Михаил ТРЕТЬЯКОВ

Михаил ТРЕТЬЯКОВ

Михаил ТРЕТЬЯКОВ

НАРКОМАНЫ

Жара. Не просто жара, а пекло. Наверное, в аду жарче, но когда его строили, если конечно строили, стройка была точно такая же, как и эта, на которой я работаю уже вторую неделю. Работаю потому, что нужны деньги, а здесь их платят. Зачем нужны деньги? Разве здоровье угробленное здесь не дороже? Но пока мысли об этом не сильно тревожат меня, они проплывают, мимо задевая то хвостом, то тыкаясь своим скользким рылом. Задыхаешься и думаешь… Зачем нужны деньги? Что бы потратить их, зачем же еще. Потратить на себя и на друзей: сходить оторваться с пацанами, или в кино, с какой-нибудь девчонкой.

Жара, цементная пыль и запах стройки непередаваемый, но запоминающийся надолго, он словно въедается в кожу, заполняя все ее поры. Каждый день загораешь до черна. Все мысли только о том, когда же все это закончится, и я смогу оказаться в ванной, но тот загар, который я заработал за день, остается в мыльной воде, а на следующий день все повторяется снова. Первые несколько дней горло забивается пылью так, что сплевываешь каждые десять секунд, но потом привыкаешь и к этому. В какие бы условия тебя ни поставили, в конечном счете, время решает все, и ты незаметно для самого себя с каждым днем все лучше и лучше приспосабливаешься, к поначалу, казалось бы, чужеродной среде. И пускай здесь правит глупость, мне, зачастую становится смешно от разговоров рабочих, которые они считают нормой общения. Взять хотя бы сегодняшнее утро. То, что выдал прораб, когда привезли кирпичи нельзя доверить бумаге, только заменив небезызвестное слово из трех букв на менее грубое — фиг — я осмелюсь процитировать его: "На фига вы столько кирпича прифигачили, отфигачивайте на фиг". Не слабо, не правда ли? Хотя с заменой слова теряется вся соль этого высказывания. Или вот один из примеров того, как рабочие общаются между собой. "Возьми вот ту фигню и прифигачь к вот той фигне" — самое смешное это то, что они понимают друг друга. Но все это меркнет по сравнению с тем, как бесполезно растрачиваются силы, а с ними и деньги, которые платят за работу. Позавчера нам с ребятами дали два часа на то, что бы мы полностью вымыли трехкомнатную квартиру. Когда пришел прораб, все просто блестело. "Молодцы!". "А сейчас здесь будут белить" — сообщил он, радостно потирая руки…

— Макс!

Я поворачиваюсь, и на лестнице вижу Сашку, который нервно достает папиросу и прикуривает у одного из рабочих.

— Что тебе?

— Перерыв. Пошли пройдемся.

Бросаю лопату и перчатки в угол. Что-то он сегодня больно возбужден или мне это только кажется? Невысокий, русоволосый и курносый тип, с голубыми глазами пристально смотрит на меня. С виду сущий скелет, ни грамма жира, но жилистый и выносливый до безобразия, именно так выглядит Сашка.

— Куда?

— Подальше отсюда, — резко отвечает он.

— Что случилось?

— Да, фигня, как обычно.

— Че за фигня?

— Тупые кретины, идиоты и уроды — выругался он. Нет, ты прикинь, четыре часа я парился, клал кафель, и тут приходит какой-то мудила с тремя баранами и говорит, что ее надо разбить! Именно эту стену! Вот такое, блин, обычное дело, но я так устал оттого, что делаешь все время что-то бесполезное. Знаешь, что обиднее всего? Столько труда и времени…

— Забей.

— Да пошел ты.

Стройка многому учит и обычно плохому, я достал из кармана "Приму" и тоже закурил, пустая пачка полетела в кучу мусора.

— Нет, не могу я больше так, пошли, оттянемся что ли — предложил Сашка.

— Тогда в магазин?

— Магазин нам на фиг не нужен, я тут вчера такой классный план достал, рубит на раз.

— Не, мне как-то неохота.

— Да че ты? Не боись, Чапаев и ближе подпускал. От него привыкания нет, да и в жизни все ведь надо попробовать.

— Не знаю.

— Ну… как хочешь, но учти, потом жалеть будешь. Ты знаешь, одна моя знакомая в наркологическом центре работает, так вот она говорит, что когда нарики рассказывают, что они под кайфом чувствуют, ей самой попробовать хочется, прикинь, а?

— Та ты че, косяк прямо во дворе будешь забивать?

— А че? щас табак из беломорины вытряхну.

— Ты гонишь?

— Сам ты гонишь.

— А если…

— Да никто нас не попалит, потому что это на фиг никому не надо, всем до фонаря, даже если мы прям тут, ширяться начнем.

Мы вошли в обычный летний дворик: лавочки около каждого подъезда пятиэтажных хрущевок, заасфальтированная площадка для белья, окруженная деревянными клетками (не знаю, как это по другому назвать). И, конечно же, неподалеку мусорные баки, испускающие обычное летнее зловоние. Чуть подальше от площадки и баков — песочница с привычным железным грибком, причем это довольно условное обозначение (песочница я имею в виду), потому что это просто куча песка. Рядом с ней беседка, а точнее только ее каркас, здесь мы и уселись. Сашка умело выбил табак из последней (как оказалось) папиросы, и стал забивать косяк. Когда этот процесс закончился, он полез в карман за спичками, но их там почему-то не оказалось.

— Дай огонька.

Я пошарил по карманам, но ничего кроме пустой коробки от спичек не нашел.

— Вот черт! И че делать? А, по фиг на фиг, посиди, я щас кого-нибудь выловлю.

— Ты что? У тебя же план.

— Да я же тебе говорю, что всем насрать на это.

Через пять минут он вернулся с довольной улыбкой и раскуренным косяком.

— Ты будешь пробовать?

— Ну, уговорил, красноречивый, но только одну тяжку.

Я затянулся…

Все застыло, сердце перестало стучать в те секунды, пока в легкие был заключен… не знаю, как его назвать, потому что голова отключилась вместе с тем, как он проник в меня. Когда же я выпустил его наружу какая-то расслабляющая пустота потекла по моим венам, поползла по нервам.

— Ну как? — Вырвал меня из этого состояния Сашка.

— Дайка еще разок — все, что я смог ему ответить.

В горле сильно запершило, но это было даже приятно, с той расслабленностью, которая волнами непостоянства ходила по моему телу. Не знаю, но, кажется, дело шло к шторму, и чтобы преодолеть его мне захотелось говорить, а когда такое дело, не важно о чем говорить, главное выговориться. Но Сашка, который затянулся первым и видимо созрел раньше, перебил меня.

— Скажи мне, вот зачем мы с тобой косяк курим? — ответа он явно не ждал, я знал это потому, что если бы сам начал говорить, то не нуждался бы в собеседнике. "Ты знаешь, что чем умнее человек, тем больше он устает, я имею в виду, ну эту, как там ее… типа духовную, что ли усталость, и ему становится необходимым как-то расслабляться. А сделать это можно только с помощью: алкоголя, наркоты. Так, что с этой точки зрения мы с тобой просто снижаем напряжение вот и все. Но самое смешное, что все это делают, только каждый по-своему…"

Неожиданно он прервал свой монолог и стал внимательно смотреть на кирпичную стену гаража стоящего напротив. Не знаю, что он там увидел, но по его лицу было видно, что это что-то необъяснимое, что можно увидеть только самому. Для меня же там была просто кирпичная стена с какими-то надписями.

Когда его взгляд приобрел какую-то осмысленность, я как будто бы втянулся в ту мысль, которую озвучил Сашка, и дальше ее движение было предназначено продолжить мне.

— Это ты верно заметил. Люди всегда были наркоманами в той или иной степени. Наркота — это ведь не только какие-то там примитивные органические соединения, влияющие на нервные клетки…

— Что же это тогда, по-твоему? — усмехаясь и затягиваясь, спросил Сашка.

— Это все то, что не является необходимым для жизни, то без чего человек может обойтись, и в тоже время от этого он получает удовольствие.

— Например?

— Например, секс, музыка…, жратва, если хочешь, культура, общение, короче все от чего можно балдеть.

— И каким это образом можно балдеть от культуры?

— А таким, что без культуры люди так бы и остались на ступени обезьян способных прятаться, делать орудия, и возможно выживать в меняющихся климатических условиях.

— Ну?

— Гну! Идем дальше. Хорошо, человек обладает определенным минимумом культурных ценностей для того, что бы передавать их и называться человеком. И он на этом останавливается? Нет, конечно. Потому что он уже втянулся, он не может без театра, искусственной красоты созданной его сородичами. А те, кто создают эту культуру еще большие наркоманы не способные остановится творить потому, что они получают от этого кайф. Вот Сашка, зачем ты табак куришь?

— Как зачем? Да просто скучно, делать нечего вот и курю.

— Хорошо, но когда появляется какое-то дело, ты ведь не бросаешь курить, так скажи, почему ты куришь?

— Знаешь, как я себя оправдать могу за каждую сигарету?

— Ну и как?

— Да так! Я от выкуренной сигареты получаю кайф как, например, от секса или от еды. Ты знаешь, что я курю пачку в день, а ни от секса и ни от еды я двадцать раз в день удовольствие получить не могу.

— Тогда получается, что каждый по-своему…

— Да, именно. Вот представь, кто-то занимается пчелами, но сам не замечает, что уже давно наркоман, и не может без этого, то есть по-своему подсел на свою иглу. Так что нет разницы между тем, что кто-нибудь, как мы с тобой, косяк курит, и тем, что кто-нибудь марки собирает. А ты никогда не задумывался на какой игле сидишь?

— Так сразу сказать трудно, но, наверное, для меня главный наркотик это общение. Я сейчас с тобой говорю, и веришь, мне так зашибись. Хотя, ты знаешь, все то, что я говорю: все мысли, чувства, они никому не нужны, понимаешь, совсем не нужны, так, что получается, я сам для себя говорю… Эй, ты че? — спросил я увидев, как Сашка начал, всхлипывая и заходясь истеричным смехом, медленно сползать на пол беседки.

— А ты посмотри вокруг и поймешь.

Я огляделся…

Вместо травы из земли иглами вверх тянулись одноразовые шприцы, которые ласково покачивал легкий летний ветер. За домом стоял не строительный кран, а громадная капельница, переливающая непонятно что. Люди вокруг все как один вгоняли все новые и новые дозы. Мужчина с черными седоватыми усами с наслаждением потягивал "Донской табак" на лавочке, видимо не догадываясь о том, как никотин медленно заполняет кровяное русло, снимая напряжение с всеощущающих рецепторов. Другой, немного грузный, с зализанной лысиной смачно жевал хот-дог, и, не подозревая того, что удовлетворяет не свой организм, который был вполне насыщен, а скорее стимулирует выработку гормона удовольствия, вводя себя в состояние эйфории…

Солнце красным лучом ударилось в радужку, только тогда до меня дошло, как долго мы уже сидим…

Прошел месяц. Тонкая игла привычно вошла в вену…

БЛОКНОТ

(дневник войны)

Ночь обманула меня темнотой. Бессонница пришла ко мне в первый раз, хотя нет, это не она, а то, что мучило меня весь вечер. Я никогда не слышал взрыва бомбы и никогда не стрелял в человека, но то, что я прочитал в тетрадках исписанных, где простым карандашом, а где синей пастой резануло так, что просто стало страшно оттого, что всего этого я не знаю, и не видел, да и даст бог, не увижу. Я не мог ни сидеть, ни лежать, во мне поселился кто-то, кто настойчиво повторял мне: забыли, забыли, забыли!!! — и слово это перерастало в вой доносившийся до меня с каждым разом все сильнее и сильнее. Нет, не забыли, по крайней мере, я то помню и другие должны помнить, с этой мыслью сажусь за письменный стол, чтобы хоть как-то затушить тот пожар, что во мне.

Гимнастерка прилипла к телу, на спине расползается мокрое пятно. Все пропитано жарой и пылью. Каска нагрелась так, что к вечеру в нее можно наливать холодную воду и пить ее уже горячей. Уже пол дня вглядываюсь в поле разнотравья в очертания очередного города. Как же я не люблю города…

Каждая стена, окно, подворотня таят опасность, но что делать мы должны его взять. Хотя это уже и не город, от него остались только руины.

Помню, как когда мы освободили какую-то деревню, меня поразил один дом на ее окраине. Он был совершенно целый, только на месте окон зияли черные провалы и было в этом что-то такое жуткое… Как будто бы это и не дом вовсе, а какое-то чудовище с бездонными провалами глаз. Не знаю, почему мои ноги стали ватными, и я упал на колени. Может, вспомнилась мне моя родная хата, не знаю, но слезы пытались протолкнуться, и комок в горле хотелось выплюнуть от того, во что превратилось все. И потом где-то внутри, поднялся из каких-то глубин, нутряной крик: мы ведь с собой воюем, со своими родными — домами, землей! Но так и пропал где-то.

И пока я лежал, задыхаясь от нахлынувших чувств, немецкий пулеметный расчет открыл огонь. Многие успели упасть от жужжащих пчел прежде, чем чья-то граната прекратила это сумасшествие. И дом этот почти целый, стал таким же, как и все остальные.

Волны ветра нагибают ковыль, от чего, кажется, что его длинные волосы развиваются. Вечереет, пахнет войной. Хочется действий, но их нет, а только ожидание успокаивает, говоря, что оно уйдет. Достаю блокнот и перечитываю то, что было так давно и недавно, еще до войны. И от этого на душе становиться тепло и легко, как будто бы все так же, как тогда, когда я писал стихи о каких-то своих штурмах.

На штурм! Поднимайся, вперед!

Упал, так вставай иль умрешь!

Вставай, кто тебе не дает?

Без штурма, ведь ты не живешь.

На штурм! Все мосты сожжены!

Штурмуй, неприступных

ведь нет крепостей!

Ты знаешь, как штурмы нужны,

Без них нет безудержных дней.

Когда, весь в пыли и крови,

Устал, и уже все невмочь,

На штурм! Даже если внутри

Тебя только темная ночь.

Романтика кончилась, война это не то про что пишут в книгах. Это ты и твои товарищи с одной стороны и нет, не враги, а смерть с другой и только жажда жизни заставляет тебя бежать к неизвестным окопам.

Скручиваю папиросу из газеты. Она чем-то напоминает папиросную бумагу, потому и ценится на вес золота. Немного радостей осталось у нас, у солдат: треугольники писем оттуда и от тех за кого мы воюем, да может быть еще спирт, и та самая газетная бумага.

Ночью звезды смотрят безжалостно и безразлично, но не это главное, небо то чистое, а значит, завтра будет ясно, хорошая погода для атаки. В этом мире перестает существовать все. Война вбивает в меня свои гвозди, и я чувствую все только вместе с ними. Как же хочется их вырвать, но если сделать это то жизнь не продлится слишком долго. Война меняет всех. Она дает мне силы, язва, которая была у меня до нее, исчезла. Я ем здесь, что попало, но еще ни разу не лежал в окопе, загибаясь от боли и заблевывая все вокруг. Ночь закрывает мне глаза. Прожит еще один день. За три года войны погибли все мои друзья. Вместо сердца черная дыра. Сны только о войне…

Утро. Болото. Над ним висит туман, и тучи комаров. Удушлива духота, разрывает легкие. Идем. Под ногами прогибается зеленый ковер мха. Тихо, так тихо, что нас не замечают даже птицы, когда мы проходим рядом.

Меня ранит осколками мины, которая упала рядом от меня, убив солдата, которому не так повезло как мне. Он уткнул окровавленную голову в болотную жижу и, последнее клокотание крови в горле, которая мешала дышать, еще напоминает о том, что полминуты назад он был жив и здоров. Я ощупал бедро, по которому меня как будто кто-то ударил палкой — боли не чувствовалось. Я вскочил и перебежал метров на пять вперед, но упал от боли, которая как кипяток растеклась по ноге. В голове звенело, в висках стучало, как будто бы тысячу проводов гудели надо мной и кто-то надоедливый бил молотком по глухим предметам, а язык онемел. В это время послышался знакомый вой, летели мины. Две упали около меня, и не одна не разорвалась — мне суждено еще жить. А рядом пробегают мои товарищи, и никто не видит, что я живой, хочется закричать, но я не могу. Страшно, а вдруг они решат, что я мертвый, что если они оставят меня здесь, живого?

Открываю глаза. Утро. Я словно и не спал. Наконец-то приказ наступать. Почти до обеда мы перестреливаемся с немцами и вот когда сил, казалось бы, больше нет, звучат как приказ: "За Родину! За Сталина!". А вместе с этим во мне поднимается черная ненависть, самый главный это я, главное выжить. Стройная масса моих товарищей поднимается с нашей стороны и несется навстречу своей смерти под громкое: "Ура!". Рву с пояса гранату и не замечаю, как из моего кармана выпадает блокнот. На него наступают черные кирзачи, вбивая пыль, а он смотрит словами: "На штурм!" на ясное небо…

На горизонте яркие всполохи. Через некоторое время за стеной стучит дробь пулемета и рядом с домом громыхает.

За окном ГРОЗА…

Внутри словно кто-то выговорился, и мне стало легче. Дождь затушил пожар, но не смог погасить пламя, которое теперь будет все время гореть во мне…

Обсудить на форуме.