да нескольких стихотворений. Что этому виной? В самом деле, это не лишне понять другим издателям журналов — в чём ошибка? Почему такой толстый журнал рождает лишь ощущение вязкой скуки и пустоты?

Журнал "Кольцо "А"" — это орган Союза писателей Москвы. Во главе Союза стоит Римма Казакова, ярый "шестидесятник" — то есть деятель из той породы бессовестных и плоско мыслящих интеллигентов, чья философия разрушения ничего не дала продуктивного русской литературе и истории. Тяги к созиданию — нет! Печатаются на страницах журнала исключительно члены этого Союза — во всяком случае, в 30-м номере. Ни одного писателя или поэта со стороны! Такова, видно, концепция журнала. И если закрытость журнала — не случайности, сошедшиеся именно на 30-м номере, а позиция его издателей, редакторов и попечителей, то, увы, вывод напрашивается очевидный: каков Союз, таков и его журнал.

А жаль. Это всё же литературный журнал, мог бы много пользы хотя бы в пределах Бульварного кольца принести отечественной словесности — подойди отцы-учредители журнала к нему и к своей миссии по-настоящему ответственно и совестно.

Игорь БЛУДИЛИН-АВЕРЬЯН

Обсудить на форуме.