|
«КАК ХОРОШО РОДИТЬСЯ РУССКИМ...»
Олег ГРИСЕВИЧ. “У зелёной воды”. — М., МГО СП России, 2004.
В беспредельном, внешне хаотичном многообразии
современной российской поэзии, как и на протяжении всего прошедшего
века, отчётливо проступают две основные тенденции, определяющие пути её
развития. Одна из них являет собой подчёркнутое следование критериям
классической русской поэтической традиции, другая ставит во главу угла
языковой и смысловой эксперименты как таковые. Первая тенденция, будучи
доведённой до крайней формы, заводит своих последователей в тупик
бесплодного, хотя и благонамеренного эпигонства; вторая, при тех же
условиях, выхолащивает саму неведомую, но реальную сущность поэзии и
выводит своих апологетов за рамки собственно литературного творчества.
Однако, обе они на протяжении по крайней мере двадцатого столетия,
обеспечивали баланс эстетических и духовных представлений и, взаимно
дополняя и оплодотворяя друг друга, дарили русской литературе новые
драгоценные и просто достойные имена. Следует сказать, что упомянутые
тенденции никогда не являлись сугубо замкнутыми, напротив — все
сколько-нибудь значительные русские поэтические дарования так или иначе
проходили через искушение формализмом, и в дальнейшем этот опыт,
пропущенный через осознание традиционной литературной духовности,
приносил несравненные плоды и органично вписывался во всё ту же русскую
традицию (которая, к слову, столько всего разного перемолола, оставаясь
при этом самобытнейшей из всех!). В свою очередь, большинство поэтов,
имеющих в общественном сознании стойкую репутацию новаторов, на
определённом этапе испытывали пресыщение от мертворождённости чисто
эстетических (эстетских) исканий, и так или иначе инстинктивно тянулись
к духовному богатству и естественной гармонии классических образцов.
Поэтическое творчество Олега Грисевича находится, на мой взгляд, на
некоем этапе, предполагающем в недалёком будущем выбор — не между
упомянутыми выше крайностями, а между вариантами соотношения традиции и
эксперимента, внутреннего и внешнего, если угодно — глубины и широты.
Поскольку душа каждого человека (а поэта — в особенности) испытывает
неодолимую потребность в цельности, то выбор в конечном итоге будет
сделан, однако творческий путь поэта имеет важное значение — как для
читателя (чтобы более верно понимать внутреннюю логику становления
поэтического дарования), так и для самого поэта (поскольку, постигая
через творчество великую трагедию жизни, он постигает и себя самого).
С одной стороны, Олег Грисевич определённо тяготеет к изящной
поэтической образности, органично вплетающейся в задушевные интонации,
столь свойственные отечественной плеяде так называемых
"шестидесятников". Этот творческий метод, если он используется с должным
чувством меры и вкуса, позволяет раскрыть самые интимные движения
человеческой души, и, при тех же условиях, делает возможным органичное
восприятие читательской аудитории самого широкого диапазона.
Моей души озябший декабрист
На подоконник призрачных надежд
Роняет плавно ослабевший лист
Под взгляды пошлых суетных невежд.
Под шёпот сплетен и ухмылки,
Души прекрасный заговорщик,
Так терпеливо ожидает ссылки,
Как сладкий час любви — притворщик…
Используя нехитрые и в тоже время прихотливые, на грани
банальности, поэтические образы, Олег Грисевич добивается результата —
испытанного, но, в силу вечного стремления человеческой природы к
призраку недостижимой гармонии, не теряющего своей актуальности во все
времена. Достаточно вспомнить имена Афанасия Фета, Игоря Северянина —
эти поэты, используя подчас лексику банальную и почти бытовую, давали
образцы высокой поэзии, особенностью которой и являлась эта вот
опоэтизированная простота, но высказанная с подлинной вдохновенностью,
преображающей и возвышающей, казалась бы, самые обыденные образы и
категории. (Разумеется, в данном случае я далёк от того, чтобы проводить
какие-либо параллели, я только хочу наиболее предметно обозначить
категорию литературного явления). Подчёркнутая камерность ряда
стихотворений Олега Грисевича является одной из его творческих
ипостасей, в которой он, тем не менее, не замыкается, продолжая
нащупывать иные возможности.
В других стихотворениях Олег Грисевич использует почти диаметрально
противоположный лексический инструментарий, возможно, повинуясь
интуитивному стремлению разорвать круг эстетической замкнутости — и
здесь он предстаёт в образе поэта, стремящегося постигнуть непостижимые
тайны жизни и смерти, духовно рвущегося к вечно ускользающей и
недоступной истине.
Время даст тебе взаймы,
Как процентщица-старуха,
Токи жизненной тюрьмы
Побегут под мочкой уха.
Ты во тьме один бредёшь
От пещеры до пещеры,
Ты, как колобок, как ёж,
В поисках себя и веры…
Олег Грисевич, как и любой духовно здоровый человек, несёт в своей душе
естественный свет религиозного чувства — но, как человек духовно
свободный, он не умещается душой в формальные рамки традиционной
религиозности, и следует к Богу своим индивидуальным путём, путём
тернистым и без каких-либо гарантий. Ощущение трагичности и
неотвратимости этого пути, который является уделом всех русских поэтов,
иногда приводит к некоему трагическому же сарказму на грани цинизма — но
и в этом проявлении он остаётся искренним, а слово его — метким.
Слову — эхо, глазу — свет,
Подбородок — папа профиля,
Кто мы, люди?.. Мой ответ —
Все мы — едоки картофеля.
Одна из главных проблем поэтов XXI столетия (как, впрочем, и деятелей
культуры в целом) состоит в том, что все испытанные возможности
творчества достигли определённого пика развития, а открытие
принципиально новых ещё не состоялось. Мысль, разумеется, субъективная и
небесспорная, но многие ныне её разделяют, поскольку для этого
объективно есть основания. Если выразить её в двух словах, то можно
сказать что, так или иначе, но всё уже было. Проблема это естественная,
и разрешится она, в свою очередь, естественным образом. Но, как
следствие, она повлекла за собой тенденцию кардинального усиления
личностного начала в поэтическом творчестве. Когда все основные
традиционные формы в принципе испытаны и в высших точках проявления
доведены до максимального совершенства, тогда решающим моментом
творчества становится, вот именно, глубина и масштабность личностного
потенциала, которая в сочетании с упомянутым чувством меры и вкуса
способна вывести творца на некий более высокий уровень художественного
воплощения. В творчестве Олега Грисевича есть предпосылки (требующие,
само собой, осознания и развития) для проявления в перспективе именно в
этом качестве. Те формальные "шероховатости", которые может обнаружить в
его стихах въедливый правоверный традиционалист, обнаруживают в нём
свободное чувство лексического материала и академических норм
стихосложения. (Разумеется, чувство это должно ограничиваться природной
интуицией и глубоким осмыслением литературного наследия в наиболее
широком спектре, но это уже дело наживное и сугубо индивидуальное).
Иными словами, Олег Грисевич понимает (или, скорее, интуитивно
чувствует), что живые формы не могут быть постоянными, а чувство
гармонии субъективно и неподвластно установленным кем-либо формам.
Подчёркнутая ломка поэтического ритма кому-то может показаться излишне
произвольной, однако чуткий слух уловит в сбоях ритма и тщательно
продуманную мелодику, и оригинальную внутреннюю логику. Иногда
поэтический темперамент поэта "перехлёстывает", но это является
неизбежным в таком тонком деле, как творчество, и свойственным даже
признанным авторитетам. В любом случае, судить следует по лучшим
образцам, а издержки в живом творчестве неизбежны.
Нет, не ищу я встречи,
Просто срезаю путь.
В этот изломанный вечер
Поскорее хочу уснуть.
<…>
Солнце кипит на востоке,
Мечутся пальцы в горсти.
Грёзы, проклятья, восторги…
Всё отцветает. Прости!
На примере процитированного отрывка можно прочувствовать прихотливую
гармонию поэтического смысла и стихийности страстного чувства.
В иных стихотворениях отчётливо просматривается, что Олег Грисевич не
избежал влияний наиболее распространённых во второй половине XX века
поэтических веяний. В иных его стихах угадываются интонации так
называемой "ленинградской школы" — интонации коварные и привязчивые,
которые, к счастью, не являются в его творчестве доминирующими, скорее,
это определённая дань, вот именно, тенденциям. Но и в этих проявлениях
он сохраняет личностное своеобразие своего дарования, рассматривая
упомянутую тенденцию не как самоцель, а как одно из возможных средств
для художественного воплощения своей поэтической индивидуальности.
Вымер как будто город —
Это рассветный час.
Ну-ка, повыше ворот,
Ведь прохладно сейчас.
Город крахмально-голый
Сонный, глухой мертвец.
Ветер надменно-полый
Гонит стада овец…
Однако в наиболее значимой и, что отрадно, большей части своих стихов
Олег Грисевич проявляется как поэт, естественным образом тяготеющий к
русской поэтической традиции — со всеми возможными оговорками и с учётом
всего вышесказанного. Русское мироощущение не позволяет подавить себя
всем вышеупомянутым соблазнам и, отдав им достаточную дань, наиболее
полно и перспективно раскрывается в рамках традиционной (в самом широком
смысле) поэтической школы.
Опустила церковь руки до зелёной воды.
В фиолетовом сумраке, в сладкой траве,
Там никто никогда уж не отыщет следы,
Лишь зарубки остались на чёрной коре.
Кто хмельную воду
пил жадными глотками?
Над кем кружили пчёлы
горячего дыханья дня?
И чей там убран холм
лазурными цветами?
Кто из сердец воздвигнул
ту церковь для меня?..
Олег Грисевич имеет все необходимые качества для того, чтобы со временем
занять своё полновесное место в современном литературном процессе.
Однако, для достижения упомянутой выше поэтической цельности следует
порекомендовать ему не распылять своё несомненное дарование на
повторение отработанных поэтических концепций, и более сознательно
сосредоточить свои силы и талант на воплощение своего литературного
предназначения в вечном и неисчерпаемом русле классической русской
поэзии. Есть основания предполагать, что поэт ныне находиться на пути
именно в этом направлении. В одном из стихотворений он так и говорит, с
прямотой, исключающей сомнения: "Как хорошо родиться русским…". Поэт,
написавший эту строку, пришёл к этой естественной и нехитрой мысли своим
путём, через искания и искушения. В другом стихотворении он
проговаривает это уже совершенно определённо:
Русь моя! О Русь!
Без Тебя остаться я боюсь.
Я Твоей заложник страсти,
Надо мной нет выше власти,
Подорожником, совой —
Навсегда сольюсь с тобой.
Стихи Олега Грисевича заслуживают внимательного прочтения, поскольку,
при всех возможных оговорках и пока ещё далеко не полной художественной
завершённости они несут в себе признаки нового поколения русской поэзии,
неразрывно связанного со своими истоками, но во многом ещё неведомого —
даже самому себе.
Иван ГОЛУБНИЧИЙ
Олег ГРИСЕВИЧ
УТРО РОДИЛОСЬ! В ПУТЬ!..
* * *
Лето догола раздето,
Август вниз (эквилибрист!)
Рухнул — вот его и нет.
Неудачник и поэт —
Сколько мне сегодня лет?
Время — семя и кресты.
Вот больничные листы
Вперемешку с календарными.
Стали гении бездарными,
Руки в брюки — и в кусты.
Только память рано плавить.
Птиц кормить и всё забыть —
И в подушку перья спрятать,
Спрятать перья — и уснуть!
Жизни сладостная ртуть…
Планы все — обман и сказки.
Тесно мне от Вашей ласки!
Бытиё ли, мирозданье,
Всё — к вокзалу с опозданьем,
И смешав роли и маски.
Что удача? Просто кляча!
Бубенцы, ах, подлецы!
Скука — вечная разлука —
Замедляет сердца бег…
Скоро ль кончится мой век?
* * *
Нагишом по июню!
В тёпло-сладком бреду,
Я лесную колдунью,
Отыскав, украду.
Земляникой по нёбу
Расплескается страсть
И к хрустальному гробу
Побежим, веселясь.
Нас нагонят галопом
У цветного ручья,
Разведут по окопам:
Я — ничей, ты — ничья.
Нагишом по июню!
В тёпло-сладком бреду
Я лесную колдунью,
Я тебя украду!
ЗАРИСОВКИ
Полдень жаркий, тягучий,
Воздух пропитан хвоей.
Небо не грезит тучей,
Стрекозы зовут за собою.
Жёлтое поле Ван Гога,
В тесных фраках стрижи.
За горизонт — дорога,
Тайны там, миражи.
Путник уснул под ольхою,
Видит странные сны.
Солнце плывёт над рекою,
Задевая сады.
…Сумерки… Сытые волки
У ручья стерегут луну.
Леший жарит иголки,
На ужин зовёт к валуну.
Ночь — глухая старуха,
Вертится с бока на грудь.
Стукнет в окно повитуха:
"Утро родилось! В путь!.."
* * *
Моей души озябший декабрист
На подоконник призрачных надежд
Роняет плавно ослабевший лист
Под взгляды пошлых
суетных невежд.
Под шёпот сплетен и ухмылки,
Души прекрасный заговорщик,
Так терпеливо ожидает ссылки,
Как сладкий час любви —
притворщик.
Горшочно-комнатный романтик,
Неисправимый фаталист,
Расправь на миг
цветочный бантик,
Души печальный декабрист.
ИЮЛЬ
Середина лета. Сердцевина.
Центр вселенной.
Солнечная мякоть.
Первая малина. Половина.
Остальное превратится
в слякоть.
Остальное скоро станет снегом.
Мухи. Травы. Сладкая крапива.
Тёплый ветер. Сладостная нега.
Это юность. Скошенная нива.
* * *
Плывут, плывут дельфины
Из города Афины
До города Измир,
Глотая волн кефир.
У борта корабля
Они кричат: "Земля
Осталась позади,
Лишь море, погляди!.."
Растут, растут маслины
У города Афины.
Растёт себе инжир
У города Измир.
Свободные, как дети,
Приветливые эти,
Улыбчивые рыбы.
А вы бы так смогли бы?
И плыть бы, как дельфины,
Из города Афины
До города Измир,
Глотая волн кефир.
* * *
Сползает облако с горы,
Скрывая солнце до поры.
Вальяжна моря синева —
Она одна во всём права.
Шипит, отплёвываясь, галька.
Здесь затаённых смыслов калька
Действительна из года в год,
И вольности здесь зреет плод.
Вот сосны эти, точно наши,
Но не хватает русской каши.
И звёзды здесь как будто ближе,
А ложь и зависть — как-то жиже.
Горячий тела шоколад
Добавит горечи в закат.
В турецком танце живота
Утонет сердца маета.
* * *
Замёрзли в небе облака,
Полёт прервав на вздохе.
Пока дрожит ещё рука
И ловит солнца крохи.
Засыпан старый сад мукой,
И мука горбит спину.
Я впечатлительный такой
И так подвержен сплину.
Зима опять вскрывает вены
Сосулькою со стылой крыши.
Как надоели эти стены!
Как жаль некупленные лыжи!
Продай, зима, свою удачу —
Так возвращаться каждый год.
Я переехал бы на дачу,
Завёл курей и огород.
Оттают скоро перьев сгустки,
И вновь сойдёт на нас теплынь…
Как хорошо родиться русским
И жадно пить любви полынь!
.
Обсудить
на форуме.
|